«Будем предупреждать людей, что они могут столкнуться с информацией, вызывающей эмоциональное потрясение»

Строительство в Петербурге нового музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда», обещанный военными парад в день 75-летия полного снятия блокады (27 января 2019 года) — все эти намерения властей вызвали в городе на Неве бурю страстей. Горожане подписывают петиции протеста, депутаты отправляют запросы, на встречах авторов проекта нового музея с общественностью разгораются скандалы.

В прошлом году состоялся Международный архитектурный конкурс на здание нового музея блокады, где победил проект архитектора Никиты Явейна и его «Студии-44». Скандалы сопровождали все его этапы: от протестов против нового строительства как такового до попыток оспорить результаты конкурса со стороны коллег-архитекторов и градозащитников.

Блокадная тема — до сих пор одна из самых болезненных для петербуржцев. В городе есть Музей обороны и блокады Ленинграда в Соляном переулке. Именно здесь еще в конце войны силами ленинградцев была создана самая первая выставочная экспозиция, в 1946 году там открылся Музей блокады. Но его в ходе так называемого Ленинградского дела закрыли в 1952 году, а экспонаты частично уничтожили, частично передали в разные музеи Ленинграда. Город и горожане, пережившие голод, бомбежки и обстрелы со стороны врага, так и не смогли пережить разгром музея, учиненный «своими», — рана осталась больной и кровоточащей. Недаром одним из первых решений нового, демократического, Ленсовета в начале перестройки было решение о восстановлении Музея блокады в Соляном переулке.

Вероятно, именно поэтому идея постройки нового музея, да еще рядом со Смольным, да еще за 6 млрд рублей (по предварительной оценке), вызывает протесты немалого числа горожан. А желание властей устроить военный парад 27 января снова вызвало скандал, протесты и споры. Что и как нужно и можно говорить о блокаде? Зачем городу новый музей, если есть старый? Можно ли снять «черную» комедию о блокаде? Эти и другие вопросы COLTA.RU задала авторам концепции нового музея блокады — Милене Третьяковой, заместителю генерального директора Центра выставочных и музейных проектов (эта организация является заказчиком проекта), и Никите Ломагину, доктору исторических наук, проректору Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Городу и миру…

— Почему нужен новый музей блокады? Есть Музей обороны и блокады в Соляном переулке — может, его реконструировать, а не тратить миллиарды на новое строительство?

Милена Третьякова: Вопрос в другом: после блокады прошло более 70 лет, и как рассказывать об этом событии? По заказу Комитета по культуре лет пять назад проводился опрос посетителей петербургских музеев. Музей в Соляном оказался одним из последних в списке по комфорту и уровню подачи материала. В прошлом году мы проводили опрос посетителей выставки работ архитектурного конкурса на проект нового музея. Большинство ответило: «Существует проблема в освещении темы обороны и блокады Ленинграда... мало эмоциональных вещей, через которые каждый может почувствовать историю… блокаду вспоминают только в памятные дни» — и большинство хотело бы видеть в музее историю «простых людей».

— В старом музее все это невозможно сделать?

Третьякова: Гипотетически можно напичкать старую экспозицию экранами, мониторами, интерактивом, но это не решит всех вопросов. Там просто мало места — около 600 кв.м экспозиции, негде сидеть сотрудникам, нет места для фондов. Нет подвалов, «засоленные» стены, влажно — изначально здесь были склады для хранения соли, в 1870 году на их месте построили «комплекс временных зданий» для промышленной выставки, но они так и остались стоять. Думаю, что затраты на его реконструкцию превысили бы средства на новое строительство. Но мы задумали новый комплекс на двух площадках: мемориальная экспозиция в Соляном переулке и новая — на Смольной набережной.

