«Никаких эмигрантских вздохов у Кабакова нет»

В прокат выходит документальный фильм Антона Желнова «Бедные люди. Кабаковы» — о выдающихся русских художниках Илье и Эмилии Кабаковых, чья большая ретроспектива «В будущее возьмут не всех» проходит сейчас в Третьяковской галерее. Антон Желнов рассказал Людмиле Луниной о том, что осталось за кадром.

— Антон, как родилась идея?

— Несколько лет назад Эмилия Кабакова была на показе нашего с Колей Картозией фильма о Бродском, мы познакомились и договорились что-нибудь сделать вместе. Прошло несколько лет, мы закончили с Колей работу над фильмом о Саше Соколове, а потом я позвонил Эмилии и сказал, что очень хочу вернуться к нашему московскому разговору.

— И каковы были этапы большого пути?

— Несколько месяцев мы провели в образовательном центре музея «Гараж», который не просто поддержал нас в нашем начинании, но и всячески помогал, предоставляя свои ресурсы. Мы очень благодарны команде этого музея, Антону Белову и Роману Абрамовичу. В образовательном центре музея, о котором, кстати, не все знают, мы смотрели каталоги, изучали архивы. Лично мне для подготовки к нашим долгим беседам с Ильей и Эмилией помогло несколько книг: «Диалоги» Ильи Кабакова и Бориса Гройса, «Каталог» Ильи Кабакова и Михаила Эпштейна, «60—70-е… Записки о неофициальной жизни в Москве», написанные самим Ильей. Во всех этих текстах Кабаков предстает не столько художником, сколько мыслителем. Все, кому не хватило чего-то в фильме, могут обратиться к этим книжкам, они очень хорошо раскрывают личность героя. Еще мы просмотрели видео с открытия всех его больших выставок на Западе, а потом уже и в России.

— Вы делали портрет художника на фоне эпохи?

— Мы рассказывали о личностях, делали портрет Ильи и Эмилии. Как они живут на Лонг-Айленде, как работают вместе, в чем сила их семейного и профессионального сотрудничества. Они ведь и арт-пара, и муж с женой, и даже дальние родственники. Было желание понаблюдать за ними в естественной для них среде, когда они максимально расслаблены. Собственно, наблюдение — одна из целей документального кино вообще и нашего в том числе.

— И вы поехали в Нью-Йорк?

— Мы провели у Кабаковых неделю в ноябре 2017-го и столько же в мае 2018 года. Они любезно предоставили нам дом для гостей, что позволяло начинать съемки с рассветом. Илья вставал рано, шел работать в мастерскую, и мы следовали за ним. Первую половину дня мы проживали вместе с Ильей и Эмилией: записывали интервью, снимали дом, ездили с ними по соседним маленьким городам вроде Грин-Порта. Во второй половине самостоятельно делали нужные нам подсъемки и наблюдали за героями: за их разговорами между собой, взаимодействием друг с другом, за чтением, просмотром вечерних новостей по телевидению.

— Что для вас было неожиданным?

— Я не ожидал, что Илья — настолько живой человек. Он достаточно скромный, что тоже необычно для всемирно известного художника. Contemporary art, в отличие от литературы или классической музыки, — бизнес, в котором крутятся огромные деньги. Если ты — звезда, то должен давать инфоповоды, быть экстравагантным. Илья в повседневных проявлениях простой, в высоком смысле даже элементарный. Его сложность начинаешь видеть лишь в процессе разговора. Он — блестящий рассказчик, у него точный и жесткий язык. Впечатлила свобода суждений, которая, очевидно, идет от осознания того, что бояться уже нечего и некого. Зрители оценят, как он в фильме говорит. Мы его не провоцировали. Наша функция состояла в том, чтобы вопросами лишь корректировать и направлять беседу. Впечатление сложилось такое, что он сам готов к какому-то важному для него разговору, подведению итогов.

— Лонг-Айленд — наша Рублевка?

— Нет. Лонг-Айленд — это большой остров. Огромный. Такая территория не может быть Рублевкой. Там разные города и разные люди живут. Форма острова напоминает пасть крокодила. Кабаковы живут в верхней ее части, городе Маттитук. А самая дорогая недвижимость, то, о чем вы говорите, — это нижняя часть пасти, где открытый океан и находится, например, город Хэмптон, одно из легендарных для современного американского искусства мест. Дом Кабаковых — напротив Хэмптона, два этих города — Маттитук и Хэмптон — разделяет очень красивый залив, который виден из окон Кабаковых. Сам дом не похож на американский. Здесь жила семья ирландских банкиров, у них художники купили недвижимость во второй половине 1990-х годов. Они немного расширили пространство плюс приобрели на соседнем участке через дорогу гостевой дом. В главном доме находится мастерская, где Илья работает. А рядом с домом — еще два ангара: в одном из них — складские помещения, в другом — реконструкция музейного пространства. Существует ритуал: именно туда Илья относит свои работы, развешивает их и присматривается, как они смотрятся в интерьере музея (по высоте и по размерам ангар полностью воспроизводит зал крупного международного музея).

