Против «мы»

Замечали, как часто вы говорите «а у нас, а вот мы тут» — имея в виду, в общем-то, только себя? «Мы» — говорит молодая мама, имея в виду и ребенка, и себя — исчезнувшую, стершуюся в заботах и недосыпах, и над ее «мы» принято иронизировать, передразнивать («мы покакали!»). У меня есть подруга, которая боялась после родов превратиться в гормонального зомби — ей казалось, это неизбежно, материнство — это «мы покакали». Она не говорит «мы» и называет сына «он».

«Мы» — пишет в фейсбуке гуманитарно-интеллигентский аккаунт, и его принято уважительно лайкать, ставить «мы вместе», комментировать. Лайк единомыслия, благородного меньшинства — необременительный клик делает вас частью чего-то безусловно хорошего. Это очень по-человечески — всем хочется быть частью мы — но и лицемерно. Потому что такое мы — не про множество, а про личность, которой нужен аргумент в свою пользу. Это надежда на защиту своего круга и страх — да, страх — думать дальше, туда, где нет никаких мы. Парадокс, но это «мы» — меньшее против большего. Не человек, а ощерившееся меньшинство, самое тесное, что есть в обществе, часть, бессмысленная без целого. Неужели теснота — привлекательна?

У Петра Вяземского в «Старой записной книжке» есть абзацы про «промахи пера»: «Капнист в одной своей песенке говорит: “Хоть хижина убога, / С тобой она мне храм; / Я в ней прошу от Бога / Здоровья только нам”. Нечеловеколюбиво и небратолюбиво это только перед словом нам. Это напоминает молитву эгоиста: “Господи, ты ведаешь, что я никогда не утруждаю тебя молитвою о ближнем: молю только о себе и уповаю, что ты воздаешь смирению моему и невмешательству в чужие дела”».

Вяземский — отличный собеседник, будто друг пересылает в мессенджере что-то тонко смешное — без комментария, просто с улыбкой-скобкой, что значит: «Я знаю, ты оценишь», и ты отвечаешь двумя скобками, потому что он тоже понимает. Он, Вяземский, считает, это эгоизм, я добавлю — эгоизм мнительный, что делает его смешным.

«Мы сегодня», «наши взгляды» — пишет как будто один и тот же человек под разными именами в разных изданиях, осуждая, разоблачая. Знаете, я искусствовед и перед ноябрьским лжелокдауном зашла в букинистический магазин — было не по себе от мысли, что книжные закроют, не потому, что я не смогу достать нужное издание, а потому, что не смогу какое-то время нырнуть в этот подвал, — и унесла очерки Нины Дмитриевой. Это базовое советское искусствознание, его сегодня пренебрежительно зовут «описательным». Там нет блокпостов нашей этики, но есть ясные формулировки и тренированная мысль, «бесправные классы XVII века», конечно, тоже есть, но легко фильтруются. Я перечитывала и понимала, что хочу уметь также тренировать мысли — и боюсь нас больше «бесправных классов», ведь это не фильтруется.

«Мы» — говорит бывший журналист, а теперь пиарщик про компанию, в которой работает. Недавно «мы» — это были вы с ним, которые весело сбегали из пресс-туров, чтобы найти фактуру, а теперь он говорит «мы» про серьезную и холодную организацию, его фото в соцсетях — «по итогам» чего-то скучного, где улыбаются и жмут руки. Хочется отомстить компании за то, что отняла если не друга, то напарника, хотя она просто показала, что дружбы не было, только отрезок пути (вспоминаю «временные браки» мусульман-шиитов). Надо сказать компании спасибо, но хочется ее пнуть — я этого не делаю, потому что монолиту ничего не будет, а моей ноге — да. Хорошо шиитам, они знают правила мут’а (так называется временный брак), а я — нет, и оказалась не готова.

«Мы» — говорит подруга про планы на отпуск с парнем. Они не женаты, но она носит кольцо на безымянном (он — нет), для нее они — «мы». «Мы так хотим наконец в Италию» — в Италию хочет только она, но говорит «мы». Вы — это ты, недовольная двумя работами, устающая от них, и он, смотрящий футбол с баночкой пива, когда ты приходишь поздно вечером? Твоя злость — это и есть вы, «мы»? Я чувствую ее, когда мы пьем какао в кафе в середине выходного дня — твой вибрирующий голос, пока ты говоришь с официанткой, то, как ты теребишь кольцо, как тебе неудобно с новой стрижкой и за столиком, который совсем немного покачивается — тебя это выводит, и я стараюсь не двигать локтем, чтобы стол не шевелился и ты не бесилась. Но тебя раздражает даже мое спокойствие — я вижу не подругу, а — как говорил Бильбо Бэггинс — кусочек масла, размазанный по слишком большому ломтю, истончившегося человека. Это из-за кольца на твоем пальце? Не верю, мы ведь не в книжке Толкина (все-таки нет). И кстати — ты знаешь про мут'а?

