Критиковать своих

Как человек, вовлеченный в общественную жизнь, борьбу за права человека и смягчение дискриминации, я часто сталкиваюсь с «невидимым» конфликтом, когда данные, полученные в рамках активистских инициатив, не всегда «легко» принимаются другими активистскими группами и экспертным сообществом. С одной стороны, люди вкладывают много усилий в сбор и обработку информации, а с другой — не всегда понятно, как эти данные интерпретировать, поскольку ожидания от результатов исследования различаются у разных аудиторий.

Как оценивать данные, отчет или информацию о какой-то социальной группе или каком-то социальном явлении? Этот вопрос, как паутина, оплетает разные сообщества, области занятости и социальные институты, связанные с интеллектуальной деятельностью, — например, активизм, академию, журналистику и разного рода аналитику (как профессию, а не как методологию). Что и как получает статус достоверного знания, обсуждается много лет, причем не только социологинями, философинями и социальными теоретиками, но и общественными деятельницами и деятелями, включая «низовой» (grassroots) активизм ^[1].

В этой статье я хочу затронуть некоторые проблемы, связанные с исследованиями, проводимыми НГО и/или в рамках активистских проектов. Точнее, я хочу обсудить «несостыковки», связанные с ожиданиями от текстов и данных, собираемых и анализируемых в активистской среде. Важно разобраться, почему может возникать конфликт, когда активистские исследования включаются в более широкий профессиональный и общественный контекст. То есть речь идет о том, что происходит, например, когда отчет по какой-то социальной проблеме попадает в офис, где разрабатывают бюджет для поддержки этого сектора.

Как меняется отношение к информации и результатам исследования с развитием социальных сетей и сетевого активизма — уже другой вопрос. Сетевой активизм является доступной и эффективной формой участия в общественном дискурсе и влияния на социальные изменения. Но с увеличением доступности информации и площадок для выражения собственной позиции возникает потребность данные проверять: можно ли доверять конкретным исследованию, тексту или авторке/-ру? Чего мы ожидаем от данных, которые мы находим в блогах, опросниках или проектных отчетах? Как эту информацию интерпретировать?

Проверка приводимых данных — это вполне объективная потребность в любой области работы. Данные, полученные в активистской среде, являются важной составляющей при оценке состояния какой-то уязвимой группы, формировании бюджетов, выработке учредительных протоколов (policies), разработке программ помощи и т.д. По крайней мере, хочется надеяться, что это так. Но поскольку тексты, данные, анализ и исследования, производимые в активистском поле, существуют не сами по себе, а вовлекаются в другие, часто институционализированные структуры, то верификация, т.е. проверка данных, неизбежна. И происходит это не по прихоти, а по необходимости.

В то же время обсуждение исследований в активистских проектах — тема, требующая осторожности и дипломатии. Потому что привлечение «третьей», т.е. экспертной, стороны иногда воспринимается как вмешательство и обесценивание активистской работы, как подтверждение привилегий тех, у кого была возможность получить образование или экспертные знания. Но такой подход не позволяет задуматься о качестве проводимых исследований, на которые мы опираемся, когда пишем отчеты и блоги, выбираем тексты для перевода или проводим тренинги.

Взяться за эту непростую тему меня вынудила работа. Я разрабатываю программы и предоставляю экспертную оценку проектной деятельности в области diversity & inclusion, которая охватывает вопросы гендерной и этнической/расовой инклюзивности, принятия уязвимых групп и смягчения дискриминации. Я участвую в активистском и феминистском движении с конца 1990-х, а с другой стороны, я занимаюсь исследованиями гендерных проблем, культуры и национализма более двадцати лет. Благодаря опыту «по обе стороны стола» я могу судить, насколько хорошо написаны заявка или отчет, а также понимаю причины возможных «пробелов» в представляемых аргументации и выводах. Через мои руки проходит достаточно большое количество активистских рекомендаций, исследований и отчетов. Я хочу поделиться опытом и обратить внимание на некоторые проблемы, которые не позволяют активистским инициативам быть более эффективными. Ниже я раскрою основные моменты, на которые важно обращать внимание при проведении исследований в рамках активистских проектов. В конце статьи будет предложено несколько практических советов, которые помогут избежать проблемных сторон этой сферы деятельности или смягчить их.

