Ресурс

В издательстве Individuum выходит новая книга — сборник под редакцией постоянного автора Кольты Полины Аронсон «Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности».

Сборник — своего рода путеводитель по популярной лексике, утвердившейся после «терапевтического поворота», в котором она подвергается перепроверке и анализу.

Среди авторов книги — социологи, журналисты, психологи, антропологи, психотерапевты, в том числе Юлия Лернер, Гасан Гусейнов, Оксана Мороз, Илья Будрайтскис, Ольга Страховская, Жюли Реше, Кристин Годси, Марина Травкова, Владислав Земенков, Григорий Юдин, Жанна Чернова, Елена Миськова, Юрий Сапрыкин, Анна Темкина и другие.

Кольта публикует (с сокращениями) одну главу из сборника — «Ресурс» — написанную кризисным психологом, схематерапевтом Елизаветой Великодворской.

В повседневном языке городских жителей слово «ресурс» стало буквально повсеместным: мы встречаем его в бесчисленных публикациях психоблогеров, мемах, разговорах о начальниках и мужьях, в рассуждениях об успешной жизни и в рекламе. <...>

С одной стороны, растущая популярность идеи ресурса — это хороший симптом. Очевидно, сегодня люди проявляют большую готовность глубже, лучше осознать себя и попытаться почувствовать запас собственных сил, обратиться к своему настроению, понять, могут ли они действительно осуществить все задуманное. С другой стороны, представление о том, что каждый из нас непременно должен быть «в ресурсе», создает новые трудности и проблемы. Вокруг «ресурса» складывается целая мифология: мы говорим о нем, но не даем ему определения; используем понятие лишь в самом общем значении — как возможность что-то создавать, что-то накапливать. Человек приходит к психологу и говорит: «Я бы хотел стать поресурснее». Но что это значит, что стоит за этим запросом?

Часто за ним стоит стереотип совершенно здорового, эффективного во всех сферах жизни, а значит, ресурсного человека. «Ресурс» здесь рассматривается как капитал, которым следует распоряжаться в соответствии с законами психологической экономики. Человек оценивает сам себя как вклад в банке: он может посмотреть, какая там сумма; решить, куда эти средства переводить или не переводить; и, наконец, оценить, где ему выгоднее держать собственные средства. Исходя из идеи ресурсности, человек также начинает оценивать, в каких отношениях и организациях он может свой внутренний вклад более выгодно пополнять.

Казалось бы, ничего плохого в таком подходе нет: на первый взгляд, он позволяет человеку обрести субъектность, оценить свои силы и лучше понять, что с ним происходит. Однако проблема в том, что понимание этой субъектности сведено до упрощенной модели homo economicus — «человека экономического» — который измеряет степень своей «ресурсности» на базе клишированных идей. И поскольку никакой линейки и никаких критериев для измерения «ресурса» нет, ориентироваться приходится на стереотипы и образы, рождающиеся в массовой цифровой культуре: мы видим в Инстаграме маму с тремя детьми на руках, а рядом с ней, на фоне красивого дома и побережья, стоит еще и ноутбук. Мама «в ресурсе»: она, с одной стороны, удачно вышла замуж, но с другой стороны, безусловно, еще и сама работает — занимается инфобизнесом.

Такие образы рождают представление о том, что каждый человек должен постоянно восполнять и иметь подобный ресурс, — однако реальность повседневной жизни абсолютно иная, и это приводит нас к конфликту ожиданий. Например, когда у женщины появляется маленький ребенок, очень часто ей бывает трудно. Эти трудности могут быть разного масштаба в зависимости от ее экономической ситуации, состояния здоровья, возможности получить поддержку и помощь. И на фоне этих объективных проблем появляются проблемы вторичные; они рождаются из идей о том, как женщина должна себя в этой ситуации чувствовать, какой условный ресурс у нее должен быть на взаимодействие с собой, мужем и ребенком. Это идеальное «ресурсное» состояние сравнивается с состоянием реальным и появляется ощущение «со мной что-то не то, потому что я какая-то совсем не ресурсная». Отсюда и запрос к психологу: «Помогите мне стать ресурсной!» (как мифические другие, у которых все «окей»).

