«Мы пока еще до конца не осознаем, как это будет дальше без него»

Один из статусных проектов Московской филармонии, который из-за его непривычности можно назвать смелым, с огромным успехом прошел в Большом зале консерватории. На сцене стояли восемь духовиков из амстердамского оркестра Concertgebouw: два гобоя, два кларнета, два фагота и две валторны. В программе были обработки и оригинальное сочинение Моцарта, октет Бетховена. Екатерина Бирюкова встретилась с инициатором концерта, единственным его участником российского происхождения, известным гобоистом, совмещающим сольную карьеру со звездной работой в одном из лучших оркестров мира, Алексеем Огринчуком.

— Твои коллеги из оркестра Консертгебау, наверное, задавали тебе всякие вопросы. Не страшно ли сюда приезжать? Правильно ли это сейчас?

— Ехать, не ехать — такого вопроса вообще не возникало. Потому что наш настрой — чисто артистический. Чуть больше года назад мы были в Большом зале консерватории в рамках мирового турне по случаю 125-летия нашего оркестра. Это был первый приезд Консертгебау в Россию за почти 40 лет! Последний раз оркестр приезжал с Хайтинком, и ходит такая история, что то был исторический концерт, после которого сидевший в зале Шостакович подошел к Хайтинку и сказал: «Маэстро, спасибо, что вы открыли для меня музыку Брукнера». Так что и для оркестра, и для Мариса Янсонса, и лично для меня это была куча эмоций. И когда у меня потом возникла идея привезти в этот же прекрасный зал духовой состав, то есть музыку, которая все-таки достаточно редко у нас исполняется, — все ребята среагировали молниеносно и очень позитивно. Для нас этот концерт — событие.

— Восемь духовиков на сцене БЗК и полный зал народу — такое правда сложно представить. Почему у нас все так непросто с культурой игры на духовых инструментах?

— Да, в России с традициями духового музицирования слабовато — это связано и с качеством инструментов, и с камышом, из которого трости делают, и с отсутствием барочных композиторов, которые бы, например, писали для гобоя. В России не было Куперена, Рамо… Так что это не наша отличительная черта. Во всем мире признают, любят, уважают и побаиваются русских струнников, пианистов, дирижеров. Впрочем, теперь немножко и духовиков побаиваются. Есть гобоист Женя Изотов, который, как и я, учился в Гнесинской десятилетке, он эмигрировал в Америку, когда я только поступил в школу, он первый гобой в американских оркестрах — в Чикаго, в Сан-Франциско. А я — в Консертгебау. То есть мы стали некими первопроходцами.

Традиции нет, но самородки всегда были. В каждом поколении. И это потрясающие личности были. И многие клали свою жизнь на то, чтобы поднять на максимально высокий уровень именно русскую духовую школу. Я думаю, за последние лет 20 многое изменилось. Люди получили возможность ездить на мастер-классы западных исполнителей. И все чаще стали приглашать этих исполнителей в Россию. Поэтому я как раз считаю, что духовая школа у нас развивается. В лидирующих российских оркестрах — очень хорошие духовые группы. То есть прогресс безусловный по сравнению с тем, что было 30—40—50 лет назад.

— Но все равно, когда у Курентзиса премьера, то самолет в Пермь полон европейских духовиков.

— Ну, значит, Теодор считает, что ему так комфортнее. Имеет право.

Я четвертый год преподаю в Женевской консерватории. У меня есть несколько учеников из России, они уже получают международные премии на конкурсах, хорошие ребята, занимаются очень целеустремленно, по-настоящему. Я не знаю, как сложится их жизнь. Но я думаю, они или вернутся в Россию, или будут регулярно сюда приезжать. Нам нужно это поднимать. Поэтому, когда мне доверяют такие организации, как Московская филармония или «Декабрьские вечера», и дают определенный карт-бланш, я всегда в первую очередь думаю о том, чтобы привезти именно духовиков. В прошлом году на «Декабрьских» мы исполняли Гран Партиту Моцарта, которая очень редко звучит. Я привез сливки, crème de la crème французской школы. Это все мои друзья по Парижской консерватории, они сейчас солисты в крупнейших французских оркестрах. Год назад мы с Московской филармонией сделали тоже необычный проект. На сцене зала Чайковского — квинтеты Моцарта и Бетховена для духовых. Ненормальная ситуация, да? Вот Концерт для скрипки Чайковского — это нормально. Но я искренне благодарен филармонии за открытость. Дать такую большую — во всех смыслах — сцену духовикам и такому маленькому составу! Это редкость. Концерт прошел очень успешно, и мы сразу обсудили возможность выступления духового октета.

— Марис Янсонс уходит с поста главного дирижера вашего оркестра. Как Консертгебау переживает смену шефа? Как вообще это происходит-то в цивилизованных оркестрах?

