Моральная философия для свободной России

Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям. Называется этот строй демократическим. По отношению к частным интересам законы наши представляют равноправие для всех. Мы сами обсуждаем наши действия или стараемся правильно оценить их, не считая речей чем-то вредным для дела; больше вреда, по нашему мнению, происходит от того, если приступить к исполнению необходимого дела без предварительного уяснения его речами.

(Перикл, V в. до н.э.)

Надеюсь, что невероятное мне не изменит, что mon beau voyage encore est si loin de sa fin [фр. «мое прекрасное путешествие еще далеко от завершения» (из оды Андре Шенье «Молодая узница»)].

(Александр Есенин-Вольпин, дневниковая запись от 12 мая 1951 г.)

Будьте реалистами — требуйте невозможного.

(лозунг парижского мая 1968 г.)

12 мая Александру Есенину-Вольпину (1924–2016) исполнилось бы 96 лет. В одном из последних интервью он в свойственной ему манере убеждал собеседницу, что проживет дольше века. Уверенность вселял пример матери, переводчицы Надежды Давыдовны Вольпин, прожившей 98 лет. Даже на склоне лет он хотел ее «перебороть»: «Если мама прожила почти сто лет, то я собираюсь сто пятьдесят, а уж сто — сто десять — это наверняка!» ^[1] Уверенность в собственных силах и эдакий «агональный дух» были присущи ему всегда. Достаточно прочитать его стихотворения, написанные в мрачные времена позднего сталинизма:

Каждый слесарь, каждый солдат
Обучает меня морали:
«В нашем обществе все равны
И свободны — так учит Сталин.
В нашем обществе все верны
Коммунизму — так учит Сталин».
...И когда «мечту всех времен»,
Не нуждающуюся в защите,
Мне суют как святой закон
Да еще говорят: любите,
То, хотя для меня тюрьма —
Это гибель, не просто кара,
Я кричу: «Не хочу дерьма!»
Словно я не боюсь удара.

(«Никогда я не брал стихи», 1946 г.)

Отсидев за эти стихи во внутренней тюрьме МГБ на Лубянке и в тюремной психиатрической больнице, Есенин-Вольпин в ноябре 1950 года оказался в ссылке в Караганде. Спустя несколько месяцев в эссе «За что я в ссылке?» он сформулировал свое кредо: «Вся жизнь для меня есть игра, в которой не может быть более высокой цели, как дать мат хорошему игроку» ^[2]. В этом изящном поэтическом обороте была доля правды. Игровой элемент в публичном поведении Есенина-Вольпина отмечали его московские знакомые, оказавшиеся вместе с ним в ссылке. Наум Коржавин, Юрий Айхенвальд, Валерия Герлин и многолетняя узница ГУЛАГа Ольга Адамова-Слиозберг, с которой Есенин-Вольпин познакомился в Караганде, приводили однотипные воспоминания о его «возбужденных» речах, достойных классических трагедий. Например, однажды, увидев проезжавших в грузовиках заключенных Карагандинского исправительно-трудового лагеря, он торжественно прокричал: «Привет, товарищи! Держитесь! Скоро наступит свобода!» ^[3] Когда Есенину-Вольпину один раз понадобилось освободить место в столовой для себя и друзей, он сказал им, что применит гипноз к паре рабочих, сидевших за одним из столов. На деле в спешке покинувшие заведение мужчины услышали от него пожелание смерти «бандиту Сталину и фашистскому Политбюро» (несерьезность таких высказываний отмечали все мемуаристы). Здесь в голову невольно приходит герой Никиты Михалкова из одного из шедевров кинематографа оттепели — «Я шагаю по Москве». Такой же деятельный и свободный от социальных табу, он «гипнотизировал» идущего впереди щеголя, позже оказавшегося крайне изобретательным в деле обвинения невиновных. И в фильме, и в реальности сопряженное с опасностью «дурачество» скрашивало быт, полный осуждения «нормальных» советских людей или друзей-инакомыслящих, опасавшихся стукачей. Однако важнее другое: «игра» нивелировала негласное правило поведения, выражавшееся в формуле «не рыпайся». Комментируя воспоминания участников знаменитых поэтических чтений у памятника Маяковскому в 1958–1961 годах, историк Андрей Зорин также замечал в поведении инакомыслящей молодежи рубежа 1950-х — 1960-х игровой элемент, наполнявший действительность свободой: «Сама игра с неконтролируемостью результата, с резкой сменой отведенной участнику социумом роли, с небывало острым ощущением полноты бытия есть первичная форма свободы (в том числе политической)» ^[4].

