Тебя не надо, а ты есть

В августе 2020 года начались события в Беларуси, которые уже можно считать историческими. В это трудное время мы хотим набраться смелости и заглянуть в будущее: обдумать, сформулировать и обсудить завтрашний день Беларуси и ее граждан.

Посторонние

Августовский дождь без предупреждения сменил июльскую жару.

Я нарочно выхожу без зонтика. После адской жары мокнуть приятно. На всякий случай беру пыльник, который издавна называют «кожовец». Судя по ударению на предпоследний слог, это польское слово, что неудивительно, раньше в наших краях Польша была. «Польш» говорит старшее поколение. Не знаю, почему «кожовец», ведь он из непромокаемой плащевки. Не из кожи, точно. Возможно, это по типу сильно облегченный кожух? В польском словаре «кожовца» не нашла, в белорусском напрасно искала. Наверняка, диалектное словцо из прошлой жизни.

Один из первых авторов раннего христианства святой Августин Блаженный писал в книге «Исповедь», что есть только прошлое, будущего нет. И настоящего, кстати, тоже. Есть только настоящее прошлого и будущее прошлого. На этом строится понятие культуры человечества по Августину. Я иду под теплым дождем без зонтика и думаю об этом. С этим сложно согласиться. Но я привыкла доверять святому Августину.

Дохожу до пруда в центре города. На нем кувшинки. Поверхность листа желтой кувшинки водяной — это будто бы плоскость будущего рассказа, так я представляю себе, наблюдая за каплями, как если б они были деталями, которые ежедневно попадают в текст, и постепенно он тяжелеет, как лист кувшинки водяной под дождем. Кувшинки растут и на запруде в деревне Перевозы, где родилась моя мама. Все предки по материнской линии до четвертого колена, а может и глубже, жили там. Они называли запруду Куток (уголок с бел.), а кувшинку — булавкой.

Откуда я знаю вглубь о родне? Повезло с подругой-архивистом Леной из Минска. Лена нашла, к примеру, списки беженцев во время Первой мировой. Прислала копию документа 1914 года, где зарегистрирована семья дедушки Иосифа — маминого отца с родителями (Аделаида, Аполлинарий) и сестрами (Генуэфа, Мария), когда они бежали от войны в Молодечно. Результатом этого бегства стало то, что Мария, которую все называли Марыня, познакомилась с начальником Молодеченской железной дороги, с Юзефом Тышко, вышла замуж за него, таким образом, у нас появились родственники в Польше.

Представляю себе военный переполох, все бегут, эшелоны под потолок забиты, условий никаких, и тут любовь, я так всегда думала, с тех пор, как узнала историю знакомства польской двоюродной бабци Марыни с паном Юзефом, мне говорят, Таня, какая любовь, ничего такого не было, условий никаких, переполох, люди бегут, кто в чем был от взрывов, от немцев с шишаками на касках. Так уж вышло, что из отчаяния она пошла за него, потому что жили как нищие, еще и война, и увез Марыню в Польш. А так-то вообще никто никому не нужен.

Когда писатель Дмитрий Быков спросил актера Константина Райкина о чем «Превращение» Франца Кафки, я была удивлена. Неужели известный писатель и телеведущий, вопрос прозвучал в программе «ЖЗЛ» (Жалкая замена литературы), действительно не знает ответа на него? Он искренне поклялся, что не знает, а Райкин тогда ответил, что иней кожу продрал: «Тебя не надо, а ты есть». На эту тему снятся часто сны-постапокалипсисы. Что нас завоевывают инопланетяне, которые превращаются в людей. Настоящие люди со своими слабостями и романтичными настроениями им не нужны в будущем. Действительно, что делать реальным людям в несуществующем постапокалиптическом будущем, которое не существует?

Сон №1.

