Гарик Сукачев: «Все было провокацией. И меня за это ненавидели»

К своему 60-летию Игорь Иванович Сукачев подходит в трудах и хлопотах. 16 ноября с концерта на московском стадионе «ЦСКА Арена» стартует юбилейный тур «Go!», подготовка к которому шла полтора года. Скоро выходит и новый альбом рокера-режиссера, работающего в кино и театре, — масштабная концептуальная работа «246», о которой он предпочитает пока не распространяться, но известно, что это будет не просто пластинка, изданная на компакт-дисках и виниле, но также интерактивный проект в интернете и выставка в офлайне. В преддверии юбилея Денис Бояринов встретился с Гариком Сукачевым, чтобы обсудить времена его хипповской юности, его место в российском роке и загадку искусства.

— Игорь Иванович, сначала я бы хотел с вами поговорить о давних временах...

— Так книжка же недавно вышла — «Путь Горыныча», там обо всех этих временах довольно ловко написано [Михаилом] Марголисом. Ну, пожалуйста. Но вы должны понимать главное: все, что я вам буду говорить про давние времена, — это на 90% враки. Всегда очень тяжело вспоминать. С другой стороны, красиво не соврать — истории не рассказать.

— Вас отец когда-нибудь называл Гариком?

— Никогда, что вы! Я сам себя назвал Гарик.

— А когда появилось прозвище Горыныч?

— Очень давно. Мне кажется, что еще во времена «Бригады С» кто-то из ребят меня стал так называть. А потом уже так стали звать меня все близкие друзья — и Ваня Охлобыстин, и Миша Ефремов, и Димка Харатьян… А кто первый ляпнул — уже и не вспомню. Это уменьшительно-ласкательное от «Игорь Иванович» — лингвистически милый оборот. Мне нравится, когда меня так называют.

— Вас воспитали тушинские улицы. Вы считаете себя тушинским?

— Ну, конечно, я — абсолютно тушинский. Но не только тушинский. Я до школы жил в деревне — ну, не совсем жил, а был там в детском саду на пятидневке. Так что на маленькую часть я и деревенский. А дальше я тушинский, прямо тушинский-тушинский. Из Тушина мы уехали, когда наш сын пошел в первый класс школы. Это мне было уже за 30 лет. С тех пор я живу в центре.

Везде я глаза мозолю — в рок-тусовке, в кинематографическом и театральном мире. Но существую сам по себе.

— Вас тянет в родные места? Давно вы навещали Тушино?

— Я очень часто проезжаю Тушино — у нас дача на Сходне, а это через Тушино надо ехать. А три дня назад я был в Тушине вместе со съемочной группой одного из каналов — они снимают большой фильм обо мне. Начался дождь, и мы не снимали. Но я сказал Виктору, нашему менеджеру: хочешь, я покажу тебе места, где я вырос, где я с Олей (женой — Ольгой Сукачевой. — Ред.) познакомился… Там все рядом. Показал — он был в восторге.

Я из старого Тушина — из того, которое построено до войны. Оно ведь стало районом Москвы только после войны, а до того это был город, и древнейший город. Там же, как известно, стояли войска Лжедмитрия на реке Сходня.

Вы можете посмотреть фильм «Кризис среднего возраста». Всю детскую линию для него я снял в Тушине — все мои улицы, все места, которые я знал прекрасно, снял там.

— Однако вы много времени проводили и в центре Москвы.

— Еще подростками мы с моим другом любили ездить в центр. Потому что там парк Горького, девчонки, праздники… На 9 Мая Ленинградское шоссе перекрывали от метро «Сокол» до «Белорусской», и этот участок превращался в большую прогулочную зону. Там выступала художественная самодеятельность — было очень красиво и ярко. И мы сбегали в центр.

Я всю свою жизнь люблю старую Москву — настоящую, все эти наши переулки и проходные дворы. Мы лазили по ним с детства — я очень хорошо их знаю.

