«Если я говорю — это не мой человек, а потом оказывается по-другому, я очень этому рада»

Уроженка Санкт-Петербурга, ныне живущая в Берлине и Дублине, Елизавета Блюмина принадлежит к числу наиболее внимательных к вызовам сегодняшнего дня и урокам прошлого музыкантов Западной Европы. С ее именем связано возрождение интереса к творчеству ряда композиторов. За лучшую аудиопрезентацию музыки XX века пианистка была удостоена премии Echo Klassik. Поводом для разговора стал проходящий сейчас в Elbphilharmonie и возглавляемый Блюминой Гамбургский международный фестиваль камерной музыки. Тема нынешнего, восьмого по счету, форума — «Grenzenlos» («Без границ») — своеобразный анализ влияния на историю музыки эмиграционных волн. От русского исхода в 1917 году через еврейскую эмиграцию из Германии 1930-х к нынешнему сирийскому кризису.

— Вы долго вынашивали идею фестиваля?

— И да, и нет. Темой еврейской эмиграции я как музыкант и организатор занимаюсь достаточно давно. Арабский же акцент возник спонтанно, как бы сам собой — он связан с трагическими событиями на Ближнем Востоке. Мы не можем оставаться в стороне, делая вид, что ничего не происходит.

— В этом ключе выступление у вас в нынешнем году арабо-израильского West-Eastern Divan Orchestra кажется удачным ходом...

— Я каждый раз пытаюсь представить очень хороших исполнителей. Сейчас Гамбургский фестиваль камерной музыки проходит в восьмой раз, и, поверьте, это огромная разница по сравнению с тем, что было вначале. Я подключилась к организации на третий год. Тогда он не то чтобы умирал, но как-то не совсем было понятно, о чем идет речь. Сейчас сюда приезжают замечательные музыканты, которые хотят поддержать определенные нами темы. У нас играли Иван Монигетти, Давид Герингас, Бруно Канино и Василий Лобанов, Алексей Володин, Кронос-, Атриум- и Фоглер-квартет.

Фестиваль 2013 года я посвятила Мечиславу Вайнбергу, 2015-го — Григорию Фриду. Это изумительный композитор, которого здесь, в Германии, практически никто не знает. В этом августе я записала три его кларнетовые сонаты, а в данный момент записываю с Фоглер-квартетом его фортепианные квинтеты.

Когда люди после концерта с горящими глазами подходят с вопросом, где взять ноты, я считаю, что добилась эффекта, на который рассчитывала.

— Признайтесь: вы чувствуете себя в этой ситуации немножко Мендельсоном?

— Ну, для этого нужно еще и самой сочинять. А я только рисую. Уже два года. Только что, кстати, продала три картины — и была этим очень удивлена. Рисую я быстро. Но, если мне не нравится, сразу замазываю чем-нибудь другим. Не хватает терпения подождать и понять: действительно ли это так уж плохо?

— Григорий Фрид тоже рисовал. И писал книги. Удивительный язык…

— А в 90 лет еще продолжал бегать. Совершенно потрясена его биографией. Ну, а то, что на протяжении пятидесяти лет он вел концерты, — это еще одна очень интересная тема.

— На своих выступлениях это с успехом делаете и вы. Как давно работаете со словом?

— На немецком мне легче что-то комментировать, чем по-русски. В Германии на концертах я часто рассказываю о жизни композитора, почему он написал данное произведение, взял ту или иную тему. Провожу параллели с другими его сочинениями, аналогии с другими авторами. Мне интересно наблюдать за реакцией публики. Когда люди после концерта с горящими глазами подходят с вопросом, где взять ноты, я считаю, что добилась эффекта, на который рассчитывала.

— Легко ли добиться эффекта горящих глаз у организаторов других фестивалей, издателей, владельцев лейблов?

— В основном получается. В частности, я много сотрудничаю с издательством Сикорского. Если я прихожу к ним и говорю: «Вот есть интересный композитор, послушайте его», — мне, как правило, верят. В современной музыке, как и везде, очень много голых королей. Не представляю, каким образом они добились успеха. Я стараюсь такую музыку не играть — мне неинтересно, скучно. Но если нахожу какие-то произведения, которые мне очень нравятся, я влюбляюсь в них и играю постоянно. Мне это необходимо как воздух, как вода. Не так давно я совершенно случайно познакомилась с музыкой замечательного ливанского композитора Бехара Эль Кхори, живущего в Париже. Именно его я пригласила на Гамбургский фестиваль как composer in residence.

