«У Шнитке в финале всегда итог, у Тищенко — мораль…»

7 апреля с 14:00 до 20:30 на Новой сцене Александринского театра пройдет второй благотворительный фестиваль ко дню рождения фонда AdVita «Один день из жизни…». Весь сбор от продажи билетов пойдет в пользу людей, которые лечатся от онкологических заболеваний. Информация и билеты — тут.

В рамках фестиваля будут исполнены Concerto Grosso № 1 Альфреда Шнитке и Концерт для скрипки, фортепиано и струнного оркестра Бориса Тищенко. О непрямом диалоге двух великих современников и их шедеврах, один из которых исполняется слишком часто, а другой — практически никогда, координатору программ фонда AdVita Елене Грачевой рассказали авторы концепции фестиваля, руководители камерного оркестра «Дивертисмент» Илья Иофф и Лидия Коваленко.

Елена Грачева: Сочетание имен Альфреда Шнитке и Бориса Тищенко для меня сколь очевидное, столь и парадоксальное. С одной стороны, они — современники, с большим уважением относившиеся друг к другу, много экспериментировавшие и совершенно бесстрашные в своем творчестве люди. С другой, во многом антиподы: Тищенко — это цельность, кристальность, герметичность, преемственность, такой образцовый ленинградский интеллигент. Шнитке — постмодернизм, который он называл полистилистикой: соединение всего со всем, разорванность, открытость всему, что ни есть, усложненность; он — человек, скорее, европейского сознания и самочувствия. Но, когда мы слушаем их произведения подряд, одно после другого, мы слышим много общего: прежде всего, потрясающее напряжение диалога, даже полилога, когда никто не ходит строем, но у каждого инструмента, каждого голоса есть возможность не потеряться в общем хоре.

Илья Иофф: Давайте начнем с усложненности и якобы запутанности музыки Шнитке. Первый раз я записал как солист Concerto Grosso № 1 очень много лет назад, мне было двадцать с небольшим. Помню, насколько мучителен был этот процесс и насколько сложным по своему устройству показалось мне это сочинение. Когда спустя много лет я решил сыграть эту великую музыку с «Дивертисментом» и раздобыл партитуру, я был совершенно потрясен тем, как она прозрачна. Как хрусталь! Как у Моцарта, как у гениев барокко. Ничего лишнего, никаких изысков ради изысков, прозрачная мастерская техника, понятно, откуда каждая нота взялась и куда она ведет. То же я могу сказать и о музыке Тищенко, но его прозрачность — другая. Это прозрачность Шостаковича в той части его творчества, где его высказывания граничат с минимализмом. Вариацию «Нашествие» в Ленинградской симфонии часто сравнивают с «Болеро», но музыка Равеля по сравнению с абсолютно каменной глыбой Шостаковича — изысканный восточный цветок. По сравнению с Равелем в «Нашествии» нет ничего, ровным счетом ничего, если вы понимаете, о чем я говорю. Просто ничего. Повтор, повтор, повтор, повтор, ясность и беспощадность простого повтора, который работает сильнее, чем что бы то ни было. Именно это «ничего» есть в Концерте для скрипки, фортепиано и струнных Тищенко, который прозвучит на нашем фестивале. Этот концерт начинается даже не с мотива: какую-то ноту бормочет скрипка, потом два удара непонятно в каком регистре фортепиано. Это сердцебиение живого организма — как те картины, которые мы видим на экране аппарата УЗИ: нечто, что пульсирует, мы не понимаем, что это, но понимаем, что это живой человеческий организм. В нем, этом организме, всего очень много, но оно все очень нужно. Отрезать что-то ненужное или добавить что-то нужное без ущерба невозможно — это музыка Тищенко.

