«Я стояла и смотрела, как горит то, что я хранила»

19 сентября в Петербурге в Центральном выставочном зале «Манеж» открывается музейно-театральный проект «Хранить вечно», посвященный 100-летию превращения бывших пригородных императорских резиденций Гатчина, Павловск, Петергоф и Царское Село в общедоступные музеи. Сотрудники музеев-заповедников «Петергоф» и «Царское Село» подготовили для COLTA.RU публикацию воспоминаний их хранителей Мартина Ребанэ и Веры Лемус. Рассказывающие о драматической судьбе культурного наследия в военные годы, эти тексты одновременно являются и своеобразными памятниками музейной культуры советского периода.

Петергоф

Мартин Михайлович Ребанэ родился 22 февраля 1889 г. в г. Валк Лифляндской губернии в бедной многодетной эстонской семье. С ранних лет ему пришлось отправиться на заработки, чтобы помогать семье. М.М. Ребанэ трудился батраком на ферме, работником типографии и аптеки. Затем Мартин Михайлович ушел в армию и в годы Первой мировой войны прошел путь от рядового до офицера — поручика, был награжден за храбрость Георгиевским крестом.

Приняв с энтузиазмом советскую власть в 1917 году, М.М. Ребанэ вступил затем в ряды Коммунистической партии. В условиях Гражданской войны был вновь призван в армию и отправился на фронт. Уже в рядах новой Рабоче-крестьянской Красной армии он отличился в сражениях с войсками белых и за проявленный героизм в 1919 году был награжден высокой боевой наградой — орденом Красного Знамени. В период с осени 1919-го по ноябрь 1920 года М.М. Ребанэ прошел путь с частями Красной армии от Орла до Перекопа. В последующие годы Мартин Михайлович занимал целый ряд ответственных должностей в различных партийных, советских и профсоюзных учреждениях.

В 1933 году судьба связала М.М. Ребанэ с музеем — он стал заместителем директора по научной и массово-политической работе в Гатчинском дворце-музее и парке. Затем ему пришлось пережить тяжелый период репрессий 1937 года, когда его по ложному обвинению исключили из партии и уволили с работы. Спустя два года справедливость восторжествовала, и он смог вернуться на прежнее место. В декабре 1939 года он получил новое, более высокое, назначение — на пост директора Ораниенбаумского дворца-музея и парка.

С началом Великой Отечественной войны М.М. Ребанэ был назначен директором объединенных Петергофских и Ораниенбаумских музеев и парков. И здесь ему довелось совершить, наверное, самое важное в своей жизни — подготовить и отправить в эвакуацию музейные ценности Петергофа. Невероятная по своей сложности и напряженности работа в тяжелых условиях начавшейся блокады Ленинграда подорвала здоровье Мартина Михайловича, и зимой 1941—1942 годов он был отправлен в глубокий тыл на излечение.

Судьбе было угодно, чтобы последним местом работы М.М. Ребанэ также стал музей — в период с 1951 по 1958 год он являлся директором Этнографического музея Академии наук Эстонской ССР. После выхода на пенсию он обратился к воспоминаниям о своей деятельности в годы Великой Отечественной войны. Скончался он в Таллине 24 июля 1973 года.

Благодаря воспоминаниям Мартина Михайловича, ныне хранящимся в архиве ГМЗ «Петергоф», стали известны в подробностях все обстоятельства эвакуации музейных ценностей Петергофских дворцов-музеев и парков летом и осенью 1941 года. Следует заметить, что автор написал их в конце жизни, в 1967 году, исключительно по своей собственной инициативе и затем прислал в Дирекцию дворцов-музеев и парков г. Петродворца отдельными письмами. Из воспоминаний М.М. Ребанэ можно видеть, какие огромные усилия потребовались от него и всего коллектива музея, чтобы отправить в тыл наиболее ценную часть музейного собрания. Мемуары Мартина Михайловича Ребанэ стали поистине бесценным источником по истории Петергофских дворцов-музеев в годы войны.

П.В. Петров,
заведующий отделом музейных исследований ГМЗ «Петергоф»

М.М. Ребанэ

Некоторые воспоминания о том, как спасали ценности Петергофа в 1941 году

Тарту, 9 июля 1967 г.

Директору Петергофских дворцов-музеев и парков

Многоуважаемый товарищ!

Простите меня за то, что я к Вам обращаюсь так сугубо официально. Но я как-то потерял связь с коллективом работников Петродворца и оторван от его жизни, не зная поэтому и Вашей фамилии, имени и отчества.

