Демобилизация

Падение Западной Римской империи, по традиции приуроченное к условной дате пленения последнего императора Ромула Августула (476 г.), стало уникальным событием в истории человечества, куда более эпохальным, чем исчезновение предыдущих или последующих империй, — хотя, к примеру, персидское царство Ахеменидов было ненамного меньше территориально. Персия, Ассирия, Вавилон и Египет пережили свои взлеты и падения, но то, что мы именуем цивилизацией, существовало в их пределах более-менее непрерывно. В Европе все сложилось иначе. За период с середины VI до конца VII века ее население (отчасти в результате постоянных варварских набегов и повальной эпидемии, но также ввиду общего оскудения, утраты технологий и упадка торговли) сократилось примерно наполовину — при этом оно было преимущественно сельским, тогда как множество некогда цветущих городов практически исчезло с лица земли, а население оставшихся свелось к минимуму и растаскивало камни дворцов, театров и храмов на коровники. Примерно с 500 г. н.э. исследователи отмечают резкое сокращение сельскохозяйственной активности на территории Европы и расширение лесных массивов. Грамотность, в некоторых уголках империи доходившая до двадцати процентов, упала настолько, что, когда Карл Великий, сам неграмотный, в целях возрождения могущества попытался добиться реставрации книжной премудрости, кандидата на эфемерную должность министра культуры — Алкуина — пришлось приглашать в столичный Ахен из Англии. Что касается изысков водоснабжения и канализации, они были забыты до XIX в. На смену тысячелетнему культурному расцвету пришло повсеместное одичание.

Подобные периоды «темных веков» случались в истории и раньше — например, в результате массовой миграции так называемых народов моря на рубеже второго-первого тысячелетий до н.э., но они скудно документированы, в то время как вышеописанное произошло с империей, которая полагала себя синонимом цивилизации и в каком-то смысле послужила стартовой площадкой для нашей собственной. Но мы — конечно же, потомки Просвещения и, даже несмотря на обильную утрату иллюзий в результате последующих революций и войн, подсознательно продолжаем полагать, что все будет развиваться и дальше: пружина прогресса, победы в космосе, нанотехнологии, искусственный интеллект и другое в этом роде. Разного рода препятствия, которые мы тоже предвидим, имеют свойство оставаться на полях этого в целом победоносного текста.

По мнению Роберта Кейгана, американского историка и публициста, у этой иллюзии есть опознаваемые истоки. За три четверти века, миновавшие со времени окончания Второй мировой войны, резко выросло благосостояние сотен миллионов людей, десятки стран выбрали путь либеральной демократии, а масштабы насилия и кровопролития во всем мире заметно сократились — желающие могут просто проверить статистику. И, что главное, великое противостояние, получившее название «холодная война», не только не переросло в ядерную бойню, но завершилось убедительной победой демократического лагеря — вплоть до того, что иные наблюдатели стали поговаривать о «конце истории». Этот период небывалого процветания, как утверждает Кейган, был обеспечен решением одного-единственного государства — Соединенных Штатов — не бросить Европу (в данном случае еще и Восточную Азию) на произвол судьбы, как это случилось после Первой мировой, а гарантировать ее свободное развитие в условиях обеспеченной защиты от агрессий. США смогли себе это позволить в силу своей глобальной доминирующей позиции. В книге «Джунгли наступают снова» ^[1] Кейган излагает тезис о том, что период такой гарантии истек, и оценивает возможные исторические последствия.

Два слова об авторе. Роберт Кейган — представитель второго и, видимо, последнего поколения так называемых неоконсерваторов, к которым те, кто не очень в курсе, обычно относят большую часть американских правых. На самом деле это довольно узкая группа людей, возникшая в конце 60-х годов прошлого века и в последнее время группировавшаяся вокруг журнала The Weekly Standard, ныне закрывшегося ввиду его противостояния Дональду Трампу и непопулярности у широкой консервативной аудитории. В объяснения пускаться слишком долго, но практически все неоконсерваторы — публичные интеллектуалы, то есть не просто пассивная идеологическая масса избирателей.

