Поломка

Поломка — это сбой в работающей системе, который ведет к приостановке или к нарушению ее функционирования. Поломка притягивает к себе взгляд: здесь можно говорить о присущем человеку интересе узнать, в чем дело, а также о диагностике, обнаружении неисправностей, о ремонте, профилактических работах или об отказе от сломанного.

Поломка может обнаруживаться не только в предмете, но и в ситуации, смысле и т.д. Труп на улице, собирающий вокруг себя охающих зевак, которые готовы перейти улицу, чтобы посмотреть, что там случилось, — это тоже поломка. Она нарушает привычку, сдвигает намерения, паразитическим образом встраивается в сознание, кроме этого, создает затор на тротуаре, который меняет движение потока людей.

Поломка — это не плохо и не хорошо, она не обещает преобразований и вообще быть замеченной, ее решение может приводить к ужасным последствиям и наоборот. Антиправительственное выступление активиста рискует стать причиной новых репрессивных законов, и уязвимости в системе будут устранены. Провластно настроенное население восторженно примет преобразования, оппозиция возымеет противоположную оценку.

Иные ремонтные работы могут восприниматься всеми как благо. Некоторые поломки сами являются для человека благом; например, когда выходит из строя система принуждения.

В конце концов, сама поломка может быть своего рода системой, артефактом диверсионных образований или частью большой системы, против которой она выступает. Примером может служить работа штатных пентестеров в IT-компаниях.

Контекст во многом определяет поломку, некоторые точки зрения даже лишают ее своего статуса. Но в большинстве случаев она воспринимается в обыденно негативном ключе, и коннотация исследуемого понятия законно и адекватно сопровождает наш одноименный концепт. Не следует отстраняться от известного смысла, пытаться изменить его или придумывать новое слово. Я предлагаю работать внутри существующего поля ассоциаций, приняв на себя роль антагонистов.

Страх перед поломкой, разрушением системы, особенно в случае российских граждан, сковывает выбор, поскольку решение отклониться от пути, который для тебя создали, несет с собой неопределенность, риск. Например, область рабочей занятости психологически связана с нашим воспитанием, усвоением патриархальной (известной также как «японская модель») рабочей культуры, знакомством с политическими и экономическими кризисами, в том числе с развалом государства. Предлагаемый нам выбор относительно рабочего положения не презентует свободу, а делает решение подчиняться нашим сознательным выбором. Не остается ругать никого, кроме себя.

Есть также и фанаты фриланса, их отношение к работе американизировано, они более свободны в своих решениях, легко идут на риск. Они не понимают, почему для некоторых людей уволиться — это большая проблема и как люди могут работать на одном предприятии всю жизнь. Напомним, что прекарный труд тоже не всегда является результатом выбора.

Моя личная тревожность не давала мне долгое время уволиться с работы, на которой я чувствовал себя крайне плохо: ведь с аналогичной стабильностью она давала мне деньги на существование и позволяла быть уверенным в завтрашнем дне (и даже в следующем месяце). Я был уверен не только в том, что выживу, но и в том, что продолжу работать там, где мне не нравится. Увольнение по собственному желанию не было следствием изменения личных взглядов, мнений, это был импульсивный поступок, подталкиваемый резким ухудшением условий работы, эмоциональным выгоранием и обострением психического расстройства. Но я был готов к этому и теперь наслаждаюсь свободой.

Жизнь и эволюция — это нескончаемая чреда поломок, разрывания выкованных цепей, где мутация, признаваемая одним поколением за порок, в долгосрочной перспективе демонстрирует свое преимущество.

Рана на теле — это тоже поломка, в данном случае кожного покрова. Его целостность нарушается, в открытую рану попадают чужеродные микроорганизмы, иммунитет активируется, остается рубец. Разрезы, дыры, междисциплинарность: XX век объял вниманием эти понятия, создал концептуальную базу и оформил вокруг нее соответствующую интеллектуальную культуру. Сегодня художественное сообщество ходит по этой почве.