Я довольно долгое время (хотя и с перерывами) хворал. Теперь дело пошло на поправку, и я хотел бы возобновить контакт с петергофцами. Особенно соскучился, когда просмотрел телефильм об Ораниенбаумских дворцах-музеях и парках. Я там работал с 1939 по 1941 г.

<...>

В настоящий же момент меня интересует, как живет и работает ваш коллектив в юбилейном году Советской власти. Очень было бы интересно познакомиться с последними путеводителями и малыми монографиями.

<...>

Возможно, что профсоюзный комитет и комсомольцы собираются издать какой-нибудь «домашний» альманах. На такой случай посылаю свои некоторые воспоминания о пережитых днях в начале Великой Отечественной войны.

<...>

Желаю Вам и товарищам петергофцам больших успехов! Особый привет тем товарищам, которые, может быть, меня помнят!

С уважением,
Ваш М. Ребанэ

Адрес: Эст[онская] ССР, г. Тарту, ул. Рийа, [д.] 11, кв. 4. М. Ребанэ

Минуло более четверти века с того времени, когда немецко-фашистские полчища напали на нашу Родину.

Петергофские работники готовили к 22 июня традиционное народное гуляние «Проводы белых ночей». Вместо гулянья им в этот день пришлось приступать к выполнению совсем других задач, вставших перед ними в связи с объявлением войны. Надо было предприятие превратить в объект обороны и одновременно с этим спасать ценности дворцов и парков.

Музейные работники стали снимать и собирать предметы убранства и подготовлять предметы фондов к эвакуации. Это было очень сложное дело. Каждый предмет надо было тщательно проверить по описям не только в смысле установления соответствия с описанием, но, в особенности, в смысле того, можно ли и как можно его эвакуировать. Только после такой тщательной проверки заактировалось соответствующее решение, и предмет подвергался необходимой обработке, упаковке и укладке в ящик. Каждый предмет завертывался в бумагу или полотно (иной еще и в вату, в отдельную коробку или в войлок). На обвертке или коробке наносился шифр предмета, а в описях отмечалось, в какой ящик предмет уложен. Некоторые предметы, которые неудобно было укладывать, приходилось демонтировать и упаковывать по частям. Многие предметы, однако, не поддавались ни демонтажу, ни упаковке, как, например, люстры XVIII века, украшенные гирляндами из тончайших фарфоровых цветков и листиков (работа знаменитого мастера С.-Петербургского Императорского [фарфорового] завода Иванова). Такие хрупкие вещи были осторожно сняты и снесены в многоярусные подвалы Большого дворца и там замурованы. Если бы их стали эвакуировать, то от тряски в пути они непременно рассыпались бы в мелкие осколочки. В подвалах же, подвешенные или уложенные в вату, они могли сохраниться и, как мне известно, после войны были извлечены целыми. В ящики укладывались не только различные предметы убранства, картины и другие ценности, но и целые гарнитуры мебели, носившие подписи их мастеров или мастера которых были установлены в результате исследований, а также гарнитуры неизвестных еще мастеров, но имеющие большую художественную ценность. Из сравнительно менее ценных гарнитур были эвакуированы отдельные предметы, по которым можно изготовить полные гарнитуры, если бы это понадобилось. Иначе нельзя было поступать, т.к. петергофским дворцам, где хранились сотни тысяч различных ценнейших предметов, было предоставлено лишь только десять (хотя и пульмановских) вагонов и столько же платформ. Для эвакуации петергофских ценностей этого было явно недостаточно. Поэтому перед научным коллективом музея стояла довольно сложная проблема, что эвакуировать и что оставлять и спрятать на месте. Ее, однако, нужно было разрешить очень быстро, т.к. бои с врагом шли уже на территории Ленинградской области и враг всеми силами рвался к Ленинграду.