Работа над этой статьей проходила странно. С одной стороны, коллеги из НГО соглашались с тем, что качество активистских исследований — это важная часть профессиональной деятельности, и поддерживали значимость обсуждения этой темы. Многие указывали на то, что необходимо принимать во внимание системные аспекты и видеть производимые данные с учетом более широкого контекста, например, при сотрудничестве с фондами, посольствами, проектами по улучшению ситуации в регионе и государственными инициативами ^[2]. Ведь чем прозрачнее результаты активистских исследований, тем больше шансов быть понятыми и получить столь необходимую поддержку. А с другой стороны, я встретил сильное сопротивление среди активисток и активистов — находилось множество причин, чтобы уйти от обсуждения того, как делаются исследования в рамках «низовых» проектов. Например, мне отвечали, что активизм не предполагает проведения исследований, а в приоритете оказывается ориентированность на голоса сообщества и, соответственно, обсуждение тематики, касающейся исследований, не так актуально для активисток и активистов, как для эксперток, исследовательниц и академиков, поэтому для публикации этого текста лучше поискать платформу, связанную с социальной аналитикой.

В то же время сопротивление разговору о качестве исследований в активизме, возможно, связано с тем, что обсуждение этой темы задевает «невидимую» болевую точку. Оно показывает, что, по большому счету, принцип «горизонтальности» в этой области не работает (экспертом или эксперткой, оценивающими исследование/работу, может быть кто-то другой или другая, кто, возможно, непосредственно в активизме не занят), в то время как активистский дискурс, наоборот, поддерживает равное и непредвзятое включение мнений и знаний, исходящих из всех социальных групп. Но на практике это не так. Существует ряд экспертных институтов, которые начинают привлекаться по мере роста социальной/политической значимости затрагиваемой области, проекта или объема производимых данных. И эти «внешние» организации и структуры выдвигают свои критерии качества и достоверности. Уточню, что принцип «ни слова про нас без нас» здесь не оспаривается, скорее, возникают вопросы к «технической» стороне активистских исследований.

Подчеркну, что я не пытаюсь выстроить иерархию и показать, кто лучше или хуже, у кого больше опыта, образования или навыков, допустим, по вопросам гендерного мейнстриминга, интерсекциональности или интегрального подхода. Наоборот, мною движет желание сделать общество более восприимчивым и открытым к принятию уязвимых групп. Я пытаюсь указать на те невидимые барьеры, которые препятствуют успешной активистской работе.

Возникает вопрос: как рассматривать эти проблемы без перехода на личности и не замалчивая спорные результаты? Как эффективно давать обратную связь с наименьшими потерями для людей, которые вкладывают так много сил в развитие гражданского общества? Гендерная экспертка из Беларуси Ирина Альховка обратила внимание на этическое «неудобство», которое испытывают активистки и активисты, работающие с гендерными проблемами:

«Как и можно ли вообще критиковать своих? Особенно если они слова “феминизм” не боятся, на словах поддерживают защиту прав женщин и люди в целом уважаемые и положительные. Но, может, ошиблись где, с кем не бывает. И я не критиковала. Ооочень долго, даже слишком. Потому что мы все в одной лодке и у нас общая цель, но методы разные. Потому что надо консолидироваться, а не по своим гетто тусоваться. Потому что государство будет видеть, что мы разобщены и общей повестки нет. И др., и пр.» ^[3].

Я испытываю похожее чувство неловкости, а также осторожничаю, когда поднимаю эту тему. Я солидарен с тем, что нужно находить способ работать вместе и главное — беречь людей, потому что интеллектуальные и эмоциональные затраты на общественную работу очень велики, что, как правило, приводит к выгоранию ^[4]. Более того, часто так получается, что люди, работающие с гендерными, миграционными и другими проблемами, всегда почему-то всем что-то должны: мы (я отношу себя к этому сообществу) должны писать на такие-то темы, должны бороться за такие-то социальные сдвиги, должны участвовать в таких-то мероприятиях, должны поддерживать инициативу только потому, что ее делает кто-то из «своих», и т.д. ^[5] Приходится постоянно оправдываться и объяснять, что, как, почему и зачем, что только увеличивает нагрузку и стресс. Интерсекциональн_ая активист_ка тони лашден верно отмеча_ет, что «бережная критика как подход в общении предполагает, что ты готов_а делиться своими ценностями и знаниями и не указывать на их ошибки, а при помощи своих знаний вместе менять то, что для тебя принципиально важно изменить» ^[6].