Никита Ломагин: С другой стороны, мы же не обречены на то, чтобы новые музейно-выставочные комплексы не появлялись вообще?! В Петербурге более 120 мест памяти блокады, они все разные, но ни одно из них не рассказывает обо всей блокаде в комплексе, у каждого свой нарратив. Мы же говорим о большом проекте, где кроме собственно музейной экспозиции есть исследовательский институт — Институт памяти, образовательный центр, театральный центр и кинозал, артефакты, которые собрали частные коллекционеры. Это новые технологии, кумулятивный эффект от совместной деятельности музейщиков, историков, педагогов, социологов, антропологов, театроведов. У нас до сих пор такого не было! Если сейчас остановят этот проект, что будет через 10 лет? Не создадут ничего нового, но и старое реанимировать не получится.

— Вы брали за образец Музей Второй мировой войны в Гданьске?

Третьякова: Не только. Мы проанализировали и мировой, и российский опыт. В последние лет 20 произошла «музейная революция», исторические музеи стали рассказывать историю войн по-новому. Это, прежде всего, история «простого человека», с которым может соотнести себя зритель. Тот же принцип в основе нашей концепции — рассказ о ходе событий через личные истории жителей и защитников города. В самом первом музее блокады были личные истории, но на первый план все равно выходила руководящая роль партии и правительства…

Ломагин: И Ленинградский фронт, и Балтийский флот — важные части этой истории, но мы хотим рассказать и о более чем трех миллионах ленинградцев, часть из которых смогла выжить в городе, часть была эвакуирована, часть погибла в Ленинграде. Это завет Ольги Берггольц — никто не забыт и ничто не забыто. По мере того как мы будем находить материалы личного происхождения — дневники, фотографии, документы, по мере того как ленинградцы захотят передать в Институт памяти свои личные архивы, будем пополнять экспозицию, появятся новые истории. Во всех такого рода музеях — будь то музей во Франции, посвященный высадке союзных войск в Нормандии, Яд ва-Шем, музеи Польши — огромное количество личных документов. Только так музей может научить людей гуманизму.

Третьякова: Наша задача — рассказать о городе-фронте в комплексе. А еще мы впервые будем говорить об оккупации Ленинградской области — о чем сейчас нельзя услышать ни в одном музее! Впервые расскажем о жизни в эвакуации, покажем общероссийский масштаб блокады, покажем, как складывалась память о блокаде — от Нюрнберга до мемориалов Зеленого пояса Славы и обществ ветеранов. Надо успеть это сделать: еще 10—15 лет — и блокада превратится в «войну 1812 года», потеряется связь с реальной жизнью, с участниками событий.

Темные аллеи памяти

— Сейчас можно сказать, что о блокаде известно все?

Ломагин: Нет, конечно. Например, у нас до сих пор не изданы протоколы бюро Ленинградского горкома партии. Только в прошлом году частично опубликованы решения так называемого суженного бюро горисполкома, которое принимало решения по самым актуальным проблемам города. Получается, что мы до сих пор не знаем, как работала власть в те годы! Не опубликованы все решения командования Ленинградского фронта. Только в 2012—2013 годах рассекречены документы секретариатов ключевых заместителей председателя Совнаркома, которые занимались эвакуацией из Ленинграда и снабжением города, — Микояна и Косыгина. Их читали всего два-три историка в стране. Весь прошедший после архитектурного конкурса год наша команда выявляла в архивах рассекреченные документы и составляла на основе новых данных справки для экспозиции.

Третьякова: Мы до сих пор не знаем списка выживших в блокаду, нет списка погибших. У нас нет точных цифр! Книгу памяти ведут ветеранская общественная организация и сотрудник Публичной библиотеки — Анатолий Разумов, но эта работа нуждается в поддержке, которую может взять на себя новый музейный комплекс.

Ломагин: Туристам, российским и иностранным, которые приезжают в Петербург, показывают Пискаревское кладбище, иногда — комплекс на площади Победы. Но цельного представления об этом грандиозном явлении — о битве за Ленинград, о блокаде, о том, что пережил город в те годы, — им не дают. А мы сможем! Если говорить политически, то в случае отказа от этого проекта мы потеряем очень важный инструмент «мягкой силы».

— На одной из встреч с журналистами вы говорили об экономике блокады — что вы имели в виду?

