День Победы: будущее

Этой публикацией COLTA.RU завершает цикл статей Михаила Габовича о Дне Победы — его прошлом, настоящем и будущем.

Один из наиболее интересных постсоветских фильмов на тему памяти о войне — несправедливо забытая картина Сергея Урсуляка «Сочинение ко Дню Победы». В начале фильма, вышедшего на экраны в 1998 году, мы слышим закадровый голос девочки из будущего. Голос принадлежит праправнучке фронтовиков, живущей в период, когда Россия наконец «нашла свой особый путь». Погружаясь в события конца 90-х, девочка приглашает зрителей «в те далекие легендарные времена, когда <…> на Красной площади еще праздновались Дни Победы».

Размышляя над возможными сценариями развития Дня Победы, я, в свою очередь, предлагаю читателям мысленно переместиться в эпоху, когда будет жить не родившаяся до сих пор фиктивная праправнучка фиктивных ветеранов.

Такой прием остранения, возможно, поможет лучше ощутить эволюцию этого праздника во времени и немного освободиться от автоматизма восприятия, которому подвержены как безусловные сторонники, так и яростные критики Дня Победы.

Первые, как показывают полевые наблюдения и интервью, склонны проецировать в прошлое любые нововведения, даже радикально меняющие хореографию и смыслы праздничных действий. Так, в Брянске участники парада ко Дню Победы в 2014 году говорили исследователям: «Мы всегда ходили на парады 9 мая, сколько себя помним, это традиция у нас» — хотя парады в этом городе стали проводиться только после 2010 года, когда Брянску был присвоен статус города воинской славы ^[1]. Сегодня аналогичные утверждения иногда звучат из уст участников «Бессмертного полка» — практики, возникшей в 2012 году. Такому восприятию способствует и то, что сегодняшняя мемориальная культура постоянно цитирует не только и не столько события военного времени, сколько послевоенную традицию коммеморации — от Парада Победы 24 июня 1945 года до визуальных образов, созданных Евгением Вучетичем, и героев военных фильмов 1960-х и 1970-х, которым, в свою очередь, уже начали ставить памятники ^[2]. Именно верность этой традиции становится стандартом аутентичности ^[3]. Таким образом, праздник видится как принципиально неизменный, способный разве что временно отклониться от своей истинной сущности. Его будущее в такой модели может представать только в форме линейного развития («будут помнить») или же упадка («забудут»). Это будет всегда, пока не кончится.

Но и критики Дня Победы чаще всего оказываются неспособны сформулировать внятный взгляд на его возможную эволюцию. Очень трудно перейти от выражения неприятия праздника в его нынешних формах к конструктивной критике или к трезвому анализу тех факторов, которые могли бы привести к его трансформации. То, что воспринимается как «победобесие», заставляет либо возмущаться, либо закрыть глаза и зарыть голову в песок в надежде, что оно как-нибудь само пройдет. «Le jour du quatorze juillet / je reste dans mon lit douillet. / La musique qui marche au pas / cela ne me regarde pas», как пел Жорж Брассенс ^[4]. Или, как пишет Мария Степанова, «двадцать второго июня / ровно в четыре часа / я ничего не буду слушать / я закрою все свои глаза / и я зарою вражьи голоса / и не включу программу время / и если кто придет то я не в теме / я птичка я нейтральная полоса». Несколько раз я пытался провести среди своих (преимущественно либеральных) российских знакомых в соцсетях неформальное обсуждение, предлагая сформулировать конструктивную критику: каким бы им хотелось видеть праздник и как этого добиться? Дискуссии, к сожалению, не получилось — участники привычно писали о том, что плохо и как не надо. Прилагая иллюстрации, сообщали об эксцессах праздничных действий, неадекватности праздника исторической правде, контрасте между аутентичным Днем Победы давно ушедших ветеранов и ура-патриотизмом официоза. Если и выдвигались конкретные пожелания, они сводились к предложению директивно ввести новые практики и дискурсы (государство должно извиниться, парады следует заменить минутой молчания и т.д.). Когда хочется просто оградиться от окружающего шума, очень трудно пристально и непредвзято вглядываться в реально существующие практики, а еще сложнее — спокойно рефлексировать над их возможной динамикой.