Так у меня в 1999-м произошло и с музыкой Мечислава Вайнберга. В это трудно поверить, но, когда лет десять назад я предложила программу из произведений этого композитора Санкт-Петербургской филармонии, мне ответили, что не знают такого автора. Теперь я горжусь тем, что в нынешнем его ренессансе, безусловно, есть моя лепта. Мне посчастливилось увлечь этой музыкой Гидона Кремера. Я приезжала к нему в Локкенхаус, мы много переписывались, я посылала ему мои тексты для буклетов дисков. И однажды Гидон мне написал: «Спасибо тебе за то, что заразила меня этой музыкой!» И это замечательно — творчество композитора обретает колоссальный резонанс, когда его принимается популяризировать такая величина.

Сейчас я записываю все фортепианные сочинения Вайнберга. Для записи альбома с произведениями для духовых я пригласила самые «сливки»: лучшего кларнетиста Берлинской филармонии Вензеля Фукса, замечательного флейтиста Хенрика Визе и потрясающего фаготиста Матиаса Байера. С Колей Блахером и Йоханнесом Мозером я записала его Трио. Считаю, что если записывать, то именно с такими людьми и на таком высоком уровне.

В это трудно поверить, но, когда лет десять назад я предложила программу из произведений Вайнберга Санкт-Петербургской филармонии, мне ответили, что не знают такого автора.

— Свои проекты вы осуществляете за счет заказов от лейблов или что-то приходится делать за свой счет?

— Я еще никогда не финансировала диски сама. У меня есть такие партнеры, как Naxos, куда я просто отправляю программы из тех произведений, которые мне бы хотелось записать. И они мне это заказывают или нет. Я люблю записывать. Скоро выйдет мой двадцать седьмой альбом. Еще сотрудничаю с радиокомпаниями. Директор одной из них сказал мне недавно, что они с удовольствием берут мои диски, так как они имеют определенный «штемпель успеха». Это огромный комплимент.

— Важно ли в процессе записи предслышание?

— Важна выученность. Когда произведение сидит в тебе и говорит само за себя. Учу я быстро. Но вместе с тем мне необходимо время, чтобы сочинение отлежалось. Тогда будет результат. Если ты через несколько лет берешь пьесу, которую до конца не доучил, приходится начинать ее абсолютно с нуля.

— У вас, кажется, есть диск с произведениями Валентина Сильвестрова…

— С музыкой Сильвестрова меня познакомил в Гамбурге композитор Виктор Суслин — невероятно тонкий, эрудированный, замечательный музыкант. Его уход — большая потеря… А в 2009-м мне позвонила одна ирландская организация и предложила проект с произведениями Валентина Сильвестрова.

Эта музыка настолько хрупка, что к ней порой даже боязно прикоснуться. Полная противоположность характеру автора. С ним и его дочерью я познакомилась в Дублине, когда он приехал на свой авторский концерт. Для этого проекта он написал пять пьес для скрипки с фортепиано, а во втором отделении должен был выступать наспех собранный, учивший все в последнюю минуту ирландский хоровой ансамбль. После концерта Валентин Васильевич принялся так эмоционально выяснять отношения с этими музыкантами, что, если бы я вовремя не убрала со стола скрипку моей партнерши, она могла бы полететь вниз. Удивительный человек, очень порядочный и честный. Замечательный композитор!

Музыка Сильвестрова настолько хрупка, что к ней порой даже боязно прикоснуться. Полная противоположность характеру автора.

Через два месяца после нашего знакомства я получила два вальса, посвященных мне. А через два года вышел мой диск с его произведениями. Валентин Васильевич прислал мне письмо: «Послушал, и мне очень нравится. Девизом этого CD может быть такое motto: “Семьдесят минут счастья против тысячи лет горя!..”».

Я очень люблю знакомиться с композиторами. Перед записью Sio для фортепиано с оркестром я специально приезжала в Антверпен к обожаемому мною Гии Канчели.