Ломагин: Вы знаете, сколько стоил танк, который выпускали на заводах Ленинграда? И откуда брались для него детали? С начала войны до конца декабря 1941 года в Ленинграде было выпущено 700 с лишним танков…

— Мне вообще всегда было интересно, откуда в блокадном Ленинграде деньги брались, ведь Монетный двор эвакуировали…

Ломагин: Деньги из Москвы доставляли самолетами. Иногда их вовремя не завозили, люди не могли отоварить карточки. Обо всем этом мы будем рассказывать в новом музее.

— Будете говорить о том, кто виновен в организации голода?

Третьякова: Виноваты в этом война, Германия, войска, окружившие город. Да, можно говорить о действиях советского руководства, но в первую очередь надо говорить о главной причине катастрофы — о войне. Кстати, мы впервые в российских музеях расскажем о противнике — не только покажем фотографии колонн пленных немцев, но и расскажем о руководителях Германии, Финляндии.

Не врать!

— Как получилось, что к разработке новой концепции привлекли Европейский университет? С ним столько лет боролись и городские, и федеральные власти…

Третьякова: Когда перед нами поставили задачу разработать концепцию нового музея, я поняла, что в городе нет научно-исследовательской группы, которая бы целенаправленно занималась темой блокады. Есть отдельные ученые, но научного центра нет. Единственный за последние лет 10 комплексный проект, посвященный блокаде, реализовали в ЕУ: там работал Центр устной истории, сотрудники и аспиранты записали и переработали полторы сотни интервью. Музей обороны не занимался этим никогда. Поэтому первый человек, к которому я пришла, был Никита Ломагин.

Ломагин: За 90-е годы и начало нулевых мы растеряли (в силу в том числе объективных причин) основные центры изучения войны и блокады. У нас был «Проблемный совет» по истории войны при ЛИСИ, возглавляемый профессором Федором Комалом, были Институт истории партии и группа, занимавшаяся историей войны, были ученые в Институте истории РАН — Валентин Ковальчук, Геннадий Соболев, Алексей Цамутали, Андрей Дзенискевич, Сергей Яров. Увы, многих из них уже нет с нами. В ЕУ удалось собрать довольно много материалов, здесь есть историки и антропологи, специалисты по визуальным методам представления информации. И мы открыты к сотрудничеству!

— Ваше сотрудничество с Центром выставочных и музейных проектов вызывает у многих, мягко говоря, сомнения — почему авторитетные ученые работают с теми, кто соорудил такое бездарное явление, как «Россия. Моя история»?..

Третьякова: Давайте расставим акценты — выставочный центр не имеет отношения к контенту проекта «Россия. Моя история». Это федеральный проект, такие комплексы построили во многих регионах страны, их наполнение разрабатывали в Москве.

— Не боитесь, что ваш проект не состоится? Сумма на него нужна огромная, денег не хватит, не страшно?

Ломагин: Делай что должен, и будь что будет. Наша задача — не врать и максимально объемно представить ленинградскую эпопею. Мы хотим сделать музей самым притягательным в нашем городе.

На вырост

— Блокада — до сих пор болезненная, кровавая тема для петербуржцев. Вас лично она касается?

Третьякова: В нашей семье перед началом войны в Ленинграде было 20 человек, большинство погибло в городе и на фронте. Мои дед и бабушка, военные врачи, работали в Кронштадте, дед иногда приезжал в Ленинград. Из-за его рассказов я никогда не была в Меншиковском дворце. Там располагался один из временных моргов. Дед однажды зимой попал под обстрел и спрятался там. Он рассказывал, что, услышав из помещения, где лежали трупы, стук топора и увидев тени, схватил пистолет и кинулся туда… Потом очнулся с пистолетом в руках на набережной и не мог вспомнить, что произошло…

— А если бы никто из ваших родных не оказался здесь в блокаду, вы что — не имели бы права об этом говорить?

Третьякова: Не знаю, не думала об этом.

