Подвиг

В ноябре в издательстве «Эксмо» вышла книга мемуаров тележурналиста Алексея Цыварева «На останкинской игле». Автор, прошедший путь от корреспондента программы «Время» до одного из основателей канала НТВ, иронически описал в своей книге будни работников Центрального телевидения — от андроповских до ельцинских времен. Мы публикуем фрагмент одной из глав этой книги. Время действия — бурный 1991-й. Главный герой, получивший боевой опыт в отделившейся от СССР Литве, попадает на судьбоносную пресс-конференцию ГКЧП.

В «Останкино» к моему скорому возвращению отнеслись без сатурналий, но и без (традиционного в моем случае) осуждения. Понимали: не всякий выдержит даже сутки повышенный к себе интерес со стороны снайпера. Я тотчас заматерел и к своему послужному списку вскользь просил добавить: «спасение партийных архивов из-под возможного огня противника».

Мне обещали не забыть и это, но с зачислением в герои решили повременить до окончательного торжества курса перестройки и тут же «бросили на передовую».

Там каждый день одна новость с пометкой «срочно» вытесняла еще более срочную, и у редакторов уже не хватало запаса обсценной лексики, чтобы выразить свое отношение к происходящему.

Продолжался бесконечный «парад суверенитетов». Всесоюзные республики, распихивая друг друга, объявляли о своей независимости, апеллируя к предсказаниям Ванги, а на задворках империи поборники создания Енисейской республики мотивировали свое право на отделение петроглифами на горе Бычиха и косвенными доказательствами в «Аргонавтике» Аполлония Родосского.

Горбачев не покидал трибуну, выступая с очередным солилоквием, и штатные политологи, запутавшись в его формулировках, перекладывали всю ответственность на диктора, бесстрастно подводившего итог словам президента: «Речь Михаила Сергеевича Горбачева вызвала аплодисменты в зале и раздумья в мире».

Вдобавок ко всему изложенному в Москву периодически наведывались любопытствующие войска, и пока все те же редакторы решали, как обозначить бесхитростный маневр Таманской дивизии — репетиция парада или учения «Антитеррор», эта дивизия, не успев отовариться колбасой, отходила на заранее подготовленные позиции.

Председатель Гостелерадио и главный редактор почти в круглосуточном режиме отсматривали все репортажи, что не могло не сказаться на их образном восприятии суровой действительности.

В утренней кинозарисовке, задуманной авторами как элемент лечебно-релаксирующей терапии, председатель заметил циничную крамолу. На экране маленький медведь пытался забраться на поваленное дерево, но из-за отсутствия навыков беспрестанно падал. Леонид Петрович сразу разглядел в этой аллегории параллели между беспомощным мишкой и Михаилом Горбачевым, и скрытые «ельцинисты» были посрамлены.

Но даже у руководящего состава Гостелерадио физические силы были не безграничны, и с наступлением глубокой ночи они покидали телецентр. И вот тогда, в редкие часы политического затишья, вступали в свои права товарно-денежные отношения. В аппаратных электронного монтажа выполнялись работы, совершенно не предусмотренные государственным планированием и решениями съезда партии. Музыкальные клипы, демонстрационные ролики мебельных салонов, визитные карточки банков, свадьбы и юбилеи — все «упаковывалось» на видеоносители в обмен на товары народного потребления. Как правило, заказчик платил натурой: байковыми одеялами, китайскими термосами, индийским гуталином и консервированными помидорами, но легче всего потом оборачивалась деньгами французская парфюмерия. Духи «Шанель № 5», бутилированные цыганами в Дубоссарах, пользовались повышенным спросом у эстетов с расширенным кругозором.

В ночь с 18 на 19 августа я с группой товарищей приступил к изготовлению рекламного ролика для кооператива «Сады Тамерлана». Платили по-царски. Каждому художнику видеомонтажа было обещано по 50 литров тутового самогона. В качестве задатка на баланс аппаратной нами была принята 25-литровая бутыль фиолетовой жидкости.