Едем в открытой машине по горной дороге. Вверх по серпантину. Похоже, что в санаторий. Ветерком обвевает беззаботные лица. Еще один поворот, и появится море. Вдруг, как обычно во сне всё происходит, внезапно посреди дороги начался хаос. Машины стали вести себя, как стадо бешеных коров. Кто-то сказал, что правила дорожного движения отменены. Мимо проехал грузовик, где сидели рядами на лавках солдаты. Что-то с их лицами было не так. Лица блестели на солнце, будто сделанные из пластмассы серого цвета. Самодовольная улыбка — неизменный атрибут каждого из асфальтовых лиц. Я отвернулась в бессильном отчаянии, сразу поняв: всё пропало. Мы вернулись в город. Какое уж тут море. Наша веселая компания сразу развалилась. Одна гуляю по городу. Я вижу, как «эти» — так называю про себя захватчиков-пришельцев, заглядываются на наших девушек, с брезгливым смехом обсуждая объект похоти. Когда у них возникает желание совокупления — они огромными прыжками гигантских кузнечиков направляются в маленький домик на окраине. Может быть, там их штаб, где они консультируются с командованием о незнакомых телесных порывах. Потому что среди «этих» нет так называемых женщин. Их рабочие ловко раскатывают повсюду непомерно большие рулоны. Чистые тротуары и траву живую устилают искусственной грязью. Запретили кино. На экранах, установленных в невероятном количестве по городу, крутятся мультфильмы, нарисованные кем-то, обладающим воображением червяка и его художественными способностями. Без музыки и слов. Фигурки выгибаются на экранах в диком ритме, глаза фигурок пустые, то есть, закрашены черным. Стою, смотрю, меня чуть не тошнит, кто-то из «этих» сзади говорит:

— Красиво.

Меня стошнило. И вот мы, группа товарищей бывшей дружной компании, не согласных с вторжением, решили объединиться впятером-вшестером, решили бежать. В пустыню. Оделись бедуинами. Сбежали в Африку.

У писателя Альбера Камю события романа «Посторонний», название которого я без разрешения использовала слегка измененное, происходят в Северной Африкe – колониальный Алжир, где родился автор. Я вдруг вспомнила, что Алжир и есть родина блаженного Августина. Для меня это важно. Я коллекционирую совпадения. В романе Камю главный герой Мерсо коллекционирует странные случаи из газет и журналов, наклеивает в блокнот. Иногда перечитывает, как я теперь «Постороннего» в четвертый раз. Даже когда попадает в тюрьму, случайно убив араба на пляже, и знает уже, что его ждет гильотина, злая ирония судьбы подбрасывает ему в коллекцию необычное происшествие из газеты о человеке, который уехал на заработки в Америку, нажил там состояние и вернулся домой, и Мерсо этой бумажкой заинтересовывается:

«Однажды я нашел на нарах под соломенным тюфяком прилипший к нему обрывок старой газеты — пожелтевший, почти прозрачный. Это был кусок уголовной хроники, начала не хватало, но, по-видимому, дело происходило в Чехословакии. Какой-то человек пустился из родной деревни в дальние края попытать счастья. Через двадцать пять лет, разбогатев, с женой и ребенком он возвратился на родину. Его мать и cестра содержали маленькую деревенскую гостиницу. Он решил их удивить, оставил жену и ребенка где-то в другом месте, пришел к матери — и та его не узнала. Шутки ради он притворился, будто ему нужна комната. Мать и сестра увидели, что у него много денег. Они молотком убили его, ограбили, а труп бросили в реку. Наутро явилась его жена и, ничего не подозревая, открыла, кто был приезжий. Мать повесилась. Сестра бросилась в колодец. Я перечитал эту историю, наверно, тысячу раз. С одной стороны, она была неправдоподобна. С другой — вполне естественна. По-моему, этот человек в какой-то мере заслужил свою участь. Никогда не надо притворяться».

(Перевод Норы Галь).

«Невероятно», — вслух думает на автомате об этом событии герой Камю. Из спектакля герой, не из книги. Я вначале посмотрела фильм Лукино Висконти. Но этого показалось недостаточно. Стала искать другие постановки о человеке, отвергнутом обществом. Нашелся спектакль московского театра «Современник», недавно совсем поставленный, через 50 лет после фильма с Марчелло Мастрояни в главной роли. Спектакль поставила молодая, не очень известная, но смелая режиссер, потому что отважилась изменить оригинальный текст книги. В книге герой не оценивает заметку о чехе. Он не говорит: «Невероятно».