— Когда вы начали тусоваться на Стриту? Или тогда он назывался Бродвей?

— В мое время это называлось Стрит — улица Горького от Пушкинской до Камергерского. А Бродвеем его называли старшие товарищи, которые были стилягами. Я с ними не был тогда знаком. В Москве было несколько точек, где собиралась продвинутая молодежь, — Пушка, наша любимая Трубная площадь, которая называлась Труба, Гоголя́ — у памятника Гоголю, где собирались олдовые хиппари. Была продвинутая тусовка, которая собиралась у Архитектурного института, — но я там не был, только мимо проходил. В начале 80-х уже появились сквоты — они тогда назывались коммунами.

— Чтобы быть принятым в эту тусовку, надо было каким-то определенным образом выглядеть?

— Что значит «принятым»? Видишь мальчиков и девочек — таких же, как и ты. Они выделяются, и ты выделяешься. Тут же начинаются общие разговоры — там подпольная выставка, здесь подпольный концерт. Тогда было все очень просто: ты видел модных ребят, и ты был таким же. В каждом районе и в каждом городе они были. Вон у Шевчука есть отличная старая песня: «У нас в деревне тоже были хиппаны». Мне так нравятся эти слова (смеется). Я про это кино снял («Дом Солнца». — Ред.).

— Вы носили длинные волосы?

— Даже Женька Хавтан в своих воспоминаниях говорит, что, когда я пришел в группу «Постскриптум», которая потом превратилась в «Браво», у меня были длинные волосы. Это ведь была группа хиппарей. Был 1983 год. Хотя я в том же 1983-м и постригся.

— А в какой момент вы отрастили усы — неизменный элемент вашего образа?

— Я губастый, я себе не нравился. А эти чертовы усы, мне казалось, придают мне мужественности. А все поняли, что они придают не мужественности, а урловости, — и я этим воспользовался.

Я к ним привык. Я брил их несколько раз в жизни. На что мне моя жена Ольга говорила: «Слушай, отрасти, пожалуйста, усы. У меня ощущение, что ты какой-то голый» (смеется).

— До «Постскриптума» вы были в группе «Закат солнца вручную»...

— Это одна и та же группа. Просто сменили название. Кстати, название «Постскриптум» мне никогда не нравилось. Но я не стал восставать против ребят. А я до сих пор считаю, что «Закат солнца вручную» — охеренное название. Тогда в довольно маленькой среде молодежного андеграунда — хотя она нам казалась обширной — ты мог не знать эту группу и не быть на ее концерте, но ты точно слышал ее название, потому что оно крутое. А «Постскриптум» — некрутое название. Возможно, поэтому группа и перестала существовать через два или три года после переименования.

— «Закат солнца вручную» даже записал магнитоальбом.

— Их было несколько. Когда мне Паша Кузин (барабанщик «Заката солнца вручную», «Постскриптума» и «Браво». — Ред.) наши старые пленки передал (это было три диска), я их послушал и испытал чувство стыда за наивность этих мальчишек. Но как человек, который много десятилетий уже в музыке, не могу не отметить, как же круто эти мальчишки играли в 17 лет! И какую сложную музыку — длинные, нескончаемые композиции со сменами ритма и так далее. Мы действительно играли довольно интересную музыку, за это нас и любили.

— «Закат солнца вручную» пересекался где-нибудь с «Машиной времени» — на каких-нибудь сборных концертах?

— Никаких сборных концертов тогда не было. А «Машина времени» были боги. Другие миры. А мы — другое поколение. У нас была своя жизнь.