Именно поэтому я предлагаю мысленно перенестись поколения на полтора вперед, чтобы представить себе сценарии дальнейшего развития Дня Победы. Естественно, будущее предугадать невозможно, особенно в постсоветских странах, где и прошлое-то непредсказуемо. Однако мы имеем богатый материал для сравнения. Ведь праздники военной памяти широко отмечались и отмечаются не только в СССР и постсоветских республиках и даже не только в авторитарных странах. Красочный пример тому — День АНЗАК в Австралии и Новой Зеландии. Участие в Первой мировой войне огромного числа добровольцев из самых дальних частей Британской империи и их массовая смерть привели в этих двух странах к подъему национальных чувств. После 1918 года повсеместно стали возникать кенотафы — от небольших местных обелисков до огромных столичных мемориалов и крупнейшего в мире военного памятника — Великой океанской дороги к западу от Мельбурна, построенной силами уцелевших ветеранов в память о погибших. 25 апреля ежегодно отмечается годовщина высадки британских и французских сил на полуострове Галлиполи, в ходе которой полегли тысячи добровольцев из стран Южного полушария. Как и советское 9 Мая, День АНЗАК за свою более чем столетнюю историю менял смыслы и формы, проходил через стадии упадка и возрождения, трансформировался под влиянием участия в новых военных конфликтах и становился предметом острых политических споров. Как и в День Победы, в День АНЗАК низовые акции сложно переплетаются с проектами правительства и армии: так, ни одна страна в мире не потратила столько денег на юбилейные мероприятия в связи с Первой мировой войной, сколько Австралия — причем не на душу населения, а в абсолютном измерении ^[5].

Все эти сходства ни в коем случае не означают тождества традиций, возникших в разное время, в разных странах с совершенно разными общественными структурами и политическими режимами. Тем не менее взгляд на эволюцию других военно-коммеморативных дат в разные исторические эпохи может помочь абстрагироваться от постсоветской ситуации и сформулировать возможные сценарии дальнейшего развития Дня Победы. Тем более что, несмотря на уникальные черты каждого национального и исторического контекста, сравнительное изучение памяти о павших во всем мире позволяет обнаружить и общие тенденции вопреки культурным, политическим и религиозным различиям.

Итак, в качестве мысленного эксперимента попробуем представить себе, каким будет День Победы в 2055 году. Почему в 2055-м? Потому что большие юбилейные торжества не в счет. Вполне вероятно, что столетие Победы в 2045 году по своему размаху превзойдет даже празднование столетия победы над Наполеоном в 1912 году. Но каким будет «обыкновенный» День Победы в эпоху, когда взрослой будет та самая девочка из-за кадра — праправнучка фронтового поколения?

Опираясь на коммеморативные традиции других стран, я бы хотел предложить четыре идеал-типических сценария.

Едва ли стоит оговаривать, что как предметы коммеморации, так и ее формы в каждом из привлекаемых для сравнения случаев очень сильно различаются. Я вовсе не утверждаю, что День Победы действительно будет развиваться именно в русле одной из существующих традиций военной коммеморации. К тому же сценарии эти не являются взаимоисключающими. Наконец, реальные формы памяти о 1945 годе в году 2055-м будут зависеть от политических событий и общественных процессов, которые сейчас предугадать невозможно. Смысл упражнения — подчеркнуть, что День Победы не уникален. Задолго до Второй мировой войны люди во всем мире разными способами прославляли военные победы и оплакивали мертвых. Сравнение с некоторыми из этих традиций может помочь нам выделить те или иные характерные черты постсоветской военной коммеморации и продумать, в каких условиях она может развиваться в том или ином направлении.