Повальное диагностирование у художников психических расстройств, когда сам себе не рад, ужесточающаяся внутренняя политика Путина, сводящаяся к привычному для русского уха обозначению «режим». Психическое и социальное подавление. Мы — маленькие букашки, которых сподвижникам режима хотелось бы придавить пальцем. Даже художественные институции, работающие с несменяемым кругом знакомых художников, заставляют чувствовать себя невоспринятым, безымянным, своего рода маргиналом с эстетическими притязаниями.

Искусство — это поломка в опыте обыденности, встреча с трансцендентным, эстетическое переживание. Но такое обобщение представляется случайным и ограниченным из-за специфической, художественной призмы видения. Например, религиозные артефакты Древнего мира, обладающие сегодня статусом произведений искусства, а также смежный опыт (молитвы, ритуалы, экстаз) хотя и являются атрибутами обращения к трансцендентному, к чему-то божественному, но все это трудно назвать поломкой обыденности. Признание в явлениях природы духов, коммуникация с ними — это норма, это часть жизни.

Об искусстве как поломке правомернее говорить начиная с импрессионизма, когда ломались академические положения и искусство стало обращаться к собственной сущности.

Здесь, как и в случае с авангардом, поломка просит рассматривать ее в отношении к закостенелому социальному и культурному устройству. Большее понимание нам дают дадаизм и сюрреализм, чьи радикальность и иррационализм способны не просто силой остановить поезд на рельсах истории, чтобы сменить локомотив, а вообще переместиться на другие рельсы. Поломка часто, а может, и всегда связана с некоторым сдвигом относительно оси диалектического противоречия. То есть она существует вне чистой оппозиции, она не позволяет отдельному произведению искусства быть свернутым, разрешенным, нечто остается нередуцируемым, недосказанным. Это трудно схватить, оно ускользает.

Например, произведение Дюшана «Фонтан», знамя реди-мейда, которое достаточно было поместить в пространство белого куба, чтобы стать поломкой в культурной среде. Но это не та поломка, не тот сдвиг, о котором я хочу вести разговор.

Писсуар не просто перемещен из туалета на подиум. Дюшан его перевернул, физически расположил его иначе, в данном случае — как того требовал сам предмет, а не его функциональное значение. Вместе с этим поворотом писсуар из предмета, который вбирает жидкость, превращается в противоположный — в фонтан, который должен ее исторгать.

Название обозначает имеющийся переворот и одновременно работает с ним вкупе.

«Черный квадрат» Малевича в общекультурном измерении является не меньшей поломкой. Но автор не столько разрушает историю искусства до себя, сколько предлагает новое. В этом смысле квадрат — скорее, не точка, а первая буква нового алфавита.

Иная поломка проходит чуть в стороне от концепта и громких речей об авангарде. Здесь она, скорее, вполне традиционная, связанная с эстетикой и принципами природной гармонии. Квадрат Малевича неровный, на что многие любители спешат обратить внимание с шуточным упреком. Но черный квадрат — супрематический, точно так, как его и назвал автор. Он не должен быть геометрически ровным, высеченным угольником-скальпелем, он должен быть немного наклоненным, чтобы эта фигура дребезжала, была какая-никакая динамика.

«Черный супрематический квадрат» — не только концептуальный жест, который можно пересказать, но и традиционная картина, где продолжена работа с симметрией-асимметрией, статикой-динамикой.

Данная поломка раскрывает бездну эстетического (я бы даже сказал: эссенциального в эстетике) для зрителя, особенно начинающего знакомство с модернизмом. Он читал о нем в Википедии, имеет представление о том, чего хотели авангардисты, знает, в чем суть «Черного квадрата», и шутит про его неровность. Он открыт новому опыту, но пока не может усмотреть в полотнах авангарда то, о чем он читал. Если обратить внимание этого человека на неровность черного квадрата, о которой он знал, но которую вряд ли в действительности рассматривал, и помочь ему посмотреть на эту ошибку по-другому, под другим углом, то перед ним откроется новый мир. Через тонкую щель он увидит мир чистого искусства.