Моя волшебная встреча с «Машиной времени» произошла в 1979 году, когда Андрей Макаревич решил сменить состав. Этот состав пришел репетировать на ту базу, где сидела наша группа, — и нам было позволено присутствовать на репетиции. Конец 1970-х, железный занавес, полный андеграунд и запрет на рок. Мне было 18 лет — я впервые в жизни увидел, что группа — это не просто четыре человека. Я увидел фабрику — я увидел, что есть менеджер, есть художник по свету, есть чуваки, которые занимаются оборудованием. Что вокруг группы есть огромная команда, которая на них работает, — и вот это меня потрясло до глубины души. И, конечно, я пересмотрел все, что с нашей группой происходит. И внутренне я себе сказал, что дальше именно так я и буду действовать: именно так и должна выглядеть группа, именно так она должна развиваться. Для меня это был колоссальный урок и колоссальный подарок. Момент, который переворачивает твое мировоззрение, сложившееся к определенному возрасту, и позволяет тебе двигаться дальше.

— О московском андеграунде 1970-х и о хиппанах вы сняли фильм «Дом Солнца». Вы пытались в нем достоверно отразить тогдашнюю реальность или это мифотворчество?

— Любое художественное произведение — это мифотворчество. Даже документальный фильм — это мифотворчество. Даже реалити-шоу — это работа продюсеров, режиссеров, монтажеров. Мы с вами не видим, что происходит на самом деле. Потому что это неинтересно: ну, какие-то люди ходят, что-то говорят.

В такого рода произведениях, безусловно, есть элементы реконструкции исторических событий. Но в другом ключе. И кое-что придумано для того, чтобы показать, как это выглядело эмоционально.

— Я сейчас вспомнил сцену из «Дома Солнца», когда герои приходят на подпольный концерт «Удачного приобретения», а там дебютирует «Машина времени» — и Макаревич, такой молоденький, поет «Битву с дураками».

— Это была важная для меня сцена.

Недавно в одном интервью Андрей Макаревич ее вспоминал и сказал, что вот Гарик придумал эту сцену и, мол, все это фигня. Еще он там говорит, что я ему ее показывал. Я ему ее действительно показывал. На что он мне сказал: «Слушай, ну это же вранье. “Машина времени” образовалась в 1969-м, еще в школе, и ее первый концерт был не в 1974-м и не в 1975-м». А я ему ответил: «Андрей, это художественное произведение. И мне наплевать, когда образовалась “Машина времени”. И публике, которая смотрит это кино, совершенно наплевать на то, как она образовалась. Публике, безусловно, не наплевать на то, как выглядел рок-концерт в то время и какими мальчишками в то время были вы. Увидев этого мальчишку, она узнает в нем тебя, и вот это самое главное. А еще главное, что пройдут годы — и ты, может быть, сам начнешь врать, что так оно и было». В этом и есть загадка искусства.

— Говоря о влияниях, которые вы через себя пропустили: кто поменял ваш взгляд на то, как нужно вести себя на сцене?

— Не было таких людей — видиков-то не было (смеется). У нас все как гвозди стояли. Меня сильно ненавидели в определенной части андеграунда.

— За раскованное поведение?

— Ну да. Меня побаивались. Спросите Галанина — обо мне говорили: «Е∗нутый». В смысле — псих.

— Вы так начали выступать еще в «Постскриптуме»?

— Да, хиппаны — они же унылые, им это не нравилось. Надо было сидеть, психоделически переживать эту музыку и... «балдеть» — такое идиотское словцо тогда было. А я что-то не мог устоять на месте. Ну, я в хиппанах уже разочаровался к 20 годам. Я их называл «вялые».

Если сейчас все говорят, что я продался Путину, то тогда говорили, что я — фашист.

— «Бригада С» сложилась за несколько недель до легендарного фестиваля «Рок-елка» Московской рок-лаборатории.

— Как номинальная величина «Бригада С» существовала с 1983-го — после того как мне выдали черную метку в группе, которая была «Постскриптумом», а стала называться «Браво». Я сразу собрал свой состав. Состав был плавающий — я никак не мог найти людей, пока не поступил в Липецк (в Липецкое областное культурно-просветительское училище на режиссера театра. — Ред.). Я уже был знаком с Сергеем Галаниным — он был звездой андеграунда, самым лучшим бас-гитаристом. Название группы все знали. Меня все знали — этого невменько. Но «Бригада С» возникла только тогда, когда в группу пришел Сергей. И поверил в нее.