Именно с этих позиций я хочу поговорить о том, насколько мы — люди, неравнодушные к социальному неравенству, — отдаем себе отчет в том, к каким последствиям приводят наши исследования и публикации, и что мы можем сделать, чтобы немного облегчить работу в своем секторе деятельности.

Чего ожидают от исследования?

В рамках этой статьи и в своей работе под исследованием я понимаю некий результат сбора, обработки и анализа данных, который объясняет какой-то вопрос. То есть исследование — это некая систематизированная информация, которая помогает понять суть социальной проблемы, ее масштаб, видимость, способы влияния и/или оказания помощи и т.д. Поскольку речь идет об активизме, то форма исследования может быть самой разной — от статей, отчетов и обзоров существующей литературы до анализа фокус-групп, интервью, результатов мониторинга и опросников.

Добавлю, что сложно рассматривать особенности активистских исследований без ссылок на конкретные проекты, чтобы не создавалось впечатление соломенного чучела для битья. Но назвать «имена-пароли-явки» я не могу, поскольку многие документы, с которыми я работаю, написаны для внутреннего пользования и требуют конфиденциальности. Поэтому я пытаюсь передать спорные моменты описательно, хотя надо признать, что это может выглядеть как индексация проблемы, а не ее анализ.

Возможно, сложность с исследованиями состоит в том, что для некоторых активистских инициатив важно привлечь внимание к положению какой-то уязвимой группы. Важно показать то, что по ряду причин «выпадает» из системных данных или «больших» проектов, но поскольку речь идет о жизни людей, то эту информацию необходимо как-то представить. Я понимаю, что не все проекты предполагают исследовательскую часть и далеко не все НГО располагают дипломированными специалистками/-ами или бюджетом, чтобы их нанять, и упрекать в этом несправедливо.

А возможно, проблема в том, что в наши дни словом исследование пользуются достаточно вольно. Это заставляет задуматься над тем, какие качество и уровень знаний мы находим допустимыми и для каких целей. А именно: учитываем ли мы то, что происходит после того, как мы называем исследованием какие-то текст, отчет, анкету, график или таблицу? А также кто обратит внимание на какой-то текст, если не маркировать его как исследование?

Речь идет о том, насколько результат активистского исследования будет полезен специалисткам и специалистам при выполнении других работ за пределами исходного активистского сообщества ^[7]. Но часто встречается ситуация, когда исследование воспринимается как способ самовыражения, которое само по себе заслуживает признания и поощрения. Такое объяснение для многих является самодостаточным, даже когда начинаешь задавать вопросы о конкретных пробелах в методологии или теоретической базе. Например, были случаи, когда проблемы с методами объяснялись тем, что над этим исследованием очень много работали, или тем, что люди, сделавшие исследование, давно этим занимаются. Такое объяснение считалось достаточным.

Кстати, в некоторых случаях результат исследования (т.е. текст, отчет и пр.) маркируется как нечто, имеющее научную ценность. В рамках этой статьи я не буду строить предположения, почему важно причислять свою работу и себя к научному сообществу. Но отмечу, что внятного ответа на вопрос, почему эта работа имеет научную ценность, я так и не получил. Разговор обычно шел о наличии «определенных» критериев, которые указывают на качество интеллектуального труда, но которые было сложно назвать моим собеседницам и собеседникам.

Получается, что барьер с принятием активистских исследований — это не просто вопрос аналитического качества конкретной работы. Это также вопрос восприятия и (само)оценки этой работы в активистской среде, которые часто не совпадают с другими профессиональными требованиями и ожиданиями.

Форма и содержание

Как уже упоминалось выше, форма и содержание активистских исследований могут быть самыми разными, но можно заметить некоторые «шаблоны» обработки и подачи материала, которые осложняют работу с конкретным исследованием.

Одним из таких шаблонов является перечисление данных или практик по разным странам и контекстам, иногда подобранных без учета методологий, на основе которых данные были получены. При таком подходе цифры, сведенные в одну таблицу или текст, могут искажать распространенность какой-то проблемы или значимость нужд социальной группы. Такие тексты-картографии не всегда предлагают сравнительный анализ цифр и фактов из разных стран и почти не учитывают локальные контексты.