Однако спрос рождает предложение — а может быть, и предложение стимулирует спрос — и на рынке услуг стремительно развивается сегмент «ресурсного коучинга». Очевидно, что многих людей интересует эта форма консультирования, но встает вопрос о том, какую роль она должна играть на фоне других форм знаний о себе и какое место занимать. Здесь можно использовать метафору дома: когда мы говорим о строительстве, сначала важно построить фундамент и стены, положить пол и только потом вешать занавески и покупать вазочки.

Как человек, который занимается глубинной терапией, — то есть психотерапией личности, а не только состояний — я смотрю на большой и, похоже, непрерывно растущий рынок ресурсных коучей с любопытствующим скепсисом. Их услуги я отношу к разряду «занавесочки и вазочки», поскольку многим людям — особенно в России, где цепочка страданий, насилия и боли передается из поколения в поколение, — не хватает гораздо более базовых вещей для того, чтобы чувствовать себя устойчиво: не складываются значимые отношения, был трудный детский и вообще жизненный опыт. Когда, не укрепив «фундамент», человек начинает «вешать занавески», эффект получается очень сомнительный — и, как правило, недолгий. <...>

Такое отношение к идее «ресурса» — часть современной культуры, которая вытесняет тему страдания как такового и не очень любит живые, вечные человеческие вопросы, от которых нам не уйти, как бы мы свои ресурсы ни прокачивали.

Действительно, часто за запросом «прокачать ресурсы» стоит запрос «как сделать так, чтобы не страдать, когда есть страдания». Простой ответ: никак. Но психологи не дают простых ответов — мы все-таки поддерживаем процесс внутреннего исследования и помогаем человеку обратиться к ключевым вопросам человеческого существования, включая смерть, болезни, утраты и разрывы отношений. Мы предлагаем встретиться со всем спектром своих переживаний и истинных потребностей, обрести большую целостность в объемной картине бытия, критически осмысляя самого себя, влияние прошлого опыта и культуры. Общечеловеческие проблемы никуда не деваются и в «благополучном» XXI веке, несмотря на все наши цифровые, медицинские и социальные технологии. И точно так же, как во все времена, мы ищем способы избегать столкновения с этими вопросами. «Работа с ресурсом» может обернуться именно такой формой современного эскапизма.

Для того чтобы уйти от мифологического представления о ресурсе как о чем-то, что должно быть у всех и всегда, стоит обратиться, например, к теории сохранения ресурсов, созданной одним из ведущих американских исследователей стресса Стивеном Хобфоллом ^[1]. Эта теория объясняет причины стресса угрозой потери или реальной потерей ресурсов — то есть ценностей, которые люди, коллективы и общества стремятся сохранять и накапливать. Хобфолл выделяет различные виды ресурсов — экономические, социальные, личностные, энергетические (они помогают приобретать другие ресурсы, инвестировать) — и рассматривает их не по отдельности, а как систему отношений, общий запас. В этой системе утрата одного ресурса нередко напрямую ведет за собой утрату другого — то есть образуется так называемая «нисходящая воронка потери ресурсов», когда человек, пытаясь справиться с трудностями, продолжает терять все больше. Именно поэтому так часто не помогает односторонняя работа с «ресурсом», а нужен комплексный подход. Не все ресурсы и не во всех контекстах могут компенсировать друг друга, а также сама их значимость может быть различной в разных социальных и жизненных ситуациях.

Например, развод — это часто не только про расставание с партнером, конкретным человеком, но и про то, как изменение социального статуса повлияет на отношение к нам работодателя, если в обществе считается, что человек, который находится в отношениях, более надежен. Это про то, какие силы уйдут на объяснение ситуации друзьям; про то, как человек будет чувствовать себя еще в каких-то системах отношений в будущем. Последствия развода расходятся, как круги по воде, и могут определять, в каком объеме и как мы будем терять ресурсы — в зависимости от того, как к разводу относится социальная система.

Подход Хобфолла позволяет увидеть, что ресурсы бывают не только индивидуальными, но и коллективными; отойти от предельного индивидуализма и принять во внимание среду, в которой действует человек или организация. Система ресурсов тут выглядит как в теории социальной экологии Ури Бронфенбреннера ^[2], то есть как матрешка, где есть индивидуум, микросообщество, общество и какие-то большие группы, государство или отдельные социокультурные образования — и одно влияет на другое.