— «Бригада С» означало «Бригада Сукачева»?

— Это провокация. Такая же, как и Гарик. Серега хотел, чтобы группа называлась «Бригада СГ» — «Сукачева—Галанина». Мне большого труда стоило убедить его в том, что «Бригада С» — такое название, которое знают все. Если сейчас все говорят, что я продался Путину, то тогда говорили, что я — фашист. Я сказал Сереге: «Слушай, меня за глаза называют фашистом. Мы не только не будем это отрицать — мы этим обязательно воспользуемся. Я отращу еще длиннее челку». Что я и сделал — она такая длинная была (смеется).

Все было провокацией — и духовые инструменты в группе. Меня ненавидели за это. Ведь рок-музыка — это электрогитара, фузз и в лучшем случае синтезатор. А дудки — это пошлятина какая-то, эстрада. Меня ненавидели все — начиная от музыкальных журналистов в свитерах с вытянутыми локтями, тоже вялых, и заканчивая всей рок-общественностью. Но я над ними хохотал и видал их в одном месте. Зато смотрите: с моей легкой руки теперь везде дудки.

И баян тоже. Меня спрашивали: почему баян? А я учился на баяне играть. Никто не играет на баяне в рок-музыке — а я сыграю. Пускай опять меня ненавидят — мне это нужно было. Меня и ненавидели. Но, правда, девушки строили мне глазки.

Я ржал над их черными одеждами и развевающимися знаменами.

— Если почитать музыкальную прессу того времени, заметно, что журналисты либо обходят стороной «Бригаду С», либо подбирают какие-то очень аккуратные слова.

— Мне кажется, это связано с тем, что я всегда был сам по себе. Невзирая на то, что у нас было рок-движение. Мы все были очень близкими друзьями — я имею в виду всех великих. И почти со всеми я до сих пор в прекрасных товарищеских отношениях. За исключением двух-трех людей, которым я не подам руки. Это было прямо рок-движение. Но я всегда хохотал над их «Перемен требуют наши сердца» — они идут уже, эти перемены, что ты там требуешь? Я ржал над их черными одеждами и развевающимися знаменами. Меня сильно недолюбливали из-за этого. Но я такой. У меня скверный характер был в молодости. Я сильно изменился с тех пор.

— При этом вы собрали рокеров вместе в песне «Все это рок-н-ролл» и, по сути, записали гимн отечественного рок-движения.

— Это было предложение ее автора — Кости, Константина Евгеньевича (Кинчева. — Ред.). А может, и я предложил. Уже и не помню.

Там же все просто: это первый русский кавер-альбом («Все это рок-н-ролл». — Ред.). Опять я первый! Но тогда я и не задумывался о том, что это первый кавер-альбом, — я и слова тогда этого не знал. Я очень любил эти песни. Но их же сотни — песен, которые я люблю. Я тогда не выбирал — у меня были песни, которые я напевал все время, они жили во мне. Были и студия под боком, и время. И мы записали такую пластинку, потому что никто этого раньше не делал в Советском Союзе. А «Все это рок-н-ролл» ее подытоживала. Костя написал гимн нашего поколения — там каждая строчка верна и исторична. Это эпичное произведение. Да и клип говорит о том, насколько мы тогда были близки. К счастью, время нас не раскидало.

— А сейчас вы считаете себя частью рок-движения?

