19 сентября 2018Colta Specials
414

«Сидим, два гения…»

Владимир Радунский об Иосифе Бродском: фильм Юрия Левинга

текст: Юрий Левинг
Detailed_picture© Юрий Левинг

Владимир Радунский — москвич, ньюйоркец, римлянин — умер в нехороший для современника день: 11 сентября. Для такого дела хорошие даты специально не выбирают; впрочем, подозреваю, что ценивший иронические совпадения судьбы Вова — или Дудуня, как его еще называли близкие друзья, — против такой сильной рифмы возражать бы не стал (случись то, что случилось, не в 2018 году, а лет через -дцать).

Вспоминать о Вове без грустной (теперь) улыбки нельзя. Все общавшиеся с ним не забудут густо присыпанную особенными словечками и не вполне печатными присказками речь (многие его поговорки вошли в наш семейный лексикон). Сразу после преждевременной смерти Радунского некоторые корреспонденты поделились в Фейсбуке фрагментами писем, в которых безошибочно узнается его неподражаемая интонация. Из наиболее типичных — из письма к Галине Ельшевской: «Но ты знаешь, дорогой Гас, я придерживаюсь такого правила, что если, скажем, твой друг тебя просит помочь оттащить тело, я сначала пойду и оттащу, а уж потом буду спрашивать, зачем он его убил. Это, наверное, ко мне итальянское прилипло. Тебе случайно не надо какое-нибудь там тело оттащить? Так вот он же я». Или из письма к Марии Степановой: «Знаешь, когда я читаю FB, вернее, когда я иногда читаю тамошние comments к каким-нибудь заметкам, я почему-то представляю себе большую больничную палату, коек на 100, женщины, мужчины вместе, некоторые тяжелей больны, другие легче, и вот они переговариваются, иногда переругиваются лежа, а некоторые — сидя в койках. Я тоже там, но лежу тихо, молчу, укрыт почти с головой, но все вижу и слышу. Иногда, когда перепалка делается особенно сильной, я даже выглядываю из-под одеяла и приподымаюсь на локте, но потом опять прячусь». Последняя метафора звучит еще пронзительнее на фоне сообщения многолетнего соавтора Радунского, американского писателя и иллюстратора Криса Рашки, сопровождавшего Вову в его последние дни в госпитале близ собора Святого Петра: «Он до самого конца не изменял самому себе. Сказал, что считает себя теперь полноценным итальянцем, потому что у него было так много трансфузий, что по венам его теперь буквально течет сплошная итальянская кровь». В ремарке для Степановой стоит различить еще одну немаловажную для понимания роли Радунского в современной русской культуре деталь — он был бойцом невидимого фронта: в тени, но всегда рядом. В суетливом госпитале под названием «жизнь» Радунский чувствовал себя не жертвой, не пациентом, но, как мне представляется, терапевтом по культурному ведомству, тихо ставившим общественности заслуживаемые ей диагнозы. Посетив в декабре 2010 года Международный книжный фестиваль после 28 лет отсутствия в России, на уточнение ведущей радио «Эхо Москвы» («Ваши книги все детские, да?») со смехом ответил: «Да. Я — художник-педиатр».

В одном из писем ко мне, когда я между прочим поделился ссылкой на довольно поверхностный отзыв одной известной дамы о только что вышедшем спектакле «Бродский/Барышников» (про подготовку которого Вова знал больше, чем остальные могли догадываться), он написал: «N. — это то, что у хороших охотников, знатоков собак, называется “выход породы”, т.е. утрата разных ценных качеств (у Гоголя, например, целый список — крепость щитков, лапа в комке, земли не заденет, черные мяса какие-то и пр.). Короче, пишет на старости лет какую-то нечеловеческую х**ню. Не читай, козленочком станешь». Этого предупреждения, по-видимому, показалось мало, и он послал имейл вдогонку: «А ну-ка иди и займись делом! Еще раз увижу, что N. читаешь, — гулять не пойдешь, а о кино забудешь до летних каникул! Уроки не сделаны, а он N. читает!» Радунский был благодарным и умным собеседником. Не только умел говорить, но и обладал даром слышать. Его язык был беспощадно острым, а глаза оставались добрыми и веселыми.