Другая, пожалуй, более известная сторона личности Есенина-Вольпина отличалась хладнокровным рационализмом и подчеркнутой серьезностью в самых мелких вопросах. Его исторический характер, как сказала бы Лидия Гинзбург, вообще был уникален для русской культуры, построенной на дихотомиях «радикалов и реформаторов», «легалистов и моралистов», «физиков и лириков» и т.д. Он не сбивался ни в одну из крайностей. Приведу два показательных случая из его жизни. В шестнадцать лет юный Алек дал себе слово никогда не врать. Когда он однажды был в доме знакомых, ему понадобилось пойти в уборную. Стеснение пересилило моральный закон, и он вышел из комнаты под ложным предлогом. На следующий день совесть вернула его обратно — он пришел извиниться перед хозяйкой за то, что сказал неправду ^[5]. Второй случай — из жизни в США, куда Есенин-Вольпин эмигрировал в 1972 году. В Бостоне, где он поселился после эмиграции, Есенин-Вольпин имел роман с замужней женщиной. По каким-то стародавним законам штата Массачусетс адюльтер был уголовно наказуемым преступлением ^[6]. Когда Есенин-Вольпин узнал об этом, он сказал: «Я не для того боролся за соблюдение законов в Советском Союзе, чтобы здесь их нарушать». С романом он не покончил — пара просто стала встречаться в соседнем штате, где законодательного запрета на адюльтер не было ^[7]. На своем поприще советского диссидента Есенин-Вольпин научился искусно обходить (и не нарушать с точки зрения логики) репрессивные законы и не врать в самых сложных обстоятельствах судебно-психиатрических экспертиз и допросов. Отечественный философ Эрих Соловьев однажды диагностировал «дефицит правопонимания в русской моральной философии». Александр Есенин-Вольпин являлся ярким исключением из этого правила. Он был и требовательным моралистом, и строгим легалистом.

Важно иметь в виду, что легализм Есенина-Вольпина в определенном смысле являлся стратегическим отступлением. Главной ценностью для него была свобода личности. Есенин-Вольпин вовсе не был «государственником», сторонником бездушной судебно-государственной машинерии, «законно» вершащей судьбы людей — пассивных объектов права. Еще в ссылке он написал философский трактат с критикой любой формы власти ^[8]. С конца 1950-х годов Есенин-Вольпин постоянно признавался в симпатии к анархизму ^[9]. Вместе с тем в вышеприведенном стихотворении он называл свободу «неразумной целью». В этом был смысл: ощущать индивидуальную свободу (автономию) в советском обществе 1940-х — 1960-х годов можно было только с помощью эдакого миражного мышления, не соотнесенного с реальностью. Недаром в это время возродилось старое славянофильское понятие «внутренней свободы», понимаемой как чисто психологическое состояние независимости от внешних обстоятельств, какими бы несвободными они ни были в действительности. Стремиться к свободе во внешней реальности означало вступать в конфликт с обществом и государством. Имея в этом богатый опыт, Есенин-Вольпин сумел превратить свободу из бессмысленного фетиша в осмысленную, «реальную» цель. При всей его нелюбви к дисциплине и всяким правилам он нашел путь к свободному существованию в государственных законах.

По мысли Есенина-Вольпина, советская «самая демократическая конституция в мире» действительно была вполне демократична. Он не переставал говорить и писать, что в ней закреплены необходимые гражданские и политические права и свободы. В эссе «Что значит “советское”?» (август 1965 года) Есенин-Вольпин сокрушался, что «юридические проблемы и понятия подменяются на каждом шагу политическими» (его возмущение больше всего вызывала подмена понятия «советское» понятием «коммунистическое»), и жаловался на «низкий уровень правосознания» среди «свободомыслящих» знакомых ^[10]. Для достижения свободы в советских условиях нужно было начать трактовать законы буквально и не бояться отстаивать свои конституционные права в суде. Этим Есенин-Вольпин занимался еще в 1963–1964 годах, когда затеял судебный процесс против журналиста «Огонька» Ильи Шатуновского, написавшего о нем клеветнический фельетон. Через несколько месяцев после написания эссе «Что значит “советское”?» по инициативе Есенина-Вольпина состоялся знаменитый Митинг гласности в защиту писателей-тамиздатчиков Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Манифестанты требовали от властей соблюдения положений конституции и процессуальной нормы о гласности судопроизводства. В дальнейшем советское правозащитное движение, основоположником которого считался Есенин-Вольпин, раз за разом демонстрировало практику ангажированной интерпретации законов и процессуальный произвол в судах, работавших в связке с политической властью. Свобода не была завоевана, но послесталинская система с ее «возвращением к ленинским нормам» была окончательно дискредитирована. Как писал Есенин-Вольпин в том же эссе, «законность давно исчезла, если можно только так выразиться, потому что она никогда и не господствовала в этой стране».