Да и вообще по своей натуре я — любопытный человек. Мне нравится, когда меня удивляют. Когда я нахожу какой-нибудь новый талант — скрипача, пианиста, виолончелиста, кларнетиста, — сразу начинаю думать о том, где его можно было бы показать.

— Это непривычно. Чаще люди стремятся ограничить воздействие на свой мир каких-то внешних факторов…

— Смотря каких. У меня, например, нет времени ходить на вечеринки и приемы в Германии. Меня совершенно не интересует развитая в Ирландии культура паба. Моя жизнь и без этого слишком интенсивна. Но если мне кто-нибудь пишет, что хочет выступить на моем фестивале, и присылает материалы, я всегда их слушаю. Я предпочитаю иметь свое мнение, и оно формируется достаточно быстро. Знаете, недавно я смотрела детектив о женщине, которая с ходу могла определить преступника по лицу. Сказать, обманывает кто-то или говорит правду. Так и мне с любым человеком, как правило, хватает двух минут.

— Ошибок не бывало?

— Редко, но бывали. И это замечательно. Если я говорю — это не мой человек, а потом оказывается по-другому, я очень этому рада.

— В данном виде партнерства вы выступаете в роли локомотива. Не хочется ли вам время от времени, наоборот, прицепиться к кому-то влиятельному в качестве вагончика?

— Есть очень много музыкантов, которые работают только по принципу «ты мне — я тебе». Мне от этого скучно. Если я увидела какого-нибудь замечательного исполнителя и загорелась им, то никогда не буду ждать ответного приглашения. Получится — получится, не получится — нет. Конечно, прекрасно, когда тебе звонят и говорят: давай ты со мной сыграешь. Но я больше люблю сама делать подарки, находить людей и приглашать их. Это огромное удовольствие. Ведь существует большой слой прекрасных музыкантов, которые по каким-либо причинам не добились признания. И если я убеждена, что кто-то из них — тот, кто мне нужен, у меня появляется энергия пробивать флегматизм людей, привыкших ходить только на известные имена. Я никогда не читаю чьи-то биографии. Тем более что там часто одна вода: 500 оркестров или дирижеров, с которыми кто-то когда-то сыграл. Я просто слушаю записи. Если они меня убедили, я начинаю что-то делать.

На Гамбургском фестивале у нас несколько концертов традиционно отдается совсем молодым музыкантам. Один из этих концертов организует моя мама, Мара Медник, и всегда ставит на «правильную лошадь». В прошлом году у нас выступал скрипач Юрий Ревич. Буквально спустя два месяца после того, как я послала ему приглашение, он получил премию Echo Klassik. Другой наш участник, виолончелист Андрей Ионица, побывав у нас на фестивале, через пару месяцев выиграл первую премию на конкурсе Чайковского.

У нас выступали Роман Ким, Итамар Зорман и другие очень хорошие молодые музыканты. Эти ребята с удовольствием приезжали к нам в Гамбург и часто играли то, что я просила. Например, в этом году скрипачу Марку Карлинскому я предложила пьесу одного сирийского композитора. Это произведение, которое он только что отыграл в Израиле, имело большой успех.

Если человек хочет сделать в Ирландии карьеру как ирландец, он должен сначала поехать учиться в Лондон. Тогда ему все пути открыты.

— Однажды вы сказали, что музыка Вайнберга буквально дышит еврейством. Что такое еврейство для вас?

— Мы в семье никогда не думали, что уедем из России по еврейской линии. Мою маму, педагога Санкт-Петербургской консерватории, одного из самых известных камерных музыкантов, в жизни ничего не интересовало больше бетховенских сонат. Она могла год учить одно произведение, по три часа сидеть над одним тактом. Папа, инженер-конструктор, занимался космическими кораблями и самолетами...

Когда я приехала в Германию, меня стали называть русской. Я пыталась доказать свое еврейское происхождение, показывая паспорт с графой «национальность». Но немцы мне возражали, говоря, что это просто религия. По правде говоря, кроме графы в паспорте, еврейской еды и пары слов на идише, я действительно не имела никакого представления ни о еврействе, ни о религии. Все поменялось, когда у меня родились дети. Они стали ходить в еврейский детский сад и приносить оттуда домой еврейские традиции.