К четырем часам утра мы закончили с «садами» великого завоевателя и на вполне законных основаниях приступили к контрольным пробам рекламируемого изделия. Крепость напитка значительно превышала сорокаградусную отметку, и дегустационная комиссия выставила продукту наивысшие балы. Дома я появился ближе к шести часам с фиолетовыми, как у нубийца, губами и потерей вкуса к жизни. Выбрав оптимальное положение для сна, то есть упав на первую же мягкую плоскость, я погрузился в сон, но совсем скоро был бесцеремонно разбужен женой. Ссылаясь на радио «Маяк», она сообщила о происшедшем в стране государственном перевороте.

В переводе с политкорректного языка это означало: «Прожил ты свои 33 года кое-как, так хотя бы умри достойно».

Мой организм за столь короткий срок был не готов к восстановлению, и, перевернувшись на другой бок, я сказал, что если бы нечто похожее случилось, то меня бы уже будили с работы. Через 15 минут раздался телефонный звонок. Коротко сообщили, что за мной выехала машина.

Еще день назад вежливо-виноватый тон начальства меня бы насторожил, но арбитражная дегустация вытравила мои инстинкты, и я выслушал задание с равнодушием обколотого камикадзе.

— Цыварев, — сказали мне, — в 12:00 состоится пресс-конференция членов ГКЧП. Из всех мужчин допуск в пресс-центр есть только у тебя. Так что сам понимаешь…

В переводе с политкорректного языка это означало: «Прожил ты свои 33 года кое-как, так хотя бы умри достойно».

Но в данном случае место моей предполагаемой гибели оказалось далеко не худшим. Уже несколько лет я и мои товарищи-операторы во главе с Вадимом Василевским освещали в пресс-центре на Зубовском бульваре все самые значимые события в стране.

В пресс-центре нас любили, и мы отвечали взаимным чувством. В любое время ко мне в ПТС могли заглянуть: буфетчица, секретарь протокола, начальник охраны или младший сотрудник МИДа. У буфетчицы женился племянник, секретарь протокола обещал жене сюрприз, начальник охраны пришел домой под утро.

Мой ответ был всегда одинаков:

— Пятый ряд, четырнадцатое место.

Далее по плану. Племянника сажали на вышеуказанное место, Вадик брал крупный план, а режиссера в «Останкино» я просил вставить это симпатичное лицо в эфирный блок. В день свадьбы лицо жениха сияло на всю страну. В пресс-центре нас любили почти до обожания.

Конечно, ржаное поле с вкраплениями васильков выглядело бы более кинематографично, но, повторюсь, пресс-центр — не самое худшее место для гибели «при исполнении».

Неожиданно к данному мероприятию проявила интерес режиссер Левицкая, выразив желание составить мне компанию. Глядя на мое шаткое тело, руководство пошло ей навстречу. Ответственный секретарь махнула рукой и отвернулась, демонстрируя в меру таланта, что едва сдерживает рыдания.

Черная «Волга» соответствовала общему настроению. Мы поехали. Все бы ничего, но у меня появилось ощущение, что тутовые ягоды в моем желудке стали размножаться методом почкования, а ЧП и обещанный комендантский час полностью исключали свободный оборот необходимого мне «лекарства». Топография московских улиц уже подверглась заметной корректировке. Излишки улочек, бульваров и прочей городской несуразицы устранили методом закупоривания пустыми троллейбусами, воплотив в жизнь мечту Сталина о беспрепятственном движении тракторов прямо на целину и танков — на площади, и для большей назидательности очертили проспекты «отбойниками» из курсантов всех родов войск. Худосочные солдаты из оцепления гнули шеи под нищенскими сумками с противогазами, надеясь увидеть выезд на войну маршала Язова в открытом лимузине. Все сознательные граждане спешно делились по интересам. Одни хотели свободы, то есть — самого хорошего «от пуза», другие желали всеобщего пересчета населения по головам и отправки нечетных номеров в районы Крайнего Севера. Остановившийся на светофоре танк урчал и осторожно щупал гусеницами беззащитный асфальт.