Сценарий 1: Видов день

Глядя на существенные символические ресурсы, вкладываемые в военную коммеморацию Российским государством, многим трудно представить, что этот день когда-нибудь утратит свое значение. Уже сегодня предпринимаются целенаправленные попытки передать коммеморативную традицию, сформированную внуками, правнукам (проект «Правнуки победителей», привязанный к околокремлевскому клону «Бессмертного полка», и ряд региональных проектов «Правнуки Победы»). В самом желании раз и навсегда зафиксировать характерные для того или иного поколения формы коммеморации опять же нет ничего специфически российского или авторитарного — именно такие намерения озвучивались создателями Памятника убиенным евреям Европы в Берлине ^[6].

И действительно: по меньшей мере в России День Победы вполне может остаться широко отмечаемым праздником еще долго после смерти последнего ветерана. Ассоциируемые с ним чувства национальной гордости, воспроизводимые через патриотическое образование, могут вспыхивать во времена межэтнической или международной напряженности, подобно празднованию Видова дня в Сербии или Ильина дня в Северной Македонии. В пользу такого сценария говорят многочисленные памятники, служащие мощным напоминанием и тотемическими пунктами сбора, а также сильно возросшее в последние годы участие в праздновании Русской православной церкви, постепенно привносящее элементы праздника национально-религиозного. К тому же, хотя формально в речах и на мероприятиях ко Дню Победы по-прежнему упоминается общий подвиг народов СССР (а иногда и союзники), в последние годы не только в России, но и в других постсоветских республиках, от Белоруссии до Армении или Казахстана, все больше подчеркивается вклад выходцев из собственной республики. Не так уж много символов, с которыми может идентифицировать себя столь существенная часть (некоторых) постсоветских обществ, и потому политические элиты будут и впредь ценить унифицирующий и мобилизационный потенциал образа (все более и более стилизованного) Великой Отечественной войны.

В таком сценарии военная коммеморация сохранит особое значение для некоторых сегментов населения — придерживающихся наиболее консервативных или патриотичных взглядов, наиболее близких к таким традиционалистским институтам, как Вооруженные силы или Церковь. В этой среде День Победы останется социально важным событием, продолжающим обрастать набором разнообразных практик. При этом смыслы коммеморативных действий будут легко считываться и обществом в целом — и в моменты кризиса вокруг традиций, поддерживаемых государством и низовыми ассоциациями, будут сплачиваться гораздо более широкие слои населения.

Сценарий 2: День поминовения

Первый сценарий исходит из перспективы «сверху вниз», подчеркивающей роль политических элит в воспроизводстве военной коммеморации. Но такая перспектива пренебрегает двумя факторами, сыгравшими значительную роль в развитии Дня Победы: это семейная динамика и роль низовых инициатив. В сегодняшнем постсоветском мире основными организаторами коммеморативных действий выступают представители двух (пересекающихся) категорий: внуки участников войны и активисты разнообразных низовых групп, таких, как реконструкторы, поисковики, историки-любители, ветераны более поздних войн (например, «афганцы») или отдельных родов войск (например, десантники).

Без поколенческой динамики огромное сегодняшнее значение Дня Победы не понять. Как и в других регионах мира, внуки зачастую с бóльшим интересом, чем их родители, слушают рассказы бабушек и дедушек. Не случайно авторы наиболее значимой в постсоветскую эпоху коммеморативной инициативы — «Бессмертного полка» — являются внуками участников войны. В сотнях интервью, которые наши исследовательские группы проводили среди организаторов и участников мероприятий в День Победы, среди основных мотивирующих факторов указывалось желание почтить собственных дедушек и бабушек (и больше узнать о них) и передать их истории (и шире — рассказ о победе СССР) собственным детям.

Другой движущей силой выступают «околовоенные» группы. Внешним наблюдателям часто кажется, что все такие группы жестко контролируются государством. На самом деле они занимают весь спектр от полного подчинения до оппозиционности. Даже в Белоруссии, где они уже давно встроены в государственные структуры, сам коммеморативный импульс хотя и подпитывается, но не создается государством, о чем свидетельствует хотя бы мемориально-развлекательный парк «Линия Сталина», возникший по инициативе группы ветеранов-«афганцев» ^[7]. В странах, где такая поддержка отсутствует или ослабла, военно-коммеморативная среда вовсе не исчезает: так, на Украине по-прежнему проходят масштабные реконструкции, проводятся поисковые работы и т.д. Эти группы поддерживают тесные связи по всему постсоветскому пространству и за его пределами, даже поверх линии фронта между Россией и Украиной. Именно они — где-то открыто, где-то незримо — во многом создают и поддерживают инфраструктуру для празднования Дня Победы.

