8 февраля 2016Литература
172

Перечитать Аронзона

Андрей Самохоткин о «Ста стихотворениях» Леонида Аронзона

текст: Андрей Самохоткин
Detailed_picture1. Рис. Леонида Аронзона. 2. «Я выгнув мысль висеть подковой…» (1966). – Машинопись с «заниженной» датировкой. Собрание А. Хвостенко.

В издательстве «Барбарис» вышел сборник избранных стихотворений Леонида Аронзона. Он умер в 1970 году при не совсем выясненных обстоятельствах (то ли это было самоубийство, то ли несчастный случай), общался с Иосифом Бродским, с которым его настолько часто сравнивают, что это сопоставление уже набило оскомину, и писал удивительные тексты, непохожие на то, что делали в шестидесятые годы его современники. В книгу вошли стихотворения, уже опубликованные прежде в представительном двухтомнике, выпущенном Издательством Ивана Лимбаха десять лет назад. Они располагаются в хронологическом порядке, присутствуют все наиболее известные его тексты. Составителем выступил режиссер и наследник автора Феликс Якубсон, а предисловие написал поэт Валерий Шубинский.

Наверное, одна из основных особенностей произведений Аронзона — их как бы случайность. Его поэтическое наследие условно можно разделить на две неравные по объему части, хотя границу между ними провести бывает нелегко: в первой он восстанавливает традицию текстов на случай, а ко второй половине принадлежат фасадные стихотворения, наиболее полно выражающие его мироощущение, где радость от окружающей красоты смешивается с предчувствием смерти. Это предчувствие совершенно не настаивает на себе и близко к немецкому unheimlich, которое Фрейд с оглядкой на Шеллинга определял как «то, что должно было оставаться в тайне, в сокрытии, но всплыло на поверхность». На первый взгляд, такая связка между стихотворениями Аронзона и понятием unheimlich не кажется очевидной. Однако станет ясно, что здесь нет ошибки, если обратиться к генезису Аронзона. Общеизвестно, что для него были важны поэты первой половины XIX столетия. Авторы той эпохи, сформировавшие русский романтизм, описывали природу с неотступным чувством бесприютности («Лесной царь» Жуковского, «Осень» Баратынского). И Аронзон спустя почти два века обыгрывает это настроение, например, в стихотворении «Как хорошо в покинутых местах!» Следует отметить, что unheimlich у Аронзона возникает не прямолинейно, не как данность, а в процессе преодоления, когда поэт с ликованием протягивает руку впечатлению, так что оно нейтрализуется счастьем визионера. То есть мы не встретим у него что-то пугающее, потому что он от него отталкивается, делая почти незаметное чувство «жуткого» отправной точкой для путешествия в край беспечности и покоя.

Вода течёт, а кирха неподвижна,
но и вода стоит, а не течёт.
На грудь мою садится самолёт,
но свет такой, что ничего не видно.

Что касается сочинений на случай, то в них Аронзон опирается на эмблематическую для русской поэзии традицию «альбомных стихотворений», из которой следует родство некоторых его текстов с эпиграммой. Однако эпиграммы становятся у него безобидными, их сатирический потенциал смягчается, что не мешает им оставаться, во-первых, критикой «имперской литературы» (что сближает его с Вагиновым), а во-вторых, тем самым остановленным мгновением, о котором говорит в предисловии к избранному Валерий Шубинский. Кроме всего прочего, такое отношение к своему творчеству фактически снимает с Аронзона упреки в неоднородности его наследия: ведь поэтика случая в известном смысле не подразумевает неудач, достаточно только, чтобы бросок костей подчинялся определенному набору вариантов. Важно отметить, что когда речь идет о случайности, то подразумевается не алеаторическое устройство текста — этого у Аронзона, судя по всему, не может быть, — но определенного вида имитация, которой свойственна обманчивая необязательность, своего рода преднамеренная легкость, тем не менее кажущаяся живой, а вовсе не искусственной. Другое дело, что так и останется незакрытым вопрос: насколько выбранная позиция ограничивала автора?

Хорошо на смертном ложе:
запах роз, других укропов,
весь лежишь, весьма ухожен,
не забит и не закопан.
но одно меня тревожит,
что в дубовом этом древе
не найдётся места деве,
когда весь я так уложен.