Но такое понимание системности ресурсов и их «встроенности» в социальную среду нетипично для России. Исключительный фокус на индивидуальных ресурсах и отсутствие достаточно глубокого понимания роли ресурсов коллективных — это особенность русскоязычного дискурса, его слепое пятно. В России и вообще на постсоветском пространстве прижились психологические системы, в меньшей степени учитывающие средовые и социальные факторы: классическая когнитивно-поведенческая терапия, психоанализ, гуманистическая психология (так называемые органоцентрические системы, по Ноэлю Смиту ^[3]).

Почему так произошло? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понимать исторический контекст, в котором развивалась советская и постсоветская психология и психотерапия. Насколько у нас вообще было возможно критиковать социальную систему в последние сто лет? Сложилась ли у нас исторически реальная, открытая критика общества? Или все, что можно было сделать на протяжении многих десятилетий, — это обсуждать, что и почему делает конкретный человек?

Если в стране не сложилась практика социальной критики, если за саму эту критику можно было лишиться свободы и жизни, то, хлынув на постсоветское пространство в девяностых, психология могла развиваться только в той системе, которая к тому моменту уже сложилась. Именно этим, на мой взгляд, объясняется «индивидуалистичность» российского психологического дискурса и психологической практики: для нее была подготовлена благодатная почва. Однако сегодня эта картина постепенно меняется, в Россию начинают приходить более контекстуальные виды психотерапии, ориентированные на большую системность, на учет среды и сложных социальных процессов, на понимание структурного неравенства, проблем дискриминации.

Не только в США, но и во многих других развитых странах давно сложилось представление о том, что дать человеку ресурс в трудной жизненной ситуации — это в большой степени задача организованных обществ и государства. В России это представление пока не прижилось. Обеспечение безопасности и права на жизнь и здоровье является прямой обязанностью государств, которые на себя эту обязанность взяли, подписав Декларацию прав человека. Конкретному человеку, например, женщине в ситуации насилия, нужны совершенно объективные вещи: материальная помощь, жилье, детский сад для детей, помощь полиции и юристов. Ее психологическое состояние, ее «индивидуальный» ресурс станет прямым результатом того, как и в каком объеме будет получена конкретная помощь. <...>

Наконец, на понимание того, что такое «ресурс» и насколько реалистичными могут быть наши представления о нем, влияют разного рода глобальные процессы, никак не зависящие от воли отдельных людей. В этом смысле пандемия оказала своего рода положительный эффект на психологическую практику и запросы клиентов: она поставила нас перед необходимостью признать, что в жизни могут случаться вещи, на которые мы повлиять не можем, — казалось бы, простая истина, но люди часто не готовы ее признать. По некоторым подсчетам, за 2020 год рынок психологических услуг в России вырос в два раза. Это говорит о высоком спросе, однако экономические возможности получать платную помощь у людей становятся меньше. Запрос «про ресурс» стал немного реалистичнее: люди уже понимают, что происходят процессы, на которые им не повлиять, они сталкиваются с утратами, с темой смерти в своих семьях, в семьях знакомых людей. С началом пандемии стало как будто проще говорить о том, что мы не можем изменить, о человеческом страдании.

Из-за тяжелейшей ситуации стало немного больше места для человеческого в человеке; ковид ударил по нашему коллективному нарциссизму — и заставил задуматься о доминирующем сегодня в российской психологии понимании субъекта. Фокусируясь исключительно на индивидуальных ресурсах и индивидуальной ответственности человека за их накопление и вложение, психотерапия может стать сверхнормативной практикой, не способной учитывать индивидуальный путь отдельного человека, не видеть ограничения, с которыми ему приходится сталкиваться. <...>

Хорошая психология реалистична. А реалистичная психология должна признавать многие ограничения и системность процессов. Возможно, сегодня, после опыта пандемии, нам стало чуть проще искать тот самый ресурс там, где его действительно можно найти, — а не в фантазиях о всемогущем человеке.

---

^[1] Hobfoll S. Conservation of resources theory: its implication for stress, health, and resilience // The Oxford handbook of stress, health, and coping. / под ред. S. Folkman. N.Y.: Oxford University Press, 2011.

^[2] Bronfenbrenner U. The Ecology of Human Development: Experiments by Nature and Designe. Cambrige: Harward University Press, 1981.

^[3] Смит Н. Современные системы психологии. Спб.: Прайм-Еврознак, 2003.

Книгу «Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности» можно заказать в Киоске Bookmate.

Понравился материал? Помоги сайту!