— Народная тропа не зарастает?

— В основном к Кабаковым приезжают музейные кураторы, коллекционеры, студенты. У Эмилии день расписан. Илья тоже периодически с гостями общается. Но, как он сказал, Запад хорош тем, что если ты художник, то вроде как почти ненормальный и с этой ненормальностью все считаются и относятся к ней с уважением. Илья сбегает с переговоров, он их страшно не любит. Ключевая ось концептуалистского круга — делать работы не на продажу. В 70-е и 80-е никто из художников неофициального круга не думал о том, чтобы разбогатеть. Московское концептуальное искусство было чистым альтруизмом. И меня это сильно подкупило. И удивило. Я думал, что мы все-таки о деньгах поговорим. Но нет, Илья — все такой же панкующий индивидуалист, каким и был.

— Есть ли нечто общее между героями трех ваших документальных лент — Бродским, Соколовым и Кабаковым?

— Любовь к западной цивилизации. Все они, кто раньше, кто позже, оказались на Западе. Каждый воспринимал Россию как часть Европы, и никакого особого русского пути они не видели.

— Нет ли у Кабакова досады на родину?

— В отличие от Бродского или Барышникова, Кабаков после эмиграции свободно приезжал в Россию несколько раз, у него не было предубеждений. Последние несколько лет он не летает по состоянию здоровья. Единственное — он не комментирует политическую ситуацию в России. Мы у него спрашивали о русско-украинском конфликте, они же с Эмилией из Днепропетровска. Он сказал, что давать оценки не будет.

— Но Кабаков вроде бы — ненавистник тоталитаризма, любой несвободы. Тем более, как вы сказали, уже ничего не боится. Почему бы и не прокомментировать?

— Он оторван от ситуации, благополучен, и судить, как люди живут внутри страны, которую он оставил, у него, как считает он сам, нет морального права.

— Но у нас же должно быть полемическое интервью, да? Я всю жизнь себя примиряю с Кабаковым. В 1993 году я увидела его инсталляцию «Лесоповал» в Центре Помпиду — сталинский концлагерь, аккуратно срубленный из свежих досок, с декором из аутентичных вещей, каких-то чайников, лопат, газет того времени и проч. Мне было стыдно. Это была экзотика для иностранцев, но пошлая конъюнктура для любого человека из России. Сейчас все претензии к Кабакову не имеют смысла, он — герой, самый известный русский художник в мире. Но вам не кажется, что его взлет — это просчитанный маркетинг? И тем более он ведь не Шаламов — жил в другое время, ездил на «Волге», был вполне благополучным членом Союза художников плюс неформальным лидером нонконформистов, продавал работы западным дипломатам…

— Вплоть до 1985 года у него не было ни одной персональной выставки. Да, он оформлял детские книжки, но не для самореализации, а для заработка. Они все спасались детскими иллюстрациями — Булатов, Пивоваров, Васильев. Другой вопрос — насколько Кабаков сконструировал свой успех на Западе? Да, наверное, но я не вижу в этом ничего плохого. Кабаков этого и не скрывает: он хотел не играть в дворовый футбол, а выступать на чемпионате мира, не просто играть в теннис, а на Уимблдоне. Илья — гений, но при этом очень умный гений.

— А в фильме он какой?

— Другой, нежели ожидали все. Серьезный и прямой, я бы даже сказал — не концептуальный, не вымышленный, как это было с художником Розенталем, картины и биографию которого Кабаков придумал сам. Здесь Кабаков очистился от соблазнов и позволил себе быть до конца откровенным. Этого нельзя не почувствовать. Он много рассказал про детство, нищету и неустроенность, жестокого отца, который его бил, оставил семью, про свою бедную маму. Рассказывал о московской жизни, про Пригова, Сорокина, Булатова. О Западе — как о месте взлета, но и одиночества. Новых друзей он там не приобрел, скучает по московским разговорам и одновременно понимает, что воссоздать то время невозможно. Московские разговоры — единственное, как я почувствовал из бесед с Ильей, что вызывает у него ностальгию. В остальном никаких эмигрантских вздохов у него нет.

— У вас есть любимые работы Кабакова?

— Инсталляция «Лабиринт. Альбом моей матери» в первую очередь. Фото мамы у него всегда на столе, вокруг хаос, бумаги, предметы, но фотография Берты Юрьевны Солодухиной присутствует всегда. Еще я очень люблю серию картин «Белизна покрывает собою все», а из последних десяти лет — монументальные картины, симбиоз барокко и соцреализма «Два времени». На выставке в Эрмитаже зал с этими эпохальными полотнами смотрелся как алтарь гигантской церкви.

Понравился материал? Помоги сайту!