Например, вот переводной текст Эрин Крауч, который рассматривает возможности разработки гендерно нейтрального языка для гендерно небинарных людей. «Технически» этот текст исследованием не является, но используется в качестве аналитического источника во многих обзорах, отчетах и рекомендациях. В то же время этот текст — хороший пример того, как искажается суть проблемы, когда обобщающие выводы делаются на примере двух-трех книг и нескольких интервью. Автор_ка пишет о языке, но из текста возникает вопрос о том, насколько хорошо Крауч понимает лингвистические факторы, о которых пишет. Учитывая то, как Крауч «перескакивает» не просто между разными языками, а между семьями языков, можно предположить, что автор_ка не слишком разбирается в лингвистических процессах и, вероятно, говорит только по-английски. Когда дело касается материала из других языков, то Крауч частично полагается только на мнения информант_ок, взятых из другого исследования, что уже ставит много вопросов о том, как и почему отбирались именно эти данные и примеры. Суть текста сводится к тому, что «язык с естественным родом и историей заимствований — например, английский — достаточно гибок для того, чтобы создать местоимения, подходящие человеку» ^[8]. Крауч не предлагает небинарно-инклюзивных практик для других языков, которые она привлекает в качестве «сопроводительного» материала. Но текст выстроен таким образом, что он якобы объективно и «экспертно» обрисовывает ситуацию с разработкой небинарно-нейтральных форм для гендерированных языков, что на самом деле не так ^[9].

Другой популярный сценарий — это отсутствие информации о степени разработанности и/или теоретической базе исследуемой темы, где в качестве исследования предлагается мозаика из чужих мыслей или реферат из разрозненных научных статей. Выбор источников порой бывает странный: например, когда в качестве базы исследования предлагаются работа патриарха дисциплины, написанная в 1950-х годах, журнальная статья начала 90-х и «свежая» монография двух-трехлетней давности. Иногда этому можно найти объяснение, посетив соответствующую страницу Википедии, где могут быть указаны те же авторы (иногда в том же порядке). Объяснение, как приводимые источники связаны с отчетом или проектной заявкой, встречается нечасто. Бывают ситуации, когда теоретическое обоснование и результаты исследования между собой никак не связаны. Это хорошо заметно по терминологии, расшифровке примененных методов и использованию концептов.

Отсутствие сносок на использованную литературу и приводимые «чужие» данные также важно. Оформление источников, а точнее — их отсутствие заставляет задуматься о вероятности плагиата и подготовке НГО к проведению какого-то проекта. Разумеется, все не настолько поляризовано, и возможны варианты в зависимости от масштаба проекта и специфики работы активистской инициативы.

В этом контексте важно отметить, что некоторые активистские инициативы могут проводить исследования, а иногда и готовить альтернативные отчеты. Существует серьезная нехватка академических исследований об уязвимых группах. Если данных мало или нет, то активистки вынуждены проводить собственные исследования внутри маргинализированных сообществ. Иногда такие исследования спорны с точки зрения методологий сбора, обработки и анализа материалов, но иногда это могут быть единственные данные о какой-то уязвимой группе. Но в то же время такие — местами уникальные — данные «из первых рук» не всегда соответствуют стандартам работы среди коллег из других областей, которым важно знать, насколько можно этим данным доверять и как их можно проверить. Допустим, в научном сообществе качество исследования обеспечивает процесс peer-review, когда книгу или статью проверяет несколько анонимных рецензенток. Насколько часто этот или похожие принципы (само)проверки качества исследований применяются в активистской среде?

Отмечу, что я не идеализирую академические исследования. Не все ученые и не сразу готовы «увидеть» уязвимые группы, прислушаться к их голосу и найти способ задействовать их «малые», неконвенциональные знания и опыт наравне с признанными и устоявшимися методологиями. Иногда проходит много времени до того, как маргинализированное сообщество, социальная проблема или угол зрения становится частью научной дисциплины ^[10]. Но в структуру академии (как социального института) встроены механизмы, которые позволяют проверить качество исследований, в то время как этот процесс не всегда имеет место среди активисток и активистов. Отмечу, что в активистской среде наметился тренд позитивной (само)критики, который позволяет создать инклюзивное пространство для совместной работы и не исключает возможности исправления ошибок ^[11].