За двадцать лет жизни в Германии я смогла организовать много концертов, фестивалей еврейской музыки. Сейчас все ощутимо меняется. Тема Холокоста в Германии людям надоела, многие от этого устали. Вы знаете, что даже в Израиле к людям, пережившим Холокост, относятся очень прохладно? Говорят: как вы могли позволить с собой такое сделать? В конце апреля под Магдебургом я организовала фестиваль в поддержку именно таких людей, в свое время отказавшихся от помощи Германии и теперь очень бедно живущих у себя на родине.

К тому же сейчас остро чувствуется новый всплеск антисемитизма. Никогда не забуду, как были удивлены мои американские друзья, когда-то узнавшие о моем намерении переехать в Германию. «Как ты можешь?» — говорили они. И я с пеной у рта доказывала им, что Германия — это, в первую очередь, Бах, Бетховен, Брамс. И то, что произошло 70 лет назад, уже никогда не повторится... Но сейчас иногда я задаю себе вопрос: правильным ли было то мое решение приехать сюда в 19 лет и назвать эту страну моей второй родиной?

— Теперь вы живете на две страны. Одна из них — Ирландия. Как вы себя там чувствуете?

— Ирландия — своеобразная страна. С самого начала я была поражена воспитанностью местных жителей. Каждые три секунды вам говорят «спасибо», «извините», «пожалуйста». Все безумно утрированно…

Однако человеку нашей профессии жить там непросто. Музыкальную жизнь в Ирландии контролируют буквально две семьи. Чтобы сделать кому-то приятное, рабочие места отдают детям чьих-то знакомых. И от этого общий музыкальный уровень деградирует еще больше.

К тому же там существует своеобразная ненависть-любовь к англичанам. Ненавидят, поскольку долго находились под их игом. С другой стороны, если человек хочет сделать в Ирландии карьеру как ирландец, он должен сначала поехать учиться в Лондон. Тогда ему все пути открыты. Помимо этого многие высокие посты в Ирландии занимают именно англичане...

Я вообще считаю, что нормы, принятые когда-то в Советском Союзе, — тщательная подготовка и очень медленный путь к признанию — давали совершенно другие плоды.

— Могли бы вы назвать концерты, которые стали ключевыми в вашей карьере?

— Как ни странно, какие-то большие концерты мне ничего, кроме лишней строки в биографии, не принесли. Гораздо более важную роль в моей жизни сыграли встречи с большими мастерами, такими, например, как дирижер Томас Зандерлинг — музыкант старой школы. С ним мы записали диск Галины Уствольской и в будущем году сыграем несколько концертов. Много мне дал тот же Гамбургский фестиваль. Благодаря ему я выучила массу новых произведений, познакомилась с неизвестными мне музыкантами. Конечно, такие залы, как Карнеги-холл, Берлинская филармония, где я играла много раз, очень важны. Но ответственно нужно относиться к любому концерту, даже самому маленькому.

— Не раз приходилось слышать, что в немецкоязычных странах самая лучшая публика…

— В Германии действительно очень доброжелательные слушатели. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что вы перестаете бояться: немецкая публика дарит вам удовольствие свободно играть, забирает страх, открывает все пути. А плохо потому, что принимается абсолютно все — даже если звучит откровенная бурда.

Очень опасно, если у вас нет человека — критика, педагога, близкой души, — который вас слушает со стороны и время от времени говорит, что это никуда не годится. То есть элементарно ставит вас на место. Самый большой мой критик — это мама. Она не позволяет мне уйти в самоуспокоение и самоупоение, как это порой происходит с другими.

Ведь, как только человек получает премию на известном конкурсе и попадает в агентуру, его начинают «таскать» по всем залам. Как правило, заниматься после этого он уже не может, у него просто нет времени — каждый день концерты с разными программами. И, если он недостаточно профессионально выучен (что тоже бывает), это все очень скоро и плачевно заканчивается. Я вообще считаю, что нормы, принятые когда-то в Советском Союзе, — тщательная подготовка и очень медленный путь к признанию — давали совершенно другие плоды. А сейчас у нас море музыкантов, которые непонятно почему начинают вдруг делать большую карьеру. Спонсоры дают деньги агентурам, те раскручивают машину пиара…

Человек, который во что бы то ни стало хочет сделать карьеру, похож на пустую обертку без конфеты. Зачем миру безумное количество музыкантов, играющих миллионы ничего не значащих нот?

Понравился материал? Помоги сайту!