С «альбомными стихотворениями» его тексты роднит еще и то, что он делал их составной частью художественно оформленных книг, а также посвящал близким друзьям (вроде Александра Альтшулера) или своей жене Рите Пуришинской, иногда превращая родственников и приятелей в персонажей своих произведений. Однако оборотной стороной этой поэтической стратегии стал повсеместно отмечаемый субкультурный характер его творчества, который, впрочем, практически не мешает восприятию Аронзона, поскольку поэту удавалось выдерживать необходимую в такой ситуации дистанцию между дружескими замыслами и собственно литературой. К тому же он воспринял традицию обэриутов, которых знал преимущественно по сочинениям Николая Заболоцкого. Это немаловажный момент, ведь авторы круга ОБЭРИУ занимались проблемами случая, а также другим отношением ко времени, отличавшимся от строгой вертикальной линейности, которая не оставляет возможности для маневра.

© Барбарис, 2015

В стихотворении «Прямая речь», почему-то не вошедшем в книгу (извечная проблема любого избранного в том, что оно неизбежно сужает обзор), мы можем проследить только что упомянутые свойства поэтики Аронзона, которые отчасти связывают его с ОБЭРИУ: включение знакомых в круг персонажей, пренебрежение временными рамками. К этим характеристикам можно добавить отчуждение: все герои — от Архилоха до дяди, от Иисуса Христа до Гоголя и Альтшулера — находятся в диалоге лишь постольку, поскольку их реплики стоят одна за другой. Мотив отрешенности повторяется и в «Записи бесед», где люди «уже не говорили — передавали друг другу одни и те же цветы, иногда брали маски с той или иной гримасой или просто указывали на ту или иную, чтобы не затруднять себя мимикой». Эта сцена невольно вызывает в памяти стихотворение Тютчева «Кончен пир, умолкли хоры». Вообще говоря, Аронзон нередко ссылается на Тютчева («Есть в осени присутствие зеркал...»). Как у многих значительных художников, стихи Аронзона в сжатом виде, словно еще не распавшийся на радугу луч света, содержат в себе поиски поэтов прошлых эпох.

Боже мой, как всё красиво!
Всякий раз как никогда.
Нет в прекрасном перерыва.
Отвернуться б, но куда?

Оттого, что он речной,
ветер трепетный прохладен.
Никакого мира сзади:
Что ни есть — передо мной.

По-видимому, курение анаши сказалось на его творчестве. С одной стороны, Аронзон недвусмысленно заявляет: «Мой мир такой же, что и ваш — не знавших анаши» (стихотворение не включено в сборник), с другой — в его текстах присутствует описание симптоматики, которая присуща наркотическому опьянению, будь то ощущение эйфории и беспричинного веселья или нечто вроде дереализации. Она усматривается прежде всего в декоративности описываемых пейзажей, но также и в чувстве déjà vu: «Как счастливо опять спуститься в сад, / доселе никогда в котором не был». Читая книгу, можно пронаблюдать еще один интересный метод работы Аронзона. Дело в том, что цикл «Запись бесед» фактически является палимпсестом: ведь отдельные фрагменты этого цикла есть в стихотворениях, написанных как до его создания, так и после. «Беседа», «Напротив низкого заката...», «Что явит лот, который брошен в небо?», «Благодарю Тебя за снег...», «Не ты ли, спятивший на нежном...» составляют ответвления единого пучка, центром которого и становится большая партитура, представляющая собой один из самых неординарных текстов второй половины XX века. Это уже даже не авангардные эксперименты, которыми Аронзон занимался раньше: в этих стихах есть нечто, не принадлежащее никакому времени. Они настолько прозрачны и в то же время герметичны, что любая интерпретация неизбежно превращается в протоколирование.

Разумеется, все вышесказанное говорит о постмодернистском мышлении Аронзона, что уже давно заметил Илья Кукулин, увидевший в его поэзии «узнаваемый набор черт европейско-американской “высокой” контркультуры 1960-х гг., от поэтов-битников до Джона Леннона или Алена Роб-Грийе. К этому международному движению, несомненно, и принадлежал Аронзон — и был ярким и очень своеобразным его представителем». Хочется думать, что «Сто стихотворений» побудят перечитать его как поэта, который именно освобождает, а не подавляет своим арсеналом средств. Протест, в том числе и сексуальный, неотделим от его творчества.

Леонид Аронзон. Сто стихотворений. 1961—1970. — М.: Барбарис, 2015. — 144 с., илл.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Как оставаться социофобом там, где это не приветствуетсяМолодая Россия
Как оставаться социофобом там, где это не приветствуется 

«В новом обществе как таковых болезней нет, не считая расстройства настроения или так называемого мудодефицита. Страны Западного и Восточного конгломератов даже соревнуются за звание самой мудостабильной страны». Рассказ Анастасии Ериной

15 ноября 20211235
Всадники СвободыColta Specials
Всадники Свободы 

Фотограф Артем Пучков проехал от Брянска до Мурманска вместе с трейнсерферами — путешественниками на грузовых поездах

10 ноября 20214736