Невероятно и то, что чех из тюремной заметки вернулся, потому что перевозовские Януковичи, например, не возвращались. Фамилия моей мамы Янчукович. В деревне над Вилией-рекой жили исключительно Янчуковичи. Все друг другу родня, кто ближняя, кто дальняя. Уезжали от начала XX века в Америку. Подруга-архивист Лена прислала мне копии документов о выбытии и регистрации в Америке перевозовских Янчуковичей. Я своих там не нашла из тех, кого знала. Только регистрационную карточку Джана, он тоже Янчукович, ясное дело, с детства слышала о нем историю. И что приехал единственный из всех обратно.

Мама говорит:

«У суседа Джана быў паяц, мы за нітку дзёргалі, і ён рабіў фігуры. Мы, як прыдзем да Джана, ўсе ляцелі падзёргаць за нітку гэтага паяца. Ён быў з фанеры, вісеў на сцяне, выкрашэны ў разные цвета. Джан прывез яго з Амерыкі і павесіў».

Джана звали Иваном по метрике. Вернее, в Америке он был записан как Джон. Но Джон, подозреваю, не удобен для белорусского языка из-за «о», беларусу привычнее «акать». Разглядываю копию регистрационной карточки Джона-Ивана. Оттуда узнаю, что на текстильной фабрике она работал с 1917 по 1933 год в городе Вустер, штат Массачусетс. В его хате висела большая фотография, сделанная в цеху.

Мама:

«Можа 200 чалавек на фатаграфіі. Дык ўсягды, як прыходзілі да іх з мамусяй і татусем, я выглядывала гэту фатаграфію. Шукала ўсё, дзе Джан».

Я знаю, как выглядел Джан. У нас есть фотография самого большого наводнения в истории Перевозов. На ней мама и подруга Зося Варсоцкая плывут на работу в город. Точнее, стоят в лодке как статуэтки. Нарядные с маленькими сумочками. «Торебка» на польский манер называлась когда-то сумочка такая. В модельных туфельках. Туфельки шил известный мастер женской обуви Баран с Первомайской улицы. Мама и Зося — неподвижно плывут. Гребет сухопарый мужчина в темной кепке. Это Джан.

Сон № 2.

Плыли-плыли и приплыли в Африку. На плоту добирались в родовое поместье, заброшенный огромный дом двухэтажный с плоской крышей в арабском стиле без удобств. Стекла почти во всех окнах повыбиты. Догадываюсь, что по этой земле прошла война. Похоже, что ядерная, от которой никого не осталось. Вечереет, широкая река, на берегу которой построен дом, сверкает от низкого солнца. Тучи птиц. Гомон, крик. Я на плоской крыше одной из хозяйственных построек, уже когда стемнело, разожгла костер, испекла картошку. Чищу и ем. Всё так медленно в этом сне. И отчетливо. Картошка рассыпается в руках. Стынет. Ем. И ничего не испытываю от смены обстановки. От того, что кроме картошки нет никакой другой еды. Я будто изгнанник, и нужно приспосабливаться к новым условиям жизни. Навсегда одиноким условиям. Поэтому придумываю, во сне это легко, что дом этот почти такой, как дедушкин перевозовский, в котором я никогда внутри не была. И солнце такое, как наше летнее, только жарче. И сверкающая африканская река почти такая, как Вилия, и сухая трава по берегам и множественные точки птиц в речном блеске почти как белорусские сморгонские. Только разговаривать не с кем, но к этому можно привыкнуть.