С учетом этих тенденций одним из возможных путей развития может стать модель Дня поминовения (и шире — коммеморации Гражданской войны) в США ^[8]. Это весьма широкое социальное явление, уже давно затрагивающее даже тех жителей страны, чьи предки в 1860-е жили еще на других континентах. Тем не менее степень вовлеченности в него варьирует от мономании до полного безразличия и от активнейшего участия в соответствующих ритуалах и зрелищах до эпизодического пассивного потребления. В таком сценарии, когда со сцены уйдут внуки, ощущающие тесную эмоциональную связь с поколением фронтовиков, День Победы останется культурно значимым праздником, смыслы которого не нуждаются в объяснении, однако поддерживаться связанные с ним практики будут, в первую очередь, специализированными группами, уже сейчас играющими столь весомую роль в организации коммеморации Великой Отечественной войны в постсоветском мире.

Сценарий 3: Синко де Майо

За пределами России, особенно в странах с большими русскоязычными сообществами, таких, как Латвия, Германия или Израиль, 9 Мая все больше становится поводом продемонстрировать собственную миноритарную идентичность и советское или российское культурно-историческое наследие. Вне постсоветских стран среди участников и даже организаторов празднования Дня Победы зачастую присутствуют люди, иммигрировавшие в детском возрасте, иногда слабо владеющие русским языком и имеющие весьма приблизительное представление не только об официальной советско-российской истории военных событий, но даже о фильмах, текстах и ритуалах, входящих в канон военной коммеморации. В этом контексте некоторые из практик, наиболее раздражающих критиков Дня Победы, — носить георгиевскую ленточку, наряжать детей в униформу Красной армии — постепенно из коммеморативных символов превращаются в общие маркеры русскости. Такие практики часто оказываются политически коннотированы, но это не всегда означает идентификацию с сегодняшней российской политикой или «русским миром». Нередко они в большей степени направлены на признание внутри собственного общества — пожалуй, наиболее отчетливо это видно в Израиле на примере мероприятий, организованных ассоциацией молодых израильтян советского происхождения «Полуторное поколение».

В таких странах День Победы вполне может превратиться в подобие Синко де Майо. Пятое мая — годовщина победы мексиканских вооруженных сил над Францией в битве при Пуэбле в 1862 году. Однако праздник в память об этом событии был придуман не в Мексике, а испаноязычными калифорнийцами, и отмечают его, в первую очередь, в Соединенных Штатах, где этот день превратился в общий праздник латиноамериканской культуры, уже весьма слабо связанный с исходным событием ^[9].

Сценарий 4: День Седана

Все эти сценарии подразумевают постепенное развитие, пусть даже результатом становятся новые коммеморативные практики, сильно отличающиеся от исходных. Однако не стоит забывать и о возможности более радикального разрыва. Как писал французский историк Анри Руссо, наше историческое воображение обычно останавливается на самой недавней катастрофе (считающейся достойной поминовения) ^[10].

В истории военной коммеморации лучшей иллюстрацией тому, пожалуй, может послужить День Седана. В образованной в 1871 году Германской империи в Sedantag отмечалась недавняя победа над Францией. Хоть он и не был нерабочим, праздновался этот день с огромным массовым энтузиазмом и патриотическим подъемом, фактически став важнее других, формально более значимых, дат — таких, как день рождения императора. Несмотря на все очевидные различия, в чем-то этот процесс напоминает то, как День Победы в советское время начал вступать в конкуренцию с Днем революции, а в постсоветской России заменил его как главный политический праздник.