Концерт написан в 2006 году, за четыре года до смерти Бориса Ивановича. Если сравнить его со знаменитым Первым концертом для виолончели с оркестром, который все знают по исполнению Мстислава Ростроповича, — он совсем другой. Концерт для виолончели гораздо более многословен, видно, что его писал человек молодой, в расцвете своих духовных и творческих сил. Концерт для скрипки, фортепиано и струнных написан человеком, который умудрен жизненным опытом и этим опытом утомлен. Это сочинение развивается через непростые композиторские решения, через сарказм и иронию, в скерцо второй части там совершенно базарные появляются ритмы, мотивы чуть не гопницкие, из подворотни, такое Шостакович мог бы написать. Но разрешается совершенным благозвучием, умиротворением — у позднего Шостаковича тоже это есть, например, в чудовищно напряженном, травматичном блоковском цикле, разрешающемся городским романсом.

Грачева: Кажется, Шнитке совершенно противоположным образом строит драматургию первого Concerto Grosso. Начинается, скорее, с надежды — колядки, которая была написана для картины «Как царь Петр арапа женил», но в окончательный монтаж не вошла. Текст, из которого эта тема выросла, — ровно про надежду: «О человек, недолог твой век, печален и смертною скорбью жален. Будь милосерден, к добру усерден, за муки телесные в кущи небесные примет тебя Господь». Но Шнитке отдает эту тему «подготовленному» фортепиано — и этот дребезжащий, совершенно потусторонний звук струн, проложенных советскими (именно советскими, все пианисты знают) копейками, сразу вносит сомнение в эту маленькую, хрупкую детскую надежду. Надежда рефреном пытается вернуться, но у нее очень мало сил.

Лидия Коваленко: Тищенко и Шнитке, казалось бы, совершенно состоялись в своем времени: признание публики и коллег, многолетнее преподавание в лучших консерваториях страны — Московской и Ленинградской, музыка к кинокартинам, которые посмотрели миллионы, аншлаги на концертах. Но от многих успешных современников их отличает пробоина внутри. Пробоина, дверь туда, в бездну — человеческую, прежде всего. Первый Concerto Grosso Шнитке — совершенно не баталия двух скрипок, как кажется на первый взгляд. Это битва некоего существа, созданного из двух скрипок, не то химеры, не то андрогина, — против тех, кого играют остальные участники этого разговора: струнный оркестр, фортепиано, клавесин. Мы много лет играем эту пьесу, и с каждым исполнением она становится все страшнее и страшнее, бездна делается все глубже. Дожить до конца, до итога, почти приговора, которым заканчивает свой концерт Шнитке, не так-то просто.

От многих успешных современников их отличает пробоина внутри.

Грачева: Для меня семидесятые годы, когда был написан этот концерт, — время, из которого выкачан воздух, очень душное, мертвенькое, нашедшее свою интонацию в романах Юрия Трифонова. Я всегда слышала в Concerto Grosso  № 1 Шнитке это отсутствие воздуха, отчаяние и неверие, что что-то поменяется.

Коваленко: Для меня эта история не про время.

Грачева: Не про время?

Коваленко: Нет. Эта история про человека, и она трагична настолько, насколько трагична жизнь любого человека.

Грачева: Как у Достоевского, которого Шнитке так любил?

Коваленко: Да, как у Достоевского.

Грачева: Если с этой точки зрения смотреть, Тищенко думает о человеке гораздо оптимистичнее?

Иофф: У Тищенко в принципе другой способ высказывания. Он не оценивает человека, он, скорее, о том, каким человеку стоит быть. У Шнитке в финале Concerto Grosso № 1, равно как и в финале любого другого его произведения, всегда итог. У Тищенко не итог, а мораль. Он — миссионер, учитель с большой буквы, гуру, сэнсэй. Он не заглядывает в бездну, он смотрит в глаза и режет правду-матку. Он вообще был таким человеком. Помню, на юбилее одного из наших коллег все по очереди вставали и называли его гениальным, а Борис Иванович встал и сказал, что гениальным считает человека, который сегодня с юбиляром играл, а вот о самом юбиляре, к сожалению, такого сказать не может. Те, кто его ценил, ценили за эту непримиримость. Ученикам его было непросто во всех отношениях. Другой гуру петербургской композиторской педагогики, Сергей Михайлович Слонимский, славился тем, что был человеком широких взглядов и мог от своих учеников принять любую эскападу. Борис Иванович Тищенко объяснял, как нужно сделать, чтобы получился смысл, и ждал соответствующего результата. Если ты выходил за пределы того, что Борису Ивановичу казалось допустимым, ты мог быть наказан весьма ядовитым комментарием, высказанным тихим голосом, очень вежливо, очень интеллигентно, но совершенно безжалостно.