Что касается сферы активистских исследований, то при их планировании и проведении неизбежно возникает череда важных вопросов. Например: с какой целью и для какой аудитории проводятся исследования, будь то разработка социального проекта, мониторинг публикаций об уязвимой группе, отчет о работе с фокус-группами или обзор материалов/литературы? Как результаты исследований сказываются на последующей работе НГО? Но также важно принимать во внимание то, насколько проводимое исследование помогает получить ответы, важные для других социальных институтов — например, для государственного аппарата, работающего над поправками в соцпакет, для сети партнерских НГО или организаций, следящих за ситуацией в регионе. И, конечно, каковы последствия применения активистских исследований.

Среди таких скрытых последствий могут быть, например, неудачи в лоббировании каких-то вопросов, когда у оппонентов есть средства нанять эксперток/-ов и те могут планомерно опровергнуть аргументы с помощью научно подтвержденных данных. Или когда для оценки ситуации в регионе по какой-то проблеме привлекаются внешние (т.е. никак не связанные с НГО) специалистки, которые вынуждены обращаться к существующей научной литературе или проводить собственные исследования, поскольку данные активистских исследований не всегда соответствуют стандартам выбранных методов, репрезентативности выборки, соблюдению протоколов проведения исследований, этических норм и т.д. Тем самым иногда мы сами стимулируем создание контраргументов, сомнения в достоверности данных и т.д., которые могут использоваться против нашей активистской или просветительской работы. Когда дело доходит до экспертной оценки, опираться только на силу адвокации в пользу уязвимой группы, к сожалению, недостаточно — в этом случае будут проверяться валидность данных и качество исследования в целом.

Как можно смягчить проблемные стороны?

Опираясь на свой опыт в активизме и исследовательском поле, я хочу предложить несколько практических советов, которые могут быть эффективны для решения описанных выше сложностей. Если в своем активистском исследовании вы хотите поделиться какими-то интересными (чужими) разработками в просветительских целях, то, возможно, стоит задуматься о том, насколько вы можете судить о значимости и актуальности выбранных вами текстов для перевода или пересказа, чтобы представить широкой публике какой-то исследовательский вопрос. Может получиться обратный эффект, и вместо просвещения происходит дезинформация целевой аудитории. Например, когда большая проблема понимается на «бытовом» уровне, т.е. тривиализируется или искусственно сводится к какому-то сегменту — скажем, к списку рекомендаций, разобраться в которых без дополнительной информации не всегда возможно. Другой вариант — когда какой-то один (кстати, не всегда удачно выбранный) научный труд превращается в центральную «линию» понимания социальной проблемы. В каких-то случаях выход может быть найден в изменении формы подачи информации: например, многие вопросы помогут решить использование активистского письма, уточнение способов получения данных и указание использованной литературы.

Жанр активистского письма

Поделиться активистским и личным опытом — это открытый и эффективный способ донести суть какой-то проблемы. Нет ничего выразительнее и сильнее, чем личная история, рассказанная от первого лица и основанная на ощущениях, переживаниях, вызовах и тактиках социального маневрирования, порожденных конкретно вашими гендерной идентичностью, сексуальностью, национальностью, цветом кожи или жизненными обстоятельствами. Вашу перспективу никто не оспорит и не отнимет, так как только вы знаете, с чем вам приходится сталкиваться каждый день и как это преодолевать ^[12]. И, возможно, ваш опыт поможет кому-то прожить еще один день.

Объяснение того, как получены данные

Старайтесь сделать максимально прозрачным способ сбора и обработки данных, даже если материал собирался внутри и для конкретного сообщества. Важно показать, как были собраны данные: были ли это анкеты и опросники, интервью или мониторинг социальных сетей? Если опросы проводились в сети анонимно, то возможно ли вычислить степень погрешности? Например, насколько велика вероятность неправдивых ответов и/или анкет и как их распознать? Также важно объяснить, как собранные данные были обработаны (сбор материала и его обработка — две разные задачи, лучше эти процессы описывать отдельно). Важно расшифровать процесс анализа материала, показать, откуда появляются цифры и что позволяет сделать выводы. Такое пошаговое «прописывание» анализа материала может оказаться более полезным, чем перечисление цифр или методов без объяснения того, как они применяются и зачем.