Выросшее на бесплодной советской почве правосознание Есенина-Вольпина было связано с его математическим складом ума и долголетними занятиями математической логикой. В этом смысле он был типичным «физиком». Являясь кандидатом математических наук, Есенин-Вольпин вполне буквально боготворил математику ^[11] и выступал за употребление правил логики во всех сферах жизни. Как в математике, так и в праве и морали он считал необходимым установить «фундаментарный режим деятельности». Согласно ему, любое действие в каком бы то ни было случае, будь то принятие политического решения или бытовой спор о морали, должно было совершаться только после указания на его основания. По мысли Есенина-Вольпина, фундаментарный режим в морали и законодательстве мог бы служить максимальному обеспечению свободы, так как в эти системы правил поведения вошли бы только обоснованные ограничения ^[12]. Разумеется, в разных культурах и субкультурах, религиях и философиях найдутся противоречащие друг другу основания, различные представления о целесообразном и справедливом. В этом заключается первичная причина всех конфликтов. В системе взглядов Есенина-Вольпина справедливыми признавались только безупречно обоснованные требования, нарушающие индивидуальную свободу только в крайних случаях. Так он выводил понятие справедливости из ряда идеологических констант типа «каждому по потребностям», неизбежно приводящих к ценностным конфликтам. По Есенину-Вольпину, целесообразность и справедливость должны определяться в конкретном диспуте: «всякое требование, в том числе всякое запрещение, должно быть обосновано» ^[13].

В «элефтерической этике» ^[14] Есенина-Вольпина право также не являлось закостенелой структурой и тем более — закрытой сферой профессиональной деятельности чиновников и юристов. Он считал главным правом человека (важнее права на жизнь!) «право на защиту всякого права». Это означало возможность борьбы за утверждение еще не признанных прав (под «непризнанными» он понимал и права, запрещенные существующими законами и моралью). Разумеется, речь шла не о вооруженной борьбе, а о противостоянии разумов в рамках открытых дебатов. Таким образом, любые нормы могли бы быть дополнены или пересмотрены при наличии на то разумных оснований. Другим обязательным условием для любого диспута Есенин-Вольпин объявлял запрет на умышленную ложь (выражение мнений, несовместимых с мнением говорящего). Он считал ложь не только нечестным ходом в споре, но и средством сокрытия несправедливости. Есенин-Вольпин предлагал использовать в качестве санкции для лжеца лишение его доверия. Иначе говоря, временное уничтожение его репутации производителя мнений, заслуживающих публичного внимания.

Когда в июле 1969 года Есенин-Вольпин узнал о высадке американских космонавтов на Луне, он откликнулся на это событие одновременно торжествующим и предостерегающим заявлением. Он напоминал, что одной из главных составляющих человеческой истории продолжало оставаться насилие. Есенин-Вольпин предлагал использовать время до начала освоения Луны и планет Солнечной системы для нравственного прогресса: борьбы против насилия и лжи. Перенесение «векового земного приема насильственного решения вопросов» было бы позором для человеческого рода. Он также упомянул порочные традиции ведения дискуссий: «Здесь, на Земле, умея разговаривать друг с другом, мы ни о чем не умеем договориться и даже не научились в корне отвергать ложь» ^[15]. В данном случае Есенин-Вольпин, скорее, был «лириком». Вне контекста спора «физиков и лириков» мы бы приняли его за интеллектуального наследника Льва Толстого.

Сегодня идеи Есенина-Вольпина, хотя и покажутся разумными, автоматически будут заклеймены как досужие мечты. Вместе с тем каждый согласится, что такое «невозможное» способно радикально усовершенствовать существующую реальность. Впрочем, невозможность вольпинской этики — это тоже ценностное суждение. «Левого» материалиста ли, «правого» этатиста или простого нигилиста — не важно. Как уже говорилось, Есенин-Вольпин на протяжении всей жизни верил в собственные силы. Он был философом «исторического оптимизма»: сокрушаясь о неразумности и несправедливости существующего порядка вещей, он верил в способность человека преобразовать его с помощью разума и нравственного самосовершенствования. Своей жизнью Есенин-Вольпин предложил своеобразный «республиканский» образец гражданина, отличающегося храбростью и принципиальностью в общественной деятельности и творческой активностью в сфере права. С другой стороны, он представил редкий пример мыслителя, реализующего свои воззрения в действительности. Актуальность его этических идей очевидна на фоне сегодняшней закрытой «политики коридоров», судебно-полицейского произвола и подмены разумного решения общественных проблем бессмысленной руганью вокруг них. В сущности, Есенин-Вольпин — философ завтрашней России, в которой реальностью станут свободная публичная политика «агона» и подлинная гражданская жизнь. Вместе с тем очевидно, что его идеи могли бы прямо сейчас ее приблизить. Хочется верить, что путешествие Есенина-Вольпина действительно еще далеко от завершения.