Грачева: При этом Тищенко совершенно не был консерватором. Он первым в России и одним из первых в мире сделал редакцию «Коронации Поппеи» Монтеверди и исполнил ее — в 1967 году, когда об исторически информированном исполнительстве в СССР если и слышали, то краем уха.

Иофф: Очень много лет назад мы репетировали с Борисом Ивановичем до-минорную сонату Баха (он должен был исполнять партию фортепиано). Я пришел в его квартиру на Римского-Корсакова, он вышел и сказал, что не в настроении сегодня музицировать, но хочет, чтобы я послушал одну запись. У Бориса Ивановича была огромная японская система — проигрыватель с фантастическим качеством звука, полкомнаты занимал. Он поставил мне запись и ушел. Это была одна из первых записей аутентичного исполнения Баха. Я был совершенно потрясен, такого я еще не слышал и ничего не понимал: почему на полтона ниже, почему такая странная артикуляция, почему такое странное звукоизвлечение и что это вообще значит. Когда соната закончилась, Борис Иванович зашел в комнату и сказал: «На мой взгляд, здесь очень много интересного. До свидания», — и снова ушел. Так как я эту историю и это исполнение помню до сих пор, видимо, это была одна из лучших репетиций в моей жизни.

Это была одна из первых записей аутентичного исполнения Баха. Я был совершенно потрясен, такого я еще не слышал и ничего не понимал: почему на полтона ниже, почему такая странная артикуляция, почему такое странное звукоизвлечение и что это вообще значит.

Грачева: Оба концерта — и Шнитке, и Тищенко — на нашем фестивале будут предваряться спектаклями, небольшими, но настоящими. Актеры будут читать стихи и прозу, но не просто читать: режиссер Борис Павлович, художник-постановщик Маша Рыкова и видеохудожник Вика Оцвера придумали совершенно невероятные, очень аскетичные и очень выразительные решения. Перед Concerto Grosso будет разыгран один из самых поразительных в мировой литературе диалогов из «Бесов» Достоевского в исполнении актрисы Александринского театра Ольги Белинской (Марья Тимофеевна Лебядкина), только что номинированной на «Золотую маску», и актера Театра имени Ленсовета Сергея Волкова, «Золотой маски» уже удостоенного (наверняка вы читали его открытое письмо в поддержку Юрия Бутусова). Достоевский и Шнитке создают друг для друга дополнительный контекст, дополнительное смысловое пространство — сам выбор произведения был подсказан дневниками Шнитке и его интервью. Шнитке прямо говорит, что больше всего из русской литературы на него повлиял Достоевский (цитирую «Беседы с Альфредом Шнитке»), «потому что сохраняет то первоначальное качество нераскрываемости его произведений и при втором, и при пятом, и при десятом чтении. <…> В нем есть нечто настолько высокое, идеальное, что логикой никогда не будет исчерпано».

Концерт Тищенко будут предварять фрагменты «Поэмы без героя» Ахматовой, которые прочтут рок-музыкант Светлана Сурганова и актриса БДТ Полина Толстун. Тищенко очень любил поэзию Ахматовой, написал несколько сочинений на ее стихи, считал знакомство с Ахматовой одним из главных событий своей жизни — их познакомил Бродский, отвез Тищенко в Комарово. И вот начало этого концерта — бормотание скрипки и удары клавиш фортепиано, словно стук в дверь, тот свет, просочившийся в этот, — перекликается с началом «Поэмы без героя», с появлением неведомого ночного гостя. И точно так же, как «Поэму без героя», концерт наполняют голоса, голоса из прошлого, живые.

Каждый из концертов фестиваля уникален: только один раз на сцене объединятся эти актеры, музыканты и режиссеры. Я счастлива, что фонд AdVita может отметить свой шестнадцатый день рождения таким выдающимся культурным событием — и одновременно собрать пожертвования на лечение людей, которым нужна помощь прямо сейчас.

Понравился материал? Помоги сайту!