У входа в пресс-центр волновались журналисты всех стран и континентов. Из люка стоявшей рядом БМП выглядывала голова солдата. Похожий на бельчонка в дупле, он то прятался, то опять выглядывал, но воспринять неведомый мир в полном объеме ему мешала безразмерная каска. Перед БМП остановился один из многочисленных бенефициариев «узников совести» и, перехватив взгляд солдата, с криком рванул на груди рубашку:

— Стреляй, сволочь! В сердце мое стреляй!

Лицо солдатика скисло, и он юркнул вглубь машины, захлопнув люк.

Мидовская охрана меня узнала, и мы прошли по «фаст-треку». Объятия с персоналом выразили общую мысль, что «на миру и смерть красна». Тут прямо как по заказу сообщили о переносе времени пресс-конференции, что явилось побудительным мотивом перемещения творческого коллектива в пресс-бар.

Примерно через два часа напитки из бара вступили в необходимую реакцию с продукцией кооператива «Сады Тамерлана», и мы, одержимые подвигом, заняли свои рабочие места.

— Слушай, у этого Янаева что-то с руками. Его трясет, будто он ухватил оголенный электрический провод. «Подрезать» руки по кадру или оставить?

Зал не вмещал всех желающих. Сами устроители этого вселенского переполоха были напуганы не меньше аналитиков из ЦРУ и, прижимаясь друг к другу за кулисами, чересчур вежливо предлагали товарищу Янаеву первым занять место в президиуме.

Обещанное действо, если отстраниться от его макабрической атмосферы, не требовало от нас поисков новых средств выражения. Операторы могли с закрытыми глазами взять нужный план, а мне оставалось только держать этот план, отсчитывая секунды. Общий план — двадцать секунд, потом наезд камеры на крупный план, переход на зрителей и так далее.

Но тут совсем некстати у двух спасителей отечества открылась течь из носа, и в поисках платка они были вынуждены совершать движения, не предусмотренные официальным протоколом, что заметно отразилось на монолитности их рядов. Вдобавок ко всему Вадим Василевский, отвечавший за крупные планы, через наушники поинтересовался:

— Слушай, у этого Янаева что-то с руками. Его трясет, будто он ухватил оголенный электрический провод. «Подрезать» руки по кадру или оставить?

Честно говоря, к диагнозу «паркинсонический тремор» я отнесся без должной ответственности и принял, как оказалось, историческое решение:

— Оставляй. У меня два часа назад была та же проблема. Лечиться надо перед премьерой.

Вадик хмыкнул и оставил руки новоявленного президента в оригинальной трактовке. Так мы вошли в историю, даже не заметив ее входную дверь. Хотя, если говорить откровенно, право выбора оставалось за председателем Гостелерадио Кравченко, его заместителем Лазуткиным и нашим главным редактором Ольваром Какучая. (Вопреки распространенному мнению, пресс-конференция транслировалась не «живьем», а в монтированном варианте.)

Все шло своим чередом. Члены ГКЧП сидели как раввины у сгоревшей синагоги и на провокационные вопросы журналистов не реагировали, придерживаясь заранее предписанного ритуала. Тизяков рассказал о психологических циклах, а Янаев пообещал сделать максимум возможного по спасению урожая и напомнил иностранцам, что все мы «идем в зиму». В конце пресс-конференции он выразил надежду на поддержку и понимание всех «здоровых сил», наверно, имея в виду рязанский ОМОН.

Мероприятие закончилось. Товарищи из ГКЧП совершили роуп-джампинг без парашютов, и наблюдать за их свободным падением уже предстояло летописцам эпохи из прокуратуры.

При выходе из ПТС меня задержал истеричного нрава товарищ, сотрудник «Газеты духовной оппозиции». Журналист прохановского призыва и «бомбист» в убеждениях, он, не имея аккредитации, как, впрочем, и любого другого внятного документа, пропустил историческое событие и хотел раздобыть информацию почти из первоисточника:

— Ну как там? Что порешили?

Не желая подвергать себя риску, я ответил иносказательно:

— Договорились повести решительную борьбу против всех уклонов и покончить с оппортунистическим благодушием.