Квадрат начнет перед ним дребезжать или двигаться как-то по-иному. Это будет чувствоваться, но являть себя высвободившаяся динамика, скорее всего, будет только в воображении, когда реципиент закроет глаза. Озарение через знание, наставление или указание почти что в слепоте. Здесь есть момент, сходный с промывкой мозгов, но стимула, заговаривания еще мало, поэтому человек либо просто выслушает речь о динамизме как очередную справку, либо самостоятельно применит новую оптику, посмотрит и сможет согласиться или не согласиться с собеседником.

Следующий пример более ясный. Художник Барнетт Ньюман, работа «Адам». На картине изображены три вертикальные полосы на темном фоне. Средняя из них в одной точке меняет свое направление, образуя небольшой, но все же очень заметный угол. Она становится похожей на гнутую вертикальную балку. Эта поломка прямой делает картину более живой и цепляющей.

Другие медиумы и нынешнее искусство не являются исключениями, скорее наоборот: нынешняя ситуация, отчасти мода, теоретическая подкованность художников делают поломку актуальным инструментом.

Московская художница Елена Ямлиханова сшила перчатки с до абсурда длинными пальцами, как того требует голубая кровь. Полина Исаева делала слепки использованных чайных пакетиков, которые не просто являются мусором, скульптуру которого можно оправдать, как в случае Гэвина Терка, через диалектику; чайный пакетик — это незначительность, имеющая такие специфические контекст, пафос, ауру, что обращение к этому предмету с таким инструментарием вызывает когнитивный диссонанс, ломает обыденное психологическое состояние, когда ты с какой-то радостью и ошеломлением говоришь: «Что это за х∗∗ня?» Но ты сам знаешь, что ответа на этот вопрос никто тебе не даст, его нет. Все, что ты можешь узнать об этом «нечто», ты уже узнал, оно пронзило тебя, минуя тропы языка, рациональности. Разговоры об истории чая, о колониализме и ориентализме, о времени и ритуалах — здесь лишь отстраненное дополнение. Тебе могут ответить на вопрос, но это будет лишь упражнение в подборе слов к тому, чего слово коснуться не может.

Далее в игру вступит критик, который укажет на произведение, опишет всевозможные отношения и взаимосвязи внутри него и с ним, проще говоря, впишет его в дискурс, в котором мы существуем. Произведение искусства, я считаю, не должно просто так висеть на стене и трогать единичных зрителей. Искусство может больше, а сегодня оно кричит об этом.

Поломка заставляет зрителя сменить оптику, и, обернувшись, он может по-новому взглянуть на мир: а не поломанный ли он? Поломка потенцирует критический взгляд, она может быть позитивным инструментом преобразований.

Этическое функционирование искусства представляется для современной России необходимым делом.

Сегодня современное искусство для большинства наших сограждан — это явление не только непонятное, оно не имеет и кредита доверия. Широкая общественность воспринимает тот или иной художественный образ, тиражируемый СМИ, как плод больной фантазии художника, а внимание к нему полностью вытесняется некорректным комментарием новостников.

Данная проблема нуждается в отдельном обсуждении и не терпящих отлагательства действиях. Но я обращусь только к методу поломки, который работает уже сейчас. Вспомните сообщения о краже золотого унитаза Каттелана. Комментарии о происшествии, биография художника, интерпретации растворяются перед образом. В бытовом обсуждении новости можно было видеть, как ироничные улыбки собеседников по поводу объекта быстро, словно по щелчку пальцев, сменяются пониманием и чувством социальной неудовлетворенности, за чем сразу выстраивается ряд аргументов.

Искусство может быть поломкой, и оно способно вызывать поломку внутри зрителя. Это выход из «зоны комфорта», связанной с оседлостью, бесчувственностью, стабильностью, но не с самим комфортом и удовольствием. Искусство способно уколоть, вызвать слезы, столкнуть нас с непонимаемым и тем, что мы не хотим понимать. Если традиционное искусство, по мнению большинства соотечественников, сходно с окном в лучший, а главное — иной мир, то современное искусство правомерно сравнить с дефибриллятором, ломающим иллюзии и зачерствелое сознание. Оно возвращает к жизни, но вернуть жизни себе нам предстоит самим.

Понравился материал? Помоги сайту!