* * *

Короткий фильм про Владимира Радунского подготовлен на основе рабочей записи, сделанной мной для будущего кино об Иосифе Бродском (так, по крайней мере, я думал три года назад, когда предполагал использовать из этого интервью нужные мне для более сложной мозаики отрывки длиной по несколько секунд). Беседа была посвящена поэту, с которым художника связывали особые отношения. Публикация полной версии интервью продиктована преждевременной смертью Вовы. Мне посчастливилось пообщаться с ним и хочется верить сейчас, что сохранившийся материал донесет до тех, кому не довелось его знать, — и заставит улыбнуться тех, кто по нему уже скучает, — портрет обаятельнейшего, талантливого, артистичного человека.

Название фильма «Сидим, два гения…» — цитата из интервью, характерная для самоироничного и остроумного Радунского. Приведу ее полностью, не вырывая из контекста, в котором Вова рассказывал о высокой интеллектуальной планке, которую своим собеседникам задавал Бродский: «Мы тут сидим, два гения… Иосиф — гений. И я — гений. И мы, гении, вот что-то такое гениальное обсуждаем. И вообще все легко, и совсем не страшно ничего! И книжку рисовать — это не страшно, все очень просто. И я помню, что, когда после такой беседы я выходил, у меня было всегда ощущение, похожее на ощущение, которое, наверное, испытывает юноша после фильма со Шварценеггером. Когда они выходят и могут разметать десять человек… Но меня хватало, наверное, до моего дома только дойти, а потом я всегда сдувался до своего нормального размера».

При том что Вова не скупился на эпитеты и мог припечатать кого угодно, его отличали предельная скромность (что видно по многочисленным оговоркам в интервью, где он постоянно снижает пафос и даже значимость своей дружбы с Бродским), а также невероятное чувство такта, которое не позволяло ему фальшивить. Мне хотелось бы здесь специально упомянуть, чтó осталось за кадром в нашем разговоре: к сожалению, совершенно не затронут интереснейший сюжет об истории создания памятника Бродскому в Венеции, который был спроектирован Радунским по просьбе вдовы поэта Марии Бродской-Соццани. Вова попросил не задавать ему этот вопрос на камеру, полагая не вполне уместным рассуждать о подобных деликатных вещах в формате интервью. Но в кафе на Via degli Zingari он нарисовал мне прямо на салфетке эскиз надгробия, каким оно должно было быть первоначально: долго и увлеченно рассказывал о пропорциях строгого монумента, о том, почему угол сужается от основания на столько-то градусов, о трудных поисках подходящего камня (порода в итоге не совсем соответствовала тому, что рисовалось ему в воображении), сетовал на нерадивость итальянских мастеров, которые, по его мнению, схалтурили, недостаточно скрупулезно воплотив дизайнерский замысел (ему были чрезвычайно важны такие детали, как цвет и текстура обелиска с учетом «старения» материала и венецианских погодных условий). Я забрал этот набросок, и где-то он у меня должен храниться…