— Я вообще об этом не думаю и никогда не думал. Я сам по себе. Меня нигде не могут скоррелировать — понять, кто же я такой. Хотя везде я глаза мозолю — в рок-тусовке, в кинематографическом и театральном мире. Но я существую сам по себе, не примыкая ни к каким лагерям. Не участвую ни в каких тенденциях, а просто делаю то, что я хочу делать, — и больше ничего. Как к этому люди относятся? Всегда очень плохо. Потому что они не могут тебя идентифицировать — им это неудобно. Я и сам такой. Человек должен к чему-то принадлежать. Когда он ни к чему не принадлежит — это странно.

— Казалось, что в последнее время вас больше увлекала работа в кино и театре.

— Да ну, вы же видите — если бы меня это увлекло, я бы не четыре фильма снял за жизнь, а хотя бы четырнадцать.

— Фильмы снимать дорого.

— Совершенно верно. А перед тем, как снимать фильмы, надо несколько лет искать деньги, а это очень унизительно.

Театр меня не увлекает. Мне предлагают в театре ставить, но у меня нет пьесы, которая меня может смести, как меня смели «Дисфункционалы». Когда я прочел эту пьесу, во мне произошел ядерный взрыв. С тех пор прошло уже шесть лет. Я такую новую пьесу сначала искал, а теперь не очень-то и ищу. Может быть, она свалится. Я буду счастлив. Потому что работа в театре — это была отличная работа, интересные и непростые девять месяцев, которые хотелось бы повторить на новом материале.

— Мы подобрались к новому альбому «246». Вы его выпускаете специально к своему 60-летию или так просто совпало?

— Так совпало. Это же заблуждение, что мне исполнится эта странная и смешная цифра, я выпущу пластинку и все прямо пойдут ее покупать. И я так обогащусь, что куплю себе маленький остров в Тихом океане. Никогда! Хотя я бы и купил с большим удовольствием (смеется).

— Пауза между альбомами была довольно значительной — почти шесть лет.

— Ну а что? Надо мной же никто не довлеет. Тут же как: если что-то пишется, значит, это счастье. Если пишется чепуха, то она летит в корзину. Если пишется и записывается то, что вызывает чувство внутренней удовлетворенности, ты говоришь: да, это то, что я хотел сказать, и то, как я хотел сказать, — это круто! Спешить с этим не надо — говорю я сам себе и никуда не спешу.

Вы услышите довольно длинный по хронометражу альбом, а произведений в нем всего семь. Зато это законченная симфония — можно ее и так назвать.

Когда будет следующий альбом? Да хрен его знает — может, будет, а может, и не будет. Захочется... Ну как захочется — это же не хотение. В тебе что-то должно возникнуть, чтобы ты такой: «О! Клево! Я теперь пойду рассказывать эту историю».

— А какую историю рассказывает альбом «246»?

— История всегда только одна — любовь и смерть. Никакой другой истории человечество не придумало (смеется).

Гарик Сукачев — «Мама, прощай!»

— В новую концертную программу войдут песни из «246»?

— Мы уже играем некоторые песни. Но, когда вы послушаете «246», вы обратите внимание, что некоторые произведения не очень соответствуют тому, что происходит на стадионных концертах. Они иначе сконструированы, они более сложные — возможно, они предполагают академические залы. А вообще я очень давно не люблю туров по продвижению новых альбомов. Это чепуха, их время давно закончилось.

Любая пластинка, как и книга, — вещь довольно личная. Она имеет направленность только на одного человека, не на компанию. Надо сесть, налить себе чаю, кофе, коньяку или вина (водки не стоит, потому что после водки опять водки захочется), закурить сигарету и послушать пластинку. Это довольно религиозный процесс.

— Кстати, почему вы назвали концертную программу «Go!»?

— Это придумал Павел Брюн — знаменитейший Павел Брюн, который как режиссер-постановщик стоял у истоков создания Cirque du Soleil и сделал для них 12 великих постановок, среди прочих — шоу «O». Он мой друг. Он сказал: «Go!» Я такой: «Клево-о-о! Это же 60! Паша, ты крут! Только я буду всем врать, что это я придумал» (смеется). Да — Go! Вперед, браток, вперед!

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!