Жители деревни Перевозы над рекой Вилией, где родился прапрадедушка Игнатий, прадедушка Аполлинарий, дедушка Иосиф и мама, отправлялись с великой горечью и страхом, я думаю, от этой красивой реки и деревни в американскую даль, где не очень-то с местными поговоришь. Когда еще тот английский выучишь. Для местных фамилия непривычная звучала необычно, поэтому трансформировалась в Янковских, Яновских, Янчуков, Янсонов. Как в такую даль решились ехать Янковские, Яновские, Янчуки, Янсоны? За какие деньги, на какой корабль покупали билеты? Не могу думать об этом спокойно. Почему не держала их родина, не жалела, принуждала бежать за куском хлеба на край земли? Гнала своих, как чужаков. Как мусор, как солому. А ведь они были самые свои. Не могу спать из-за этого. Включаю американский фильм «Грань будущего» с Томом Крузом. Смотрела-смотрела, пока глаза не начали слипаться. Выключила, когда главная героиня приказала Крузу:

— Ты должен нас вывести с этого пляжа.

На пляже «наших-землян-американцев» атакуют «мимики-инопланетяне». Гигантские проворные наполовину пауки, наполовину крабы, наполовину осьминоги, наполовину обезьяны, наполовину не знаю кто. Тираннозавры, допустим. Легла поздно. В три часа ночи звонок по телефону. Номер незнакомый. Но мало ли. Беру трубку — оттуда шум, гам, крики. Слушаю, ничего не понимаю:

— Забери нас!
— Что?
— Забери нас отсюда!

Кладу трубку, выключаю звук. Я не Том Круз. Не спаситель. Утром на дисплее отображается восемь пропущенных звонков. С разных неподписанных номеров. Или нужно было их спасать? Или сами спаслись от мимиков-захватчиков? Не идут из головы крики о помощи. В ушах до сих пор звенит неизвестный голос.

Сон № 3.

Очередной постапокалипсис, который начался громким звуком с неба. Это был древний, как мир дзэн-буддийский звук: «Му». В переводе с японского иероглиф «Му» означает «Ничто». Но во сне, после того, как в небе над главной площадью Сморгони образовалась гигантская аккуратная дыра, оттуда показалась голова коровы, сказавшая всему городу «Му», и началось. Голова исчезла. Огромная космическая тарелка через дыру, которая выросла в разы молниеносно, опустилась и зависла над площадью. Оттуда посыпались градом солдаты противника в металлических скафандрах. Лица закрыты. Намерения самые враждебные. Мы всем городом постепенно его покидаем, уходя в подземный ход, который всегда, оказывается, был под памятником Ленину, но об этом не знали. Я, как герой собственных снов, наблюдаю, чтобы никто не остался на расправу безжалостным инопланетянам. И только когда последний житель исчез в черной дыре хода, и его мешок заплечный скрылся из поля зрения, то пошла следом последняя. И задвинула чугунный люк над головой с надписью «Сморгонь».

Люк с надписью — не изобретение творца сновидений. В городе действительно есть чугунолитейный завод, который до сих пор производит люки. Они лежали когда-то черными блинами по всему Советскому Союзу. Теперь не знаю. Но у нас в городе их море.

Мама:

«У нас такога не было, як Джан расказываў. Высотныя дамы, чорныя людзі. Жутка ўсё там было яму. Ужо калі вярнуўся, дык раз напіўся ў Смаргонях. У лужыну паваліўся. І яму з лужыны памярэшчыліся небаскробы амерыканскія. Стаў сам з сабой па-англійскі гаварыць».

Потомки Янчуковичей из Массачусетса выглядят уже американцами. Мне прислали архивные фотографии американских перевозовцев. Один молодой красивый солдатик в белой фуражке, синем френче, внук перевозовского Петра Янчуковича, вылитый Том Круз. Такие же зеленые глаза, широкие брови, маленький четко очерченный рот, крупный нос. Джон Янсон. Здесь бы его называли Иваном. Даже родинка на левой щеке, ровно посередине, как у Круза. Пусть бы Крузу звонили те, кто хотел, чтобы их «забрали», а не мне. Ведь в фильме он освободил мир от монстров-захватчиков, фантастическим образом проникнув в мозг существа, контролирующего мимиков. А я даже во сне папе не смогла помочь.