Следует также прояснить то место в интервью, где Радунский высказывает свое мнение о рисунках Бродского. Мне казалось важным услышать экспертный отзыв из уст не просто опытного книжного иллюстратора, но художника, непосредственно сотрудничавшего с поэтом. Говоря о «волосатом рисунке», свойственном художникам-дилетантам (т.е. сделанном не одной уверенной линией без отрыва), Вова основывался на тех двух десятках картинок Бродского, которые ему довелось видеть на тот момент. Позже, когда я показал ему главы из рукописи своей книги, посвященной наследию Бродского-художника, и непосредственно саму графику Иосифа из нескольких закрытых архивов, Радунский не просто кардинально изменил свое мнение, но принял деятельное участие в планировании издания будущего альбома рисунков нобелевского лауреата. Монография все еще находится в процессе подготовки, и хочется надеяться, что в недалеком будущем она будет издана при содействии Фонда Иосифа Бродского и его наследников. Вова регулярно спрашивал об успехах; накануне 2016 года, поздравляя с наступающим, спрашивал: «Как продвигается книга? Надеюсь в новом году увидеть ее у себя на книжной полке и при случае хвастаться перед понимающими друзьями», — на что я отвечал: «Книга о рисунках продвигается как вагонетка в “Сталкере” — то есть чуть медленнее, чем хотелось бы». Несмотря на занятость — он как раз заканчивал свои декорации к постановке «Дон Кихота» в Римской опере, — Вова читал то, что я ему периодически присылал, делился советами («я очень болею за Ваш проект» — писал он про книгу «Иосиф Бродский в Риме»), мечтал увидеть изданным «Хана Юсуфа», «замечательную книжечку Иосифа, ее факсимильную версию». При этом довольно часто он не соглашался с моими предположениями, особенно по части генезиса его собственной художественной стилистики, если я упоминал художников-предшественников. Однажды он прислал мне рисунок (скромно названный им «почеркушкой»), пояснив, что нашел его пару дней назад в папке, где хранятся оригиналы картинок к истории «If I met Bemelmans...», написанной и нарисованной «по просьбе некоего модного английского журнала». Поблагодарив, я заметил, что виньетка напомнила мне графику В. Лебедева формалистского периода, изобличенную в приснопамятной разгромной статье 1936 года в «Правде». Вова пожурил: «Мой “портрет” накалякан вовсе не в лебедевской манере. Непростительная ошибка для такого тонкого знатока, как Вы. При всей моей старой привязанности к В. Лебедеву роднит нас только то, что мы с ним тезки, что я иногда тоже хожу в кепке, тоже иногда рисую пером и черной тушью и даже кистью, тоже сделал, в начале своей американской жизни, пару книжек С.Я. Маршака. Его Маршаки ох как хороши! Что еще? А, мы оба любим бокс, балет и порядок в мастерской. Я бы с удовольствием нашел еще какие-нибудь черты сходства, но боюсь, что на этом наше сходство и заканчивается».

Мне тоже тайно хотелось бы обнаружить черты сходства с человеком, вальяжно расхаживавшим по Риму с собакой на поводке. В городе-музее он передвигался как по собственной квартире, наполненной вещицами, любовно коллекционировавшимися другими, но с чувством, что все это принадлежит тут ему, — как и положено, когда речь идет о достоянии цивилизации… Радунский носил перстень с древнеримской монетой, впаянной в серебряную оправу с камешками (фактурная деталь в фильме). Искусные штырьки в миниатюрной конструкции позволяли переворачивать монету, при желании владельца меняя изображение с аверса на реверс, — Вова с гордостью демонстрировал мне этот фокус. Летом 2015-го, размышляя о подарке для жены на фарфоровую свадьбу, я призвал на помощь Вову, который свел меня со своим родственником в Нью-Йорке, русским литовцем Кристофорасом — ювелиром высшей лиги. У мадридского коллекционера мне удалось приобрести два античных денария: один, с изображением женского силуэта эпохи Римской республики, — для жены; другой, с портретом Марка Аврелия, — для себя; таким образом, получился парный набор к юбилею. Мастер исполнял заказы исключительно для дизайнерских домов уровня Tiffany, но поскольку я обратился к нему через Вову, то уже месяц спустя нам по почте доставили два кольца с оправленными в серебро монетами. И теперь я могу тешиться надеждой, что, по крайней мере, мизинец мой стоит столько же, сколько Вовин. Однако Бродский предупреждал в «Дани Марку Аврелию», что сколь «захватывающей ни казалась бы римская древность, возможно, нам следует быть несколько осторожней с нашей склонностью к ретроспекции», — и, значит, время остановиться.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20244966
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246521
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413102
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419583
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423655
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428957
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429614