Из парковой скульптуры эвакуировали главным образом позолоченные бронзовые фигуры, носившие подписи их мастеров. Остальные бронзовые фигуры были спрятаны в гроте, тщательно замаскировав и засеяв травой вход в грот. Что же касается мраморных статуй, то дело в отношении их осложнилось. Большинство из них, причем особо ценные экземпляры, оказались в таком плохом состоянии, что об эвакуации их не могло быть и речи, если даже были бы транспортные возможности. Поэтому решили захоронить их в земле поблизости их постоянного места «жительства». Инженер А.М. Архипов срочно разработал и предложил способ, как это сделать. Для захоронения каждой статуи были вырыты нужных размеров ямы. Дно и стены этих ям были «облицованы» хорошо утрамбованной глиной, чтобы ограничить приток в яму воды. Затем на дно ямы насыпался довольно толстый слой сухого песка, и на него положен ящик со скульптурной фигурой. Каждая же фигура в ящик укладывалась в тщательно выдолбленные в поперечинах «пазы», чтобы она устойчиво лежала в «ложе» и вокруг нее было достаточное воздушное пространство. Заколоченный ящик сверху и с боков засыпался песком, поверх которого настилался и утрамбовывался слой глины. Только после того, как вокруг ящика со скульптурой была создана такая своего рода капсула, яма засыпалась землей и покрывалась дерном или засевалась. Такая работа была довольно кропотливая, а времени очень мало. Кроме парковых работников, здесь были заняты работники разных специальностей большого петергофского хозяйства. В это же время демонтировались фонтаны. Детали их были спрятаны в подвалах Большого дворца около Большого каскада. Не повезло только «Самсону». Разрезать его на части нам не разрешили. Весом же он более девяти тонн, и сдвинуть его с места у нас не было ни приспособлений и ни сил. Так он и остался обложенным в первые дни войны мешками с песком.

Как известно, директор Петергофских дворцов-музеев и парков тов[арищ] [Ю.В.] Финкельштейн и его заместитель по научной части тов[арищ] [А.В.] Шимановский сразу же после объявления войны ушли добровольцами. Петергофские и Ораниенбаумские дворцы-музеи и парки были объединены в одно предприятие, и мне как директору Ораниенбаумских дворцов-музеев пришлось принять руководство этим объединенным предприятием и переселиться в Петергоф.

<...>

Работали молча и, невзирая на усталость, быстро. Машины почти бесшумно одна за другой отходили от дворца, направляясь к железнодорожной станции, а другие подходили к дворцу за новым грузом. По парку также двигались машины, казавшиеся в тени деревьев какими-то фантастическими огромными зверями с маленькими синими глазками. Надо было спешить с окончанием перевозок на станцию, пока путь к Ленинграду еще не был прерван. Надо было успеть захоронить в парке все, что для этого было назначено, пока фронт не подступит к Стрельне.

<...>

Однако окончание перевозок наступило раньше, чем было перевезено все. Когда немецко-фашистские войска начали наседать на Стрельну и пути по суше к Ленинграду были отрезаны, у нас были еще не отправлены многие предметы из мебели Большого дворца, вещички из Коттеджа и т.п. Теперь мы для эвакуации их стали пользоваться порожними баркасами, доставившими по воде в Петергоф суперфосфат для нужд нашей группы ПВО. Грузили на баркасы навалом, без всякой упаковки. Но скоро и эта возможность прекратилась. Бои перенеслись почти к опушке Александрии. Работы пришлось прекратить, спрятав неотправленные вещи Коттеджа и др. в парке. <...> На грузовике, оставленном для последних перевозок, отправили в Ораниенбаум кое-что, что не успели спрятать. Туда же посадили несколько человек, которым было трудно ходить. Остальные отошли в том же направлении после того, как ушли органы власти и штаб, а парк стал передним краем боев. Но все же в подвалах Большого дворца и в убежище, построенном в 1-м Министерском корпусе, осталось много народа, преимущественно жителей города, не связанных с дворцами-музеями и парками по работе и не успевших или не сумевших уйти.

На долю пишущего эти строки, кроме других дел, выпала задача выбирать места захоронения парковой скульптуры и других материалов и наносить на план парка эти места и ориентиры для их нахождения. Я бы здесь не стал об этом упоминать, если бы с ними не был связан один, если можно так выразиться, счастливый случай. Дело в том, что когда Петергоф был освобожден, то почему-то не отыскался уже упомянутый план мест захоронения. В Ленинграде не оказался также и А.М. Архипов, который мог знать эти места по памяти. Я в это время находился в Татарской АССР, куда меня эвакуировали из Ленинграда в начале 1942 г. в очень плохом состоянии. И вот я получаю из Петергофа письмо с просьбой прислать туда план мест захоронения, если бы он у меня находился. Плана этого у меня не было, но, к счастью, у меня нашелся чистый экземпляр [плана] петергофских парков. На него я и нанес по памяти мною в свое время выбранные места захоронения и ориентиры к ним и отправил этот экземпляр в Петергоф. Как я потом узнал, по этому плану было найдено все, кроме трех статуй, стоявших на перегородках Вольера. Я позабыл, где мы их закопали (возможно, что тут же, у Вольера). Теперь, наверное, и они найдены.