— И как восприняли?

— Аплодисменты в зале и понимание в мире.

Лицо спецкора просияло. Он хотел записать мои слова в блокнот, но, запутавшись в определениях, решил сохранить в памяти главный смысл и поспешил в редакцию.

На бульваре волновалась бездельная публика. Необремененные Трудовым кодексом маргиналы жались у газетных щитов. На них напирал девальвированный пролетариат с выкриками: «Либерасты и ЕБелДоСы!» Казаки никак не могли определиться с «верой, царем и Отечеством» и кому дать в морду в первую очередь. «Карбонарии» из Бутова поспешили укрыть лица банданами. Один сознательный миротворец, расставив руки, умолял не допустить кровопролития и в качестве арбитра предлагал призвать в Москву Нородома Сианука. Пожившие свое московские старушки щурились на солнце, предвкушая розги и раздачу талонов на сахар.

В «Останкино» еще по инерции торжествовали верные ленинцы, а подавленные сторонники российского президента успокаивали друг друга слухами о том, что Коржакову удалось «сплавить» Ельцина по Москве-реке в бревне из пенопласта аж до самого Свердловска. Взрослым людям хотелось в это верить. Уважаемый всеми аграриями комментатор «В.Г.» в ответ на приставания начальства по поводу откликов на пресс-конференцию пообещал уйти в недельный запой, и так как угроза была реальной, его оставили в покое.

Напряжение в столице нарастало. Добровольные защитники Белого дома строили баррикады, напоминавшие пирамиды для городошной игры. Библиотекари и младшие сотрудники НИИ, потрясая термосами и гитарами, самозабвенно пели: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Прибывший на рекогносцировку местности генерал Лебедь выругался и тут же уехал.

Поддавшись общей истерии, я отправился в штаб журналистской оппозиции с твердым намерением спасти товарищей. Концептуальное решение с бревном из пенопласта потрясло мое воображение, и я предложил Киселеву с Добродеевым укрыться в поленнице дров на даче моих родителей.

Меня поблагодарили и отправили на кухню помогать Маше Шаховой готовить куриные крылышки. Дальше историю писали уже без моего участия.

Через день в редакцию поступило заявление членов Политбюро ЦК КПСС о расхождении с планами ГКЧП. Отдельные телевизионные работники поспешили перед телекамерами сжечь свои партбилеты. Еще через день это явление приняло массовый характер, и обеспокоенные пожарники потребовали уничтожать документы в специально отведенных для этого местах и только при наличии огнетушителей. Молодые коммунисты оправдывали свое членство в партии стесненными жилищными условиями и отсутствием династических покровителей.

Можно было снимать ремейк арии отца Павлика Морозова «Зачем его пустил я в пионеры?»

На общем собрании работников Гостелерадио меня упомянули в числе героев, показавших людям такую суровую, но такую необходимую правду.

В коридорах телецентра политический обозреватель Зубков напоминал, что его репортажи из Парижа были некой форточкой для ветра гласности и перемен.

На выпуск программы «Время» пришел бывший коллега, а ныне депутат Верховного совета РСФСР Александр Тихомиров. Младший редактор Люда обрадованно залепетала:

— Ой, Саша, как хорошо, что ты пришел. Я совсем не знаю, что будет дальше.

Тихомиров окинул суровым взглядом сотрудников выпуска и, пообещав расстрелять журналистов — пособников ГКЧП, удалился. Перепуганная Люда потом говорила, что видела под его кожаным пиджаком пистолет в кобуре. Может быть, даже маузер.

На улицах Москвы крушили памятники вождям революции, мечтали о возвращении Солженицына и понижении цены на водку. В кострах жаркого августа корчились партбилеты.

Потом закончился четырехмесячный камбэк Горбачева. Закончились памятники вождям.

Поэт Олеся Николаева призвала соотечественников: «Сеять хлеб, строить жилища, молиться, учить древнегреческий».

На том и порешили. Ведь, как известно, — «поэт в России больше, чем поэт».

Понравился материал? Помоги сайту!