Свобода или смерть

La vie devint sévère pour Marius.

Victor Hugo, «Les Misérables»

Я ничего не знаю про жирафа по имени Марий, но одно могу сказать наверняка. Все его предки — предки-жирафы, предки-парнокопытные, зубастые предки мелового периода — успели прожить достаточно времени, чтобы оставить после себя потомство. Десятки тысяч предков, миллионы лет. Так что если теория эволюции вообще годится для того, чтобы судить, чего хочет то или иное животное, то вот вам самое верное предсказание: Марий не был суицидальным мизогином, он хотел любви и не хотел умирать в возрасте 18 месяцев.

Было ли у него право на жизнь и счастье — вопрос сложный. Лично я считаю, что у животных нет прав, — и в этом, без всяких сомнений, со мной расходится большинство жителей Дании. Кроме того, я считаю, что жизнь жирафа стоит точно не больше, чем жизнь собаки, которую сбил мотоцикл. Но недавний скандал совсем о другом.

Жители России и Дании не переживают же из-за того, что жирафов убивают на охоте, хотя это случается много раз в год. Смерть этого жирафа потому всех и потрясла, что его убили люди, которые по роду своей деятельности должны вроде бы заниматься благоденствием жирафов. Убили после серьезных раздумий, вопреки общественному протесту и довольно показательно. Убили, как все мы в глубине души понимаем, из самых благих намерений. Это были не маньяки-вивисекторы, а зоологи, которые не желают жирафам ничего, кроме добра. В своем, конечно, специфическом понимании слов «жирафы» и «добро». И они были вполне последовательны.

Для начала надо понимать, чем занимаются сотрудники программы размножения жирафов, которые приговорили Мария. Занимаются они евгеникой. То есть их задачи не ограничиваются тем, чтобы отдельные жирафы хорошо жили, а стадо росло, — они следят за генетическим составом популяции. Поскольку оценить, насколько жираф красив и умен, человеку непросто, они пользуются теоретическими представлениями: близкородственное скрещивание в оранжерейных европейских условиях приводит к накоплению вредных мутаций, а для популяции это вредно. Можно было бы добавить жирафам свежей крови, да взять неоткуда: ловить зверей на воле зоопарки не имеют права. В общем, Марий, который был, судя по всему, плодом близкородственного скрещивания, никакой «пользы» для популяции не нес, и, следовательно, его надо было изъять.

Логика зоопарка выглядит откровенно бесчеловечной. Проблема только в том, что Марий был жирафом, а не человеком.

Вероятность нежелательных последствий — довольно плохой повод для того, чтобы гарантированно лишать животное возможности размножиться, и любой человек это интуитивно понимает. В конце концов, ста лет еще не прошло с тех пор, как председатель Верховного суда США подтвердил право штата Кентукки стерилизовать недалекую женщину, мотивировав это тем, что «трех поколений имбецилов вполне достаточно».

После того как личная жизнь Мария потеряла в глазах смотрителей всякий смысл, встал резонный вопрос о его судьбе. Кто-то говорил, что достаточно кастрировать бедное животное. Смотрители отказались. Это, собственно, и вызвало волну возмущения. Почему его нельзя было стерилизовать? Потому что «кастрация — это опасная процедура, анестезированное животное может упасть и сломать шею». Иными словами, операция, с небольшой вероятностью влекущая смерть, оказывается хуже, чем гарантированная смерть. Это кажется ахинеей любому человеку с остатками здравого смысла, но для чиновника, который несет ответственность за жирафов, это самое естественное рассуждение. Одно дело — он принял решение и убил жирафа, совсем другое — если что-то пошло не по плану. Как можно доверять жирафов людям, у которых что-то пошло не по плану?

Точно так же Копенгагенский зоопарк отказался отдавать Мария своим коллегам. Почему? Потому что надо его сперва транспортировать, а затем — у него не будет должных условий для жизни. Можно опять же подумать, что мерзкая йоркширская погода как-нибудь лучше смерти, но настоящий чиновник никогда не выпустит ответственность из своих рук. Послушайте Павла Астахова. Лучше умереть на родине, чем жить на чужбине.

Сотрудники Копенгагенского зоопарка просто довели патернализм до логического конца. Сначала жирафа кормят и поят, охраняют и лечат за счет государства. Затем — из лучших побуждений — решают, с кем ему спать. А затем оказывается, что этот конкретный жираф не может обогатить генофонд европейской популяции жирафов, а на его пайке мог бы благоденствовать кто-то еще с более приемлемым набором аллелей. (Это тоже почти цитата.) И тут тоже масса последовательности: ограниченные ресурсы надо тратить на максимальное благо для всех, а не на генетических уродцев.

Всеобщее возмущение было вызвано ровно тем, что администрация зоопарка разъяснила всю свою логику от начала до конца — и логика эта выглядит откровенно бесчеловечной. Проблема вот только в том, что Марий был жирафом, а не человеком.

Если мы хотим дать им свободу и уважение, то, может быть, стоит начать с того, чтобы закрыть зоопарки?

Единственная причина, по которой в Копенгагене живут жирафы, состоит в том, что людям хочется на них посмотреть и лень ездить в Африку. Значит, сотрудники зоопарков выполняют свою работу исключительно разумно: им надо обеспечить как можно более длительное существование маленькой европейской популяции для демонстрации в городах и весях. Желательно еще, чтобы шкуры у зверей лоснились и они не страдали слишком от наследственных заболеваний — жалко же.

Когда куски убитого Мария скормили львам, сотрудники зоопарка умильно сообщили, что вот в природе так постоянно происходит, пусть дети посмотрят. И хотя в природе, конечно, льву приходится побегать, чтобы получить кусок мяса, в их словах есть доля правды. Дикие жирафы страдают и рискуют гораздо больше, чем их родственники за решеткой, и умирают на десять лет раньше — как правило, без анестезии. Если мы хотим, чтобы они меньше страдали, надо признать, что зоопарки неплохо справляются со своей работой. Если мы хотим дать им свободу и уважение, то, может быть, стоит начать с того, чтобы закрыть зоопарки? Невозможно хотеть и того и другого одновременно.

В 1830-е годы животных, умерших в зоологических садах Лондона, посылали на анатомирование великому зоологу Ричарду Оуэну (именно он совершил удивительное открытие, что возвратный гортанный нерв у жирафа спускается из головного мозга в грудную клетку, огибает аорту и поднимается обратно к гортани, делая по дороге крюк в несколько метров). Оуэн начал свой мемуар, опубликованный в «Сообщениях Зоологического общества», такими словами:

«После перерыва во много сотен лет цивилизованные европейские нации вновь познакомились с живыми образцами редких животных из удаленных районов земного шара; и как следствие великой моральной революции, случившейся за это время, они могут объяснять свое коллекционирование более высокими мотивами, чем те, которыми руководствовались древние римляне, наполняя свои выставки и цирки».

Я не призываю закрывать зоопарки, но пока они существуют, странно жалеть о жирафе, носящем имя римского консула.

Понравился материал? Помоги сайту!