На первый взгляд, тезис Кейгана может показаться типичным примером американской апологетики времен холодной войны; мы уже слышали все это многократно. Но он очень плотно аргументирован; вообще уровень аргументации в этой книги очень высокий при полном отсутствии политологического жаргона и высокопарной теории. Главный довод — контрастная параллель, сравнение межвоенного периода с послевоенным. По завершении Первой мировой войны отчасти из-за разочарования в англо-французском разделе добычи, но также в силу традиций изоляционизма Соединенные Штаты оставили Европу на произвол судьбы. В результате прежние конфликты вспыхнули опять, к ним были добавлены новые, а из целой плеяды демократических государств, возникших после Версальского договора, уцелело лишь одно. И, конечно же, новая война разгорелась пуще прежней.

Совершенно иная ситуация сложилась после Второй мировой. США, отказавшиеся ранее вступать в Лигу Наций, сами инициировали создание ООН, МВФ и Всемирного банка. Более того, они оказали лежавшим в руинах европейским государствам щедрую помощь под эгидой Плана Маршалла, не обойдя при этом и побежденную Германию, а затем создали Организацию Североатлантического договора для отражения коммунистической агрессии, взяв на себя львиную долю военных расходов. Они, конечно, могли себе позволить все это и после Версаля, но тогда не сочли нужным — теперь же горький опыт недавнего прошлого заставил их поступить иначе. Это коренным образом поменяло европейские перспективы, дав толчок беспрецедентному экономическому росту вплоть до начала 70-х, прежде всего во Франции и Германии. При этом важно отметить то обстоятельство, что как побежденные, так и победители могли теперь воздерживаться от крупных затрат на оборону, полагаясь на американский ядерный зонтик. Охрана и расчистка глобальных торговых путей тоже перестали быть головной болью каждого, будучи передоверены самому могущественному на планете флоту. И эта дистанция беспрепятственного прогресса не прерывалась на протяжении семидесяти с лишним лет.

Критики этой стратегии обычно обращают наше внимание на то, что такое поведение сверхдержавы не было обусловлено чисто альтруистическими мотивами. Соединенным Штатам, конечно же, нужнее была экономически развитая Европа, которая могла быть рынком для их товаров. К тому же царившая в то время разруха и начало холодной войны угрожали переходом ряда стран на советскую орбиту: на выборах в Италии и Франции прокремлевские коммунисты добивались рекордных результатов, а Греция избежала участи Польши или Чехословакии только в результате кровопролитной гражданской войны.

Но в этом как раз нет ничего возмутительного или даже необычного: геополитический расчет всегда играл важную роль в поведении любого государства, и в данном случае важно, что роль эта была не эксклюзивной. Суровая кантианская этика не работает на государственном уровне — напомню, что Кант не считал поступки, приносящие актору хотя бы минимальную выгоду или удовольствие, моральными. Государственная инициатива всегда скована тем, что любое правительство имеет обязательства, в первую очередь, перед избравшим его населением, и тот факт, что устройство послевоенного мира принесло очевидную пользу всем участникам, может служить достаточным его оправданием.

Роберт Кейган совершенно не пытается идеализировать поведение страны-гаранта, критикуя ее ошибки, в том числе самые масштабные — вьетнамскую и иракскую войны. Тут надо напомнить, что эту последнюю поддержали не только неоконсерваторы, но и значительный контингент американских либералов, хотя впоследствии большинство из них покаялось в своих заблуждениях. Ожидать от правительств и других административных институтов идеального поведения еще более наивно, чем ожидать его от человеческих особей. Тем не менее США в целом сохраняли верность своей стратегии — до определенного момента.