«Мы» звучит цельнее и сильнее, но это не завышение самооценки, а размывание личности, интуитивное желание спрятаться — я не одна (один), значит, я правильно сделал(а), я — не одиночка. И ответственность — не моя, а наша, или того, второго.

Читая соцсети, можно подумать, что нас сформировало все внешнее: в половине проблем виноваты родители и школа, в другой — «токсичные» отношения. Это мы так считаем, что личность — несколько более или менее мерзких сливов, а внутренней жизни, своих фильтров у нас нет?

Вы, кстати, до сих пор говорите про школу и университет через мы?

* * *

Недавно я рассказывала историю про свою школу, поймала в ней «мы», заменила на «я» — и получилась другая история. Все эти фразы — «ой, у нас были такие преподаватели», «и еще КВН у нас был», «а наш главный красавчик класса». Давно нет никаких «нас», я нынешняя — неторопливая молодая женщина в шапке с помпоном, кроссовках и со спортивной сумкой — не имею отношения к рано повзрослевшим детям, которые жили в моем родном городе, в полутора тысячах километров, где летом очень жарко, а вдоль дорог — огромные тополя.

Они — те дети, в основном девочки, — носили спадающие брюки, плохо сидящие блузки из синтетики и неумело красились (подростковая кожа отвечала прыщами, которые приходилось замазывать, и так по кругу), часами разговаривали по домашнему телефону — соцсетей еще не было. Это не «романтично» — это неудобно. Сториз в Instagram гораздо лучше, правда.

Самые смелые курили за школой, но большинство просто стояли рядом, стараясь, чтобы одежда не пропахла дымом, и ели сухарики с химическими вкусами. После уроков сидели на лавочках из обгрызенных досок, всегда холодных — мама и бабушка сказали бы «встань, застудишься». Руки были липкими и вонючими от сухариков, в кармане куртки лежали салфетки — мама положила месяц назад — но вытащить их и протереть пальцы было неловко, никто так не делал, это было не в наших привычках.

«Мы» ходили в клуб, танцевали вокруг сумок, не знали, куда деть руки на барной стойке, и знали, что в туалетах «едят таблетки» и «трахаются», но сами ничего такого не видели.

Те «мы» — энергичные, но пустоватые, до пота между лопаток переживавшие о всякой херне. Я не скучаю, «нас» больше нет — но нет и отторжения, это просто прошлое, и оно прошло.

В нем много пошлости и неуверенности, несформировавшихся личностей, которым нечем было дышать под пленкой гламура. «Мы» не понимали, что учеба важнее сигарет — и что надо брать все от хороших и не очень, токсичных («мы» не знали такого слова) и настоящих, с призванием, преподавателей, нести знание из толстых стен провинциальной школы и наращивать его в тонких стенах провинциальной панельки, что слова, тексты, движение мысли — окно в большой настоящий мир над пленкой, где можно дышать.

Этим не «мы» занимались, а я. «Мы» говорили — зачем ехать куда-то поступать, зачем вообще уезжать, это надо потом, когда будешь стоять на ногах… У них все хорошо, они по-прежнему дома, стоят на ногах — и я за них рада, но еще больше рада, что выскользнула из того «мы».

Я больше не ношу синтетические блузки и английские воротники (в школе было обязательно — форма), это у меня — не у «нас» — были хорошие преподаватели и друг — «красавчик». Кстати, до сих пор дружим, — Леш, привет.

Потом «мы» стали студентами — на слепых котят дыхнуло научной пылью, они лакали плохой алкоголь и носили плохую одежду. Знаете, как портит фигуру девушки неправильно подобранное белье? Обычно в двадцать все чувствуют себя уродками, а потом — в тридцать, сорок — смотрят старые фото и говорят: да я же была красотка! А еще комплексовала… Но дело же в ощущении. У тебя промокает дешевая обувь, в спину врезается пояс лифчика, в стильной куртке холодно, потому что она короткая. Ты едешь куда-то с людьми, про которых говоришь «мы», хотя не очень хочешь и не знаешь зачем, — еще не умеешь оставаться в общаге с книжкой, у тебя плохо с координацией в социуме, надо что-то ему показать, ценой времени — и здоровья — презентовать себя каким-то «нам».