Сноски и указание источников

Это действительно проблема, которая пока не воспринимается как «маст-хэв». Если вы используете данные, результаты исследований или даже мысли/высказывания другого человека, то очень важно делать сноски на первоисточник. Не забывайте указывать название работы, место публикации, номера страниц, даты и ссылки на электронные источники даже в самых «базовых» текстах, написанных для наиболее широкой аудитории. Если вы используете, например, активистскую брошюру, где источники не указаны, то, возможно, имеет смысл об этом написать и постараться самим найти работы, которые помогут вам обосновать значимость проблемы, используемые данные и выводы. Отсутствие сносок значительно снижает впечатление о качестве работы, а также может рассматриваться как форма плагиата и неуважение к чужому интеллектуальному труду, что, в свою очередь, заставляет задуматься о вашей активистской и исследовательской этике. Многие доноры чутко на это реагируют.

* * *

В заключение отмечу, что можно по-разному относиться к затронутой теме. Возможно, для кого-то обсуждаемые вопросы могут показаться излишними или даже репрессивными. Мне хочется верить, что для части активистского сообщества обсуждение исследований, их задач, методов и стандартов будет полезным. Также хочется надеяться, что обсуждение этой проблематики позволит увидеть связи между профессиональными ожиданиями в различных инициативах, поддерживающих уязвимые группы, а также поможет избежать возможных препятствий в совместной работе.

Автор искренне признателен Виктории Лавринюк и Екатерине Чикаловой за комментарии в ходе подготовки статьи, а также всем, предоставившим отзывы на предыдущие версии этого текста.

---

^[1] См., например: М. Фуко. Интеллектуалы и власть. — М.: 2002 (эл. вариант); А. Грамши. Тюремные тетради. — М.: 1991 (эл. вариант); bell hooks. Teaching to Transgress: Education as the Practice of Freedom. — New York & Oxford UK: 1994 (эл. вариант); Н. Плунгян, Н. Фатыхова, Т. Левина, Д. Гаспарян, В. Косякова. Дискуссия «Публичные интеллектуалки» // Радио «ОНА», 22.12.2019 (здесь и далее — посещения 23.03.2020) и др.

^[2] См., например: Андрей Завалей, Наталья Маньковская, Ник Антипов. Активизм и дипломатия: как работать с посольствами? // Women Platform, 27.06.2019.

^[3] Пользователь_ница Irina Alkhovka // Facebook, 27.03.2019, 13:23.

^[4] См.: [тони лашден]. Как я (не) справляюсь с выгоранием // Makeout, 12.09.2018.

^[5] См., например: Милана Левицкая. «Почему бы вам...» // Makeout, 19.09.2018; Милана Левицкая. Да, я ЛГБТ-активистка. Нет, я не правозащитница // Makeout, 22.08.2018 и др.

^[6] тони лашден. Как практиковать бережную критику в активизме? // Women Platform, 04.04.2019.

^[7] Еще в конце 1990-х антрополог Сергей Ушакин задал вопрос ученым, работающим в области гендерных исследований, о полезности «импортированного» термина гендер. Интересно, что широкого отзвука предложенная Ушакиным критическая рефлективность не получила, хотя затронутые им проблемы тесно связаны с сегментом активистской работы SOGI (Sexual Orientation and Gender Identity). Например, см.: Сергей Ушакин. Пол как идеологический продукт: о некоторых направлениях в российском феминизме // Человек. 1997. № 2. С. 62–75; Поле пола. — Вильнюс: 2007.

^[8] Эрин Крауч. Что случается, если вы гендерквир, а ваш родной язык гендерированный? // Makeout, 12.01.2020. Оригинал: Erin Crouch. What Happens If You're Genderqueer  —  But Your Native Language Is Gendered?  // The Establishment, 07.09.2017.

^[9] Эрин Крауч. Там же.

^[10] О внутренней динамике развития гендерных исследований см., например: Е. Гапова. Классовый вопрос постсоветского феминизма, или Об отвлечении угнетенных от революционной борьбы // Гендерные исследования. Вып. 15. 2007. С. 144–164 (эл. вариант).

^[11] См., например: Brooke Anderson. 10 Tips on Receiving Critical Feedback: A Guide for Activists // A Medium Corporation. 09.04.2019.

^[12] Примером активистского письма может служить классический текст Кэрол Ханиш «Личное — это политическое» (Кэрол Ханиш. Личное — это политическое. 1969 // Московская феминистская группа).

Понравился материал? Помоги сайту!