Сон № 4.

Мы с папой живем в длинной комнате, узкой, как коридор. С одним большим окном эркерного типа на торце помещения. Третий раз живу здесь во сне, в коммунальной квартире. Ночью просыпаюсь во сне и внезапно понимаю, что они вот-вот придут за нами. Соседка в ночной рубашке уже дважды заглядывала к нам с выражением тревоги. Но и без этого ясно, что мы пропали. Страх нарастает. Я иду к соседке в общую кухню. Кухня средневековая. Посуда медная, на крючке закопченный котел над огнем. На деревянном полу лежат вповалку капуста, свекла, лук. Вот они пришли. Лысые братки молчаливой чередой, все в черном. И сразу к папе, спотыкаясь о разбросанные овощи. Это было бы смешно, если б не было так жутко. Я понимаю, что они там папу бьют, но ничего не слышно. Вот его выводят мимо нас из квартиры. Я закрыла глаза, чтобы не видеть папу избитого. Возвращаюсь на ватных ногах в комнату. Нигде пятен крови нет. Наверное, били специально так, чтобы незаметно. От папы осталась бамбуковая тросточка. С болью думаю, как же папа будет ходить без нее. Между тем, в реальной жизни папа тросточкой не пользовался. Скоро я понимаю, что ему не понадобится никакая тросточка, потому что больше не ходить ему никогда. Убивать его повели. Еще игрушка осталась на пианино. Лохматая, непонятная. Присмотрелась — львенок. Оставил мне папа самого себя в виде игрушки, потому что по гороскопу папа был львом. Не понимаю, почему меня не забрали вместе с ним. Ведь мы очень похожи. Наверное, приказ девушек не брать. Пока не брать.

Из перевозовских Янчуковичей-девушек одна только в Америку отправилась, судя по документам, какие мне достались. Женщины постарше тоже ехали, но уже с мужьями. А это 18-летняя Анна сама по себе. Marital status: Ledig (Single) Departure. Так записано в дорожной анкете. Ledig — не замужем. Покинула деревню в 1912 году. Отплыла в Нью-Йорк из Гамбурга на теплоходе «Пенсильвания». Ясно, что в Массачусетс. Как все. Счастье, что поплыла из Германии, а не из Великобритании, потому что именно в 1912 году отправился в Нью-Йорк в свой первый и последний рейс «Титаник». Я нарочно пересмотрела одноименный фильм Джеймса Кэмерона, чтобы представить себе, в каких условиях простые люди по самым дешtвым билетам плыли через синий океан к своей голубой мечте. Не в самых лучших. Представляла, что кто-то из перевозовских вполне мог быть на нем. Надеялась, что они попали в число спасенных. Нужно действительно найти списки пассажиров «Титаника». Мне они вдруг стали небезразличны.

Спрашиваю маму: «Как умер Джан?»

Мама:

«Плоха. У калхозе машына бортам стукнула ў галаву. Джаніха, Юлька — яго жонка, глядзела яго абы як. Не давала піць, каб на гаршчок не прасіўся, бо ён сам не хадзіў. Мамуся і татусь нашы зайшлі неяк адведаць, ён вады папрасіў. Татусь дае, тут Джаніха прыляцела ругацца, каб не давалі. Яе татусь мацюкамі пакрыў. Джану піць даў. А які Джан быў разумны, васпітанны, далікатны. Надта Марыю, сястру маю срэднюю, уважаў за тое, што яна з ім пагаварыць любіла. Пра англійскі спрашывала. Але ён ужо мала помніў».