Таким моментом стали крушение коммунистического лагеря во главе с Советским Союзом, его банкротство и, как казалось в то время, ликвидация военной угрозы с его стороны. США и другие страны НАТО стали сокращать военные расходы и закрывать военные базы — это был так называемый дивиденд мира. По мнению Кейгана, триумф был преждевременным, а ликование зашло слишком далеко. Более того, особых оснований для ликования, может быть, и не было. Кейган высказывает парадоксальную мысль: из нынешней исторической точки видно, что настоящую глобальную опасность представляют собой не коммунистические государства, экономика которых нежизнеспособна, а авторитарные, еще недавно считавшиеся союзниками в борьбе с коммунизмом. Авторитарные, как правило, выживают даже после переворотов, а попутно возникают новые — на наших глазах в такие переродились Китай и Россия. Авторитарные режимы не стесняют себя моральными правилами и действуют в соответствии с принципами позавчерашней геополитики, которые в свете ложного триумфа казались упраздненными.

Тем важнее, казалось бы, в новых условиях сохранить международные структуры, помогавшие укреплять либеральную демократию, которая не является следствием какого-либо исторического закона, а представляет собой случайный поворот истории, которого могло и не быть. Однако Соединенные Штаты фактически возобновили традиционную политику изоляционизма — Кейган винит, в первую очередь, Барака Обаму и Дональда Трампа, но тут, мне кажется, его несколько вводит в обман вчерашняя идеология. Хотя Джордж Буш в целом оставался верен атлантическому курсу своих предшественников, развязанная им иракская война окончательно отбила у американцев вкус к наведению международного порядка. После семидесятилетней вахты на страже демократии Соединенные Штаты возвращаются домой.

Книга, о которой идет речь, представляет собой анализ текущей ситуации и не претендует на роль апокалипсиса, однако легко себе представить, чем чреват мир, лишившийся такой патрульной службы. Европейские страны, уже осознавшие, что они остались без охранной грамоты, теперь должны сами заботиться о своей обороне. Многие из них, особенно такие, где либеральная демократия не успела толком укорениться, начинают заигрывать с авторитаризмом — фактически возвращаться к своим корням. Былое соперничество, не стесненное вчерашними рамками, вполне может обернуться новым конфликтом, тем более что его провоцируют с востока. Восточная Азия, этот сравнительно новый инкубатор либерализма, все сильнее ощущает натиск Китая.

Предрекать наступление новых «темных веков» значило бы вновь угодить в ловушку историцизма, расставленную Шпенглером и Тойнби. Но даже если описанные ими циклы — фикция и если исходить из предположения, что история — это то, что мы делаем сами, а не нечто, предписанное законами природы, можно предположить, что обстоятельства отныне будут меняться скорее к худшему, чем наоборот. Тем более что кризис, о котором ведет речь Кейган, сегодня лишь один из целого спектра: сюда можно добавить глобальное изменение климата, повальное вымирание биологических видов, а ближе к дому — массовую миграцию беженцев из конфликтных и бедственных зон, так или иначе подрывающую традиционный европейский уклад, и не в последнюю очередь резкое уменьшение доли работоспособного населения. К тому же новые технологии создают возможность эффективной агрессии ассиметричными средствами, как показало вмешательство России в избирательные кампании на Западе. В обстоятельствах неизбежной грядущей разрозненности совладать хотя бы с одним из этих бедствий может оказаться нам не по плечу.

Римляне, впечатленные размахом империи, которую они создали, полагали ее несокрушимой: в I в. до н.э. поэт Тибулл назвал Рим Urbs Aeterna — «вечным городом», и этот эпитет закрепился на века. И однако уже к середине VI в. н.э. его население упало с миллиона с лишним примерно до 35 тысяч, а эпитет приобрел саркастический оттенок. Нам, казалось бы, выучившим этот отрезвляющий урок, несколько странно беспокоиться по поводу грядущих триумфов искусственного интеллекта в условиях нарастающего дефицита естественного. А если принять во внимание, что уже девять стран разной степени социальной ответственности располагают ядерным оружием и у него все больше шансов угодить не в те руки, поводов для оптимизма остается все меньше.

^[1] Robert Kagan. The Jungle Grows Back: America and Our Imperiled World. — Knopf, 2018. 192 р.