<...>

Архив ГМЗ «Петергоф». Р-263. Л. 1-28

Царское Село

Вера Владимировна Лемус принадлежит к поколению музейных работников 1930-х годов, которым пришлось не только хранить экспонаты бывших царских резиденций и спасать коллекции в годы Великой Отечественной войны, но и возрождать Екатерининский дворец.

Лемус пришла работать в Екатерининский дворец-музей в 1934 году. Вскоре она возглавила методический отдел. Когда мирную жизнь музея прервала война, музейные сокровища в срочном порядке эвакуировали. Среди тех, кто спасал их, была Вера Владимировна, впоследствии хранившая экспонаты в подвалах Исаакиевского собора.

Истощенную Лемус в 1942 году эвакуировали из блокадного Ленинграда в Горьковскую область. До июня 1943-го она работала в подсобном хозяйстве Сормовского завода, а в июне ее командировали из Горького в Сарапул. Как пишет сама Вера Владимировна: «…я вновь стала музейным работником — научным сотрудником Ленинградского хранилища музейных фондов. В течение двух с половиной лет (до возвращения в Ленинград) на моей ответственности находились ценности Екатерининского и Александровского дворцов-музеев в количестве свыше пяти тысячи предметов (живопись, скульптура, мебель, ткани, фарфор, бронза и другие произведения декоративно-прикладного искусства)».

После возвращения в Ленинград Лемус до 1957 года работала в Центральном хранилище музейных фондов. В 1957—1972 годах была заместителем по научной работе директора Дирекции дворцов-музеев и парков Пушкина.

В 1957 году началась реставрация Екатерининского дворца. Вера Владимировна возглавила работу научного отдела музея. Лемус проделала огромную работу по подбору экспонатов взамен похищенных фашистами: под ее руководством восстановлены Картинный зал, Парадная лестница, Кавалерская столовая, воспроизведена обстановка личных комнат Павла I, Китайской голубой гостиной, опочивальни Марии Федоровны и других залов Екатерининского дворца.

Из исторической справки Веры Владимировны Лемус «Об эвакуации музейных ценностей из г. Пушкина», 1980 г.

Упаковка, эвакуация и захоронение музейных ценностей г. Пушкина продолжались в течение 83 дней, с первого дня войны до захвата города гитлеровскими войсками (17/IX-41 года). <…> В воскресенье, 22 июня 1941 года, когда привлеченные солнечной погодой (наступившей после периода дождей) ленинградцы и приезжие из других городов веселой нарядной толпой затопили аллеи парков и музейные залы, мирная жизнь советских людей продлилась только до полудня. …Пушкинские парки обезлюдели и затихли. Дворцы-музеи закрылись. В 14 часов на площади перед дворцом состоялся митинг. Директор Владимир Иванович Ладухин призвал всех работников дворцов и парков к исполнению своего гражданского долга (сам он вскоре ушел на фронт). <…> С этого дня содержанием и смыслом нашей жизни стала работа по отбору, упаковке и отправке вглубь страны старинных картин, мебели, обивочных тканей, фарфора и множества других предметов историко-художественного значения. В Пушкинских ансамблях их было более 72 тысяч (72 554 ед. хран.).

В это время еще не возникала мысль о возможности захвата г. Пушкина гитлеровскими полчищами. В основном ориентировались на защиту музейных помещений от пожаров и сотрясений во время бомбежек, от осколков снарядов дальнобойных орудий. <…> В конце августа до 50% окон парадной анфилады забили с наружной стороны толстыми досками. А стены Янтарной комнаты оклеили сверх папиросной бумаги — тканью. Такие же предохранительные меры были предприняты в отношении стеклянной облицовки спальни Екатерины II. Во всех залах были установлены ящики с песком и бочки с водой, а к ним лопаты, щипцы, совки. <…>

Параллельно с консервацией музейных зданий велось захоронение парковых статуй. При помощи лебедки их поднимали с места и опускали в вырытые поблизости ямы глубиной от одного до 2 метров: укладывали на доски, засыпали песком, а сверху землей вровень с окружающим грунтом. <…>

Вначале было страшновато, что не сумеешь сделать так, как нужно, но страх этот необходимо было преодолевать, не снижая темпов работы <…>.

Однажды решили загадать, что сулит нам будущее, и раскрыли наугад случайно оказавшуюся в комендантской комнате книгу стихов А.К. Толстого. И что же? — совсем неожиданный, но удивительно совпавший с нашим настроением ответ мы прочли в его стихотворении «Пустой дом», посвященном (как выяснилось из комментариев) родовому гнезду Разумовских, предков поэта.