---

^[1] Александр Есенин-Вольпин: «Отцовская фамилия только мешала мне говорить по существу!» Лидия Корсун, 29.11.2005.

^[2] Архив Международного Мемориала (АММ). Ф. 120. Оп. 1. Д. 14. Л. 51.

^[3] Н. Коржавин. В соблазнах кровавой эпохи: Воспоминания в 2 кн. Кн. 2. — М.: Захаров, 2007. С. 466. Вариант Юрия Айхенвальда: «Друзья мои, друзья мои, вас ждет свобода!» (Ю. Айхенвальд. Последние страницы: Воспоминания. Проза. Стихи. — М.: РГГУ, 2003. C. 289). Похожий случай вспоминал один из жителей Караганды: «Мы с Александром Сергеевичем переходили улицу Сталина <…>. По ней как раз двигалась колонна машин с заключенными. Есенин остановился, снял шапку и закричал: “Я с вами, ребята!”».

^[4] А. Зорин. Секта пятидесятников (в: Л. Поликовская. Мы предчувствие... предтеча...: Площадь Маяковского, 1958–1965. — М.: Звенья, 1997. С. 325).

^[5] Об этом случае мне рассказала первая жена Есенина-Вольпина — Виктория Борисовна Вольпина (в девичестве Хаютина, она до сих пор носит его фамилию).

^[6] До 2018 года в секции 14 параграфа 272 (преступления против целомудрия, морали, порядочности и доброго порядка) Общих законов штата Массачусетс действительно был запрет на супружескую измену (см. здесь).

^[7] Андрей Леонидович Зорин, рассказавший мне об этой истории, предупредил, что не может ручаться за ее истинность, потому что слышал о ней от третьих лиц. Ее правдоподобность, впрочем, не вызывает никаких сомнений.

^[8] Он не сохранился. Есенин-Вольпин упомянул о нем в эссе «За что я в ссылке?».

^[9] «Что сказать об анархии? Она — мой политический идеал» («Свободный философский трактат» (июль 1959 года) в: А. Есенин-Вольпин. Философия. Логика. Поэзия. Защита прав человека: Избранное. — М.: РГГУ, 1999. С. 50). «Хотя я и анархист, но в наш век до анархии еще далеко… Я понимаю [анархический идеал] как отсутствие централизованного принуждения в условиях господства справедливости» (АММ. Ф. 120. Оп. 1. Д. 9. Л. 37. «Размышления о законности в государстве» (28 июля 1965 года)). «Я должен подчеркнуть, особенно потому что я живу за границей, что я никоим образом не являюсь сторонником дореволюционного режима. Если бы я жил до революции, наверняка я бы боролся не за социализм, а за идеи анархического порядка в духе Кропоткина и Бакунина» (Интервью Есенина-Вольпина в: Irina Kirk. Profiles in Russian Resistance. — New York: Quadrangle / New York Times Book, 1975. P. 113). После тридцати лет жизни в США он предпочитал называться либертарианцем (Benjamin Nathans. The Dictatorship of Reason: Aleksandr Vol'pin and the Idea of Rights under «Developed Socialism». Slavic Review, Vol. 66, No. 4 (2007), P. 651).

^[10] АММ. Ф. 120. Оп. 1. Д. 9. Л. 55–56.

^[11] Стихотворение Есенина-Вольпина «Посвящение (по случаю доказательства одной теоремы)» (1946 год) открывалось строкой «Прими подарок, Древняя Наука!». Он помещал ее в разных автобиографических записях в 1950–1960 годах.

^[12] «О логике нравственных наук» (декабрь 1970 года) в: А. Есенин-Вольпин. Философия. Логика. Поэзия. Защита прав человека: Избранное. — М.: РГГУ, 1999. С. 210.

^[13] О логике нравственных наук. С. 224.

^[14] Греческим термином «элефтерия» («свобода») Есенин-Вольпин определял сочетание состояний «свободы» и «вольности». В его системе «свобода» означала отсутствие препятствий для совершения поступков, а «вольность» — их невынужденность.

^[15] АММ. Ф. 102. Оп. 1. Д. 3. Л. 179–182. «Ко всем мыслящим людям» (22–24 июля 1969 года).

Понравился материал? Помоги сайту!