Затем случилась Первая мировая война, и День Седана исчез практически бесследно. Таким образом, традиции, рассчитанные на века, иногда держатся не дольше человеческой жизни. Здесь параллели надо проводить особенно осторожно. Ведь после 1991 года многим казалось, что широкое празднование Дня Победы не переживет краха СССР. Вывод: не все, что кажется катастрофой современникам, оказывается водоразделом в памяти, точнее — катаклизмы меняют память о предшествующих событиях, но направление этих изменений непредсказуемо. Но есть и другой вывод, особенно актуальный для тех, кто ассоциирует День Победы с нынешним российским режимом и мечтает, чтобы он исчез. Военная коммеморация редко бывает исключительно директивным проектом. А уж если реальный, широко разделяемый исторический опыт успел обрести свою коммеморативную традицию (а не был затемнен последующим событием, как в России Первая мировая война — Гражданской), то конец ей не придет только лишь оттого, что меняется политическая система, а тем более — от осознания несоответствия исторической истине. Чтобы коммеморация совсем прекратилась, должно произойти поистине громадное событие, пусть это даже не война или иная катастрофа сравнимых масштабов. Вряд ли кто-то может пожелать такого своей стране.

Михаил Габович — научный сотрудник Эйнштейновского форума (Потсдам, Германия) и центра «Человек, природа, технологии» Тюменского государственного университета.

Текст представляет собой расширенный авторский перевод опубликованной в 2019 году статьи «Victory Day in 2055: Four Scenarios». Публикация стала возможной благодаря гранту Российского научного фонда (проект № 20-18-00342 «Институциональные и неинституциональные ритуалы в структуре позднесоветского общества (1956–1985)», руководитель — Александр Фокин).

---

^[1] Сообщение Дмитрия Воробьева (21.02.2015).

^[2] Например, памятник военным летчикам, изображающий Леонида Быкова в образе капитана Титаренко из фильма «В бой идут одни “старики”» в Киеве (2001), памятник механику Макарычу из той же картины в Харькове (2011). В Москве в 2013 году на Фрунзенской набережной у Министерства обороны был установлен памятник героям фильма «Офицеры», а в 2014-м — памятник «Прощание славянки» у Белорусского вокзала, воспроизводящий сцену из фильма «Летят журавли».

^[3] Это объясняет и аргументацию сторонников недавнего включения 3 сентября в список дней воинской славы: хотя капитуляция Японии была подписана 2 сентября (как по токийскому, так и по московскому времени), празднование Сталин назначил именно на 3-е.

^[4] «В полдневный зной в июльский день / На площадь мне тащиться лень. / Маршировать плечом к плечу / С толпой соседей не хочу» (вольный перевод Марка Фрейдкина и Алексея Прокопьева).

^[5] Romain Fathi. Is Australia spending too much on the «Anzac centenary»? A comparison with France (14.04.2016). О дискуссии вокруг Дня АНЗАК см.: Christina Twomey. Trauma and the reinvigoration of Anzac Day. An argument // History Australia. Vol. 10. No. 3. P. 85–108; Marilyn Lake. What's wrong with Anzac? Sydney: Read how you want (2015). За ознакомление с этой дискуссией благодарю Шона Скалмера.

^[6] Ulrike Jureit, Christian Schneider. Gefühlte Opfer: Illusionen der Vergangenheitsbewältigung. — Stuttgart: Klett-Cotta, 2010.

^[7] Felix Ackermann. Successors to the Great Victory: Afghan Veterans in Post-Soviet Belarus // Julie Fedor, Markku Kangaspuro, Jussi Lassila, Tatiana Zhurzhenko (eds.). War and Memory in Russia, Ukraine and Belarus. — Cham: Palgrave, 2017. P. 211–255.

^[8] Tony Horwitz. Confederates in the Attic. — New York: Knopf Doubleday, 2010.

^[9] David E. Hayes-Bautista. El Cinco de Mayo: An American Tradition. — Berkeley: University of California Press, 2012.

^[10] Henry Rousso. La dernière catastrophe: l'histoire, le présent, le contemporain. — Paris: Gallimard, 2012.

Понравился материал? Помоги сайту!