Ломагин: Я заканчивал свою диссертацию, посвященную борьбе с немецкой пропагандой в годы войны, когда еще была жива моя бабушка, пережившая блокаду. Немцы, в частности, говорили и писали в листовках, что в Ленинграде был голод, каннибализм. Я сидел в архивах, изучал документы, не все было доступно. А бабушка мягко и тактично объясняла мне, что были и котлеты из человеческого мяса и свою дочку, мою маму, она спасла, потому что не выпускала ее гулять на улицу. И ты либо имеешь этот опыт в своей семье, либо не имеешь …

— Есть запретные темы в рассказе о блокаде?

Третьякова: Таких тем нет, но, если говорить об экспозиции, у нас будут зоны ограничения по возрасту, будем предупреждать даже взрослых, что на каком-то участке экспозиции они могут столкнуться с информацией, вызывающей эмоциональное потрясение.

Ломагин: В Яд ва-Шем есть маршрут для детей и маршрут для взрослых, и у нас будут зоны 18+.

Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять…

— Несколько лет назад журналисты «Дождя» задали вопрос о возможной сдаче города ради сохранения жизни людей.. Поднялась буря возмущения, «Дождь» чуть не закрыли. По-вашему, это правомерный вопрос?

Ломагин: Такие вопросы — показатель разрыва между историческим знанием и журналистским сообществом. К тому времени уже публиковались немецкие документы, в которых было однозначно сказано — капитуляцию не принимать! Ленинградцы были обречены, только борьба могла спасти город.

— Можно ли снять «черную» комедию о блокаде?

Ломагин: У каждого народа есть очень чувствительные, больные темы — геноцид армян, Холокост, у немцев — нацизм и ответственность за него. Когда вы беретесь за них, нужно не семь, а семьдесят семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать… На мой взгляд, «черную» комедию о блокаде снимать не нужно. А объявление о ее съемках было, по-моему, провокационным пиар-ходом — ты еще ничего не сделал, а про тебя уже все говорят!..

— Вы разве не будете рассказывать об особом рационе для партийного руководства, о пекарнях Смольного?

Ломагин: Мы будем говорить с документами в руках об иерархии потребления, о том, что такое литерное питание групп А, Б, мы опубликуем в том числе списки выдающихся деятелей культуры, прикрепленных к специальным магазинам, среди них — очень известные и авторитетные в мире имена. Наша задача — честно рассказать о том, кто как жил и выживал. Мы опубликуем письма родственников очень известных людей в продовольственную комиссию, которые требовали, чтобы их не только прикрепили к спецмагазинам, но еще и на дом продукты приносили…

Третьякова: Режим питания летчика кардинально отличался от режима питания не только иждивенца и рабочего, но и партработника. Но если выдергивать эти факты из контекста, получаем тему, на которой можно спекулировать.

Ломагин: Среди сотрудников НКВД были люди, которые, несмотря на котловое довольствие, умирали от голода — если семья такого сотрудника не уехала в эвакуацию, то он, как правило, брал положенное ему питание сухим пайком и отдавал семье. И около двух десятков сотрудников НКВД в Ленинграде умерло от истощения, спасая свои семьи.

Третьякова: Сохранился дневник рабочего, ремонтировавшего военную технику. Их кормили лучше, чем многих, но он пишет, что ему повезло, потому что семья уехала. А его товарищ умер от голода — свой паек он отдавал жене и детям.

— Как вы относитесь к идее парада в день снятия блокады?

Третьякова: Я не против любых проектов памяти блокады. Есть разные аудитории, разные запросы. День снятия блокады, согласно списку официальных памятных дат, — день воинской славы. Но я категорически против «карнавала» — когда на улицах появляются ряженые, переодетые в военную форму, на пороге Музея блокады кормят кашей, а коляски камуфлируют под танки.

Ломагин: Я не сторонник парада, в такой день люди идут на кладбища, ведь вместе с защитниками города погибло более миллиона человек. На мой взгляд, салюта, как это было 75 лет назад, достаточно. Более уместна спокойная, сдержанная питерская интонация.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!