— Ну, на самом деле, заканчивается эра. Эра Янсонса. Тяжело. Потому что, конечно, Марис уникальный, особенный человек и музыкант. И эти почти 11 лет, что он является главным дирижером нашего оркестра, — потрясающий период, на мой взгляд. Мы пока еще до конца не осознаем, как это будет дальше без него. В связи с разными причинами он объявил о своем уходе не сильно заранее. Что, конечно, не способствовало легкому восприятию этого факта со стороны оркестра. Потому что когда у оркестра есть три года, чтобы выбрать главного дирижера, это другое дело.

— А Консертгебау сам выбирает дирижера? Как берлинцы?

— Не совсем как берлинцы, у нас немножко другая система, но да, оркестр имеет весомое слово. Я уверен, что для Мариса это тоже было очень тяжелое решение. Мы очень надеемся, что он будет к нам возвращаться как можно чаще в качестве приглашенного дирижера. Есть планы. В следующем сезоне он проведет с нами несколько недель. Сейчас в марте он приедет на программу, которая включает в себя песни Малера с Томасом Хэмпсоном и Концерт для оркестра Бартока. И это будет его официальная последняя неделя в качестве главного дирижера. И мы только что закончили с ним наше последнее турне по Европе. Это были очень успешные концерты — во Франкфурте, Вене, Мадриде и Париже. Последний концерт был в Парижской филармонии, в новом зале, который только что открылся.

— Ну и как зал?

— Хороший. Большой. Почти 2500 мест. Ультрасовременный. Очень хорошая акустика. На нашем концерте присутствовал сам Тойота-сан, который ее делал. Берлинская филармония буквально за два дня до нас там выступала. И вообще я просмотрел буклет на первый сезон — очень впечатляет. Этот зал, конечно, будет принимать лучшие мировые оркестры. И он будет основной площадкой Оркестра де Пари.

— Ты работаешь в Консертгебау уже 10 лет, и, насколько я понимаю, твой контракт позволяет совмещать работу в оркестре со многими другими видами деятельности. Насколько это приветствуется?

— Нужно понимать, что если ты решаешься быть соло-гобоистом такого топ-оркестра, то это подразумевает автоматом, что не будет возможности сидеть на всех стульях сразу. Все-таки работа в оркестре — это приоритет. И я считаю, что это правильно. К тому же я беру максимум позитива от, если можно так сказать, оркестровой работы. Хотя я ее как оркестровую работу не воспринимаю. Музыканты такого уровня, прекрасная человеческая обстановка плюс легендарный зал — для меня это радость. Да, есть программы, которые мне менее интересно играть. Ну, может, я еще не дорос до музыки Картера? Ну о'кей, бывает. Но мы играем разный репертуар. У нас есть целый набор композиторов, исполнение которых нашим оркестром считается эталонным, — Малер, Рихард Штраус. Плюс с нами работают лучшие дирижеры. Если учесть, что я все больше интересуюсь дирижированием, для меня это как перманентный мастер-класс.

При этом понятно, что солисты-духовики в нашем оркестре, как в любом топ-оркестре, — это личности. Это лидеры своих групп, ведущие за собой, которые должны вдохновлять, которые распространяют импульсы. Я, во всяком случае, очень четко ощущаю, что соло-гобой — это своего рода концертмейстер духовых. Это человек, который сидит ровно по центру…

— …дает ноту «ля» при настройке оркестра…

— …да, стоя. Я всегда поворачиваюсь к разным частям оркестра. Первое «ля» идет духовым. Второе — струнным. Какой-то журналист даже написал, что это «ля», как спрей, распространяется на 360 градусов по всему залу.

За последние 10 лет оркестр очень обновился. Естественным образом. Многие люди ушли на пенсию, проработав в оркестре 20—30—40 лет. Год назад ушел альтист, который проработал 43 года в оркестре!

— Это он еще Кондрашина помнит!

— Он всех помнит. И Виктора Либермана, который когда-то был концертмейстером оркестра, и Кондрашина, и Хайтинка, и Шайи.

В общем, пришли новые интересные исполнители. И многие из моих коллег выступают достаточно много вне оркестра. И мне самому очень нравится играть и соло, и в камерных ансамблях, и преподавать, и теперь немножко дирижировать. Но надо разумно это совмещать. Поэтому, конечно, приходится отказываться от большого количества сольных и камерных проектов. Соглашаюсь только на то, что мне по-настоящему интересно. Но, я считаю, это полезно со всех сторон. Я представляю оркестр в других странах, на разных фестивалях, в разных залах. А потом я, полный новых импульсов и впечатлений, возвращаюсь и заражаю этим коллег.

А внутри оркестра что важно? Первым голосам важно найти правильный баланс, точную пропорцию коллективной игры и моментов, когда нужно сиять, когда у тебя соло. Мы — команда. Каждый из нас — значимый элемент внутри большого коллектива. Поэтому когда тутти — ты один из 120, и мы вместе идем к одному артистическому результату.

Понравился материал? Помоги сайту!