Интересно, как бы сложилась жизнь Яна, если бы он не вернулся, если бы не забыл английский? Какой была бы судьба Джона Янсона, родись он здесь? Потому что в Америке, несмотря на героическую внешность, а может, из-за, Джон прожил всего 30 лет. Судя по году его смерти и военной форме на фото, он мог погибнуть во время гражданской войны в Сальвадоре. Пожалуй, самый ужасный фильм об этих событиях: «Сальвадор» Оливера Стоуна. В 10 классе мы на него ходили с подружкой. У обеих случилась истерика из-за жестоких сцен террора, самосуда «эскадронов смерти», издевающихся над безоружным населением, как им подсказывала дикая фантазия необразованных людей с неограниченной властью. Могли убить, проверяя документы, если не было с собой паспорта. С тех пор у меня всегда при себе паспорт. Даже стихотворение об этом есть:

Я всегда ношу с собой паспорт
мало ли что

мало ли кто подойдет
прикажет властно:

«Твои документы!»
что я тогда предъявлю?

После этого фильма стали методично снится побеги, аресты, тюремные решетки, даже один расстрел. Расстреляли, но я не умерла. Во мне обозначились только дырки оплавленные, как у Терминатора, который тоже спаситель мира, как Том Круз в «Грани будущего», как я в своем сне о звуке «Му». Дружеская компания что надо.

Сон № 5.

У меня ключи от черных выходов городских магазинов. Мы с подружкой по ночам обходим пустые гулкие помещения. Никого, нам нравится тишина. Внезапно облава. Милиция врывается, тут же на складе, где тара, бочки, мешки с продуктами, нас судят. Собираются посадить в камеру прямо в магазине. В подвал, за деревянную решетку. Оказывается, существуют примагазинные тюрьмы. Дают срок — 10 лет. Вместе с нами осудили двух мужчин. Они запротестовали, стали драться, во время драки выломали дверь самой большой камеры.

— Черт! — крикнул судья. Он бросился к двери, откуда уже выбирались заключенные. Началась перестрелка, несколько милиционеров были убиты. Судья шепнул нам:

— Видите, теперь не до вас.

И мы убежали. Но я продолжаю жить в страхе. Чтобы не бояться, целуюсь в подъезде с незнакомцем. Потому что в квартире гости — неудобно. Мы понимаем после этого, что нам нужно пожениться. Он влюбился, у меня практическая цель. Это спасет меня. Он рыжий, небритый, горячий на ощупь. Вроде не болен, такая просто температура естественная американская, потому что он американец, но по-русски говорит хорошо. Возвращаемся в квартиру, на балкон выходим счастливые, потому что всё разрешилось. Глядим вниз. Там милиция.

— Ну, всё, — в ужасе подумала я, — вспомнили наши походы магазинные.

Внезапно из темноты появляются белые фигуры. От красных прожекторов их черные глаза блестят кровавыми каплями. Это муми-тролли. Оказывается, у нас во дворе съемки. А полиция — защитный барьер от прохожих. Пронесло. И мы решили остаться. Америка подождет.

Мама:

«Джан прывёз з Амерыкі скрыпку. І кожны раз, як ў вёске былі танцы, прыходзіў граць, парабіўшы хатнія справы. Жонка яму не памагала. Чуць што якое, Юлька сразу:

— Джан! Нясі сяннік (матрас, набитый соломой). Я буду млець (терять сознание).

На танцах з Джанам гралі сыны, калі падраслі. Іх сямейны калекціў называлі Джанджыкі. Вацік (Вацлаў) на цымбалах умеў, Стах на клярнэце, Лёнька-Кундаль (kundel — дваровы сабака з польскай, бо кудлаты моцна быў і не прычосваўся) на гармоніку».

На губной гармошке, только губной, играет любимый персонаж саги о муми-троллях Снусмумрик, всегда одетый в старый пыльник. Автор книги — известная шведская писательница Туве Янссон. Я чуть не подпрыгнула, увидев, что ее фамилия — один из вариантов нашей фамилии. Туве сразу стала мне родной. Она и без того давно была бесконечно своей собственной за одни только слова муми-мамы:

«Муми-мама — это такая мама, которая всегда всем всё разрешает и никогда никому ничего не запрещает».

Пусть вместе со сказочными персонажами так рассуждают главы государств прошлого, настоящего и будущего, которого не существует. Не существует, пока мы чужие на своей земле. Простите, Августин, что спорю.

Понравился материал? Помоги сайту!