Стоит опустелый над сонным прудом,
Где ивы поникли главой,
На славу Растреллием строенный дом,
И герб на щите вековой.
Окрестность молчит среди мертвого сна,
На окнах разбитых играет луна.

И еще:

В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба
Грянула; с треском кругом от нее разлетелись осколки…

Никакие мистические настроения нам не были свойственны. И никакого отношения стихи А. Толстого к Екатерининскому дворцу не имели. Но нам в тот момент этот дом казался самым дорогим и родным, и именно с ним мы связывали свою судьбу.

Однако после такой попытки заглянуть в будущее гадать больше не хотелось. Только участие в общем деле обороны от вражеских действий обеспечивало душевное равновесие. Через неделю эвакуация музейных ценностей возобновилась, хотя и приняла несколько иной характер: возможность вывоза за пределы Ленинградской области исчезла. С 1 по 10 сентября на грузовых машинах вещи доставляли в Исаакиевский собор <…>.

Отзвуки боев в Гатчине 8—9 сентября (грохот орудий, огневые вспышки) свидетельствовали о непосредственной близости врага и его варварских действиях. 10 сентября было последним днем вывоза ценностей из Пушкина.

С 13 сентября началась непрерывная бомбежка г. Пушкина, в течение двух следующих дней она сопровождалась артобстрелами. При коротких переходах из главного здания дворца в служебный корпус приходилось неоднократно распластываться на земле во избежание ранений осколками. <…>

От страха спасало единение в работе и бытовом устройстве: оставшись в группе из нескольких человек (а научных сотрудников только трое), мы чувствовали себя неразрывно связанными и нужными друг другу.

Днем 15 сентября в центральную часть дворца со стороны плаца попал первый снаряд, пробивший стену и разрушивший два зала в бельэтаже: Малую столовую и Рабочий кабинет Александра I.

Почти одновременно была сбита золоченая металлическая обшивка одной из глав дворцовой церкви, а вслед за тем сорвана часть кровли с левого полуциркуля.

Огромное здание Екатерининского дворца содрогалось как от землетрясения. Грохот осыпающихся оконных стекол достигал оглушительной силы.

С наступлением темноты над Александровским парком вспыхнуло яркое зарево пожара — горел Китайский театр.

С треском и скрежетом развалились стропила и кровля: ветер подхватывал пылающие куски декораций и занавеса. Пожарные не могли приблизиться из-за непрерывного шквального обстрела.

А нам казалось, что необходимо чем-то помочь. …Е.Л. Турова, находившаяся тогда в Александровском дворце, записала в своем дневнике: «Я стояла и смотрела, как горит то, что я хранила, — все это было как во сне, когда хочешь кричать и нет голоса, хочешь бежать, а ноги налиты свинцом. Я медленно пошла прочь. Что должен делать хранитель, когда все рушится? Не знала я, что делать». <…>

Нужно было уходить: в сложившейся обстановке, когда уже невозможно стало заниматься эвакуацией, нам незачем было оставаться на передовой линии фронта. <…> Но покидать дворец, как раненого друга на поле боя, казалось вероломством. <…>

К рассвету последнего дня перед захватом гитлеровцами города Пушкина оставалась группа из молодых работниц дворцовой охраны (на руках у которых были дети) и оставшихся на своем посту научных сотрудников музея (Поповой, Туровой, Лемус) — решили идти пешком в Ленинград. Это было 16 сентября в шестом часу утра. Не рискуя приблизиться к вокзалу, где особенно яростно бушевал огонь обстрелов, мы почти бегом пересекли город по диагонали и, выйдя в поле, направились в сторону Средней Рогатки (ныне поселок Шушары). Добрались до Купчина обессиленными от физического и морального напряжения, упали в траву, испуганные воздушным боем (поединком). Подняв головы, неожиданно увидели поезд, состоящий из четырех вагонов, медленно продвигавшийся в сторону Ленинграда. Это было как чудо: на наши жалобные крики и просьбы подвезти машинист остановил состав, и мы почувствовали себя спасенными. На пути к городу этот сказочный поезд еще много раз останавливался и подбирал всех, кому удалось вырваться из сжимавшихся вражеских тисков.

Рукописный и исторический архив ГМЗ «Царское Село». Инв. № 1316-НВК. 1980

Понравился материал? Помоги сайту!