В общежитии я жила в комнате, где было тринадцать девочек, черный рояль и клопы. Некоторые из них (клопы и девочки) меня раздражали, с несколькими (роялем и другими девочками) я подружилась и добилась у коменданта переселения нас (кроме рояля) в другую комнату. С двумя из них (девочками, рояль разрубили на куски при ремонте) дружу и сейчас. В общежитии «я» не существует, единицы измерения — комната, коридор, этаж. Все пьют и ты пьешь, все курят — и ты куришь. Немного «я» остается в душе (где моются, а не где ударение на второй слог) — пять кабинок, открытых, но все же разделенных. Если попасть в дальнюю — мимо тебя не будут ходить. Она часто была занята, а если нет — я мылась по часу. Потому что это мое время.

Группа в институте делились на местных и приезжих, местные хотели уехать за границу, приезжие — остаться в Петербурге, почти у всех все получилось. Жизнь замерла на вершине нефтяной параболы перед тем, как ухнуть вниз, мои сверстницы успели оттолкнуться и взлететь выше отметки, до которой когда-нибудь доберется целая страна в этой оси координат. Тогда были в моде блески для губ — глянцевые, как нефтяная пленка гламура, потом пришли матовые помады — и все полетело по параболе.

* * *

Правда, это все большое «мы», которое можно не впускать в дом, а самое тесное «мы» мы обычно не можем выставить за дверь. Это болезненное «мы», любовное — к кому (или чему) бы ни была любовь. Вы знаете порядок: сначала влюбленность, чувствуешь себя тряпочкой у школьной доски — мягкой, скомканной и у всех на виду. Но это проходит, оказываешься в пьяном воздухе, вдыхаешь и выходишь из берегов, смываешь людей, валишь деревья.

И/или иссыхаешь (наводнение — всегда кредит) — и долго-долго восстанавливаешь привычное русло, или ловко возвращаешься в берега — и для меня нет ничего лучше этого чувства берега, возвращения себя себе, успокоения течения. Метафора с рекой тут потому, что я выросла на Волге — может, у вас другие берега, или вам не нравится чувствовать, как заканчивается влюбленность, но ведь это момент, когда ты снова встречаешься с собой — потрепанной и еще немного блаженной — и спрашиваешь — уф, ну как ты, что дальше?

И думаешь — наверное, так и должно быть, это хорошо, а русло теперь не мое, а наше? Вы не отравите меня, не превратите в нервически тонкий слой масла на большом ломте? Ворочаешься, проверяя берега — оползни, мели, вялое течение — я все еще себе нравлюсь?

Каждый раз, возвращаясь, для меня это история про то, что желание не принадлежать себе не приводит ни к чему хорошему. Какого бы масштаба не были те мы.

* * *

Мне кажется, современная привычка к «мы» — из 80-х (тогда ведь тоже все летело, да?), это «мы» текстов «Кино»: мы не можем похвастаться мудростью глаз, перемен требуют наши сердца, мы хотим танцевать. Наверное, то «мы» было логичным перетеканием из позднесоветского, которому индивидуализм предлагали как сомнамбулическое отшельничество — в нем плавали герои кино 80-х — но не все были готовы к такой схизме, она ведь не как в кино, где тебя играет Олег Янковский. «Я» было гулко и пустовато с непривычки, как будто убрали теплый фильтр, и хотелось в «мы», тем более что туда зовет энергичный модный мужчина.

И на самом деле нет разницы, мы — те или мы — эти, это одинаковая неготовность к одиночеству, ожидание, пока кто-то скажет, что делать, хотя делать надо то же, что всегда — укрывать от хора нас смысл, работать с ним — с мыслью. Найти дом и беречь его от них. Мы — одна строчка, один трек в спотифае, у нас нет выбора, а у меня — всегда. Мы — всегда займ у себя в надежде вместе стать сильнее, но когда вы последний раз ощущали эту радость?

Говоря мы — привлекая к себе чужое — начинаешь думать этим местоимением, мы выбивает я, воспоминания становятся общей памятью, а общее, как мы знаем, слишком часто значит — ничье. Попробуйте рассказать историю о себе без мы, через я, будет не всегда приятно, но вы увидите важное и выбросите неважное, не бойтесь: где-то там, за толпой местоимений — берег.

Телеграм-канал Анастасии Семенович

Понравился материал? Помоги сайту!