6 мая 2019Общество
267

Ирина Щербакова: «Агнесса постоянно думает, виноват ли ее Мироша, мог ли он быть палачом»

Почему мемуары жены сталинского чекиста Агнессы Аргиропуло ценнее многих воспоминаний о Большом терроре?

текст: Станислав Кувалдин
Detailed_pictureАгнесса Аргиропуло с Сергеем Мироновым, начало 30-х

Книга «Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста», вышедшая в проекте Ильи Данишевского «Ангедония» (издательство АСТ, 2019 год), обречена на то, чтобы вызывать острые споры. Это записанные Мирой Яковенко воспоминания Агнессы Аргиропуло (Мироновой) — жены одного из соратников Николая Ежова, крупного функционера НКВД в эпоху Большого террора Сергея Миронова. Агнесса подробно рассказывает о разных периодах своей жизни — и о юности в годы Гражданской войны, и о беззаботной жизни супруги большого чина НКВД, и о своих злоключениях в лагерях. Об этой неоднозначной героине Станислав Кувалдин поговорил с руководителем международных и образовательных программ Международного Мемориала Ириной Щербаковой, подготовившей книгу к печати.

— Рассказ Агнессы Аргиропуло оставляет сложное и противоречивое впечатление. Какую моральную оценку заслуживает героиня, которая прошла через жестокие реалии лагерей, но до этого составляла себе умело нужную партию, отбрасывая «отработанный» материал, была женой высокопоставленного чекиста и жила в обстановке детально описываемой роскоши? Какое отношение к героине сложилось у вас самой при подготовке текста? Чем она была важна лично вам?

— Рассказ Агнессы нужно выслушать от начала и до конца. И этот рассказ, скорее, о том, что люди — это сложные существа, в которых намешано очень многое. Агнесса как раз относится к исключительно пластичному человеческому типажу, который может сильно меняться под воздействием жизненных обстоятельств.

— Именно эта пластичность в эпоху голода и террора вызывает острое чувство протеста.

— Да, я уже видела, как книгу обсуждают в Фейсбуке. Но люди выхватывают из нее обычно отдельные фрагменты — о жизни в Доме правительства на улице Серафимовича или о том, как чекисты роскошно питаются в голодающем Казахстане, — и делают сразу убийственные для героини выводы. Однако мне кажется, что этот образ нужно наблюдать в развитии. Я не могу сказать, что Агнесса относится к числу моих любимых персонажей, но я прочитала сотни воспоминаний, хранящихся в Мемориале, и сама в 80-е собирала свидетельства тех, кто прошел через лагеря, и могу отметить очень важную особенность свидетельств Агнессы — она очень откровенна. Вернувшиеся из сталинских лагерей могли быть более интеллигентны, они могли обладать более глубокой рефлексией, но далеко не всегда они готовы были рассказать, какую цену им пришлось заплатить, чтобы выжить, потому что эта цена очень часто была высока. Агнесса же ничего не скрывает. Конечно, она всегда в высшей степени занята собой, считает себя замечательной во всех отношениях, но именно это помогает ей быть искренней. Она может приспосабливаться, выбирать мужчину в соответствии с требованиями эпохи и со своими желаниями, но она не будет унижаться до того, чтобы врать самой себе. Не надо забывать, что эти рассказы о роскошной чекистской жизни на фоне голода и террора мы получаем от нее самой. Это она рассказывает, в каких шикарных платьях ходила или как ехала через охваченный голодом Казахстан в служебном вагоне с кухней, ломящейся от яств. Она достаточно при этом умна, чтобы понимать, как такие свидетельства будут восприниматься. Люди об этом обстоятельстве совершенно забывают. Собственно, мы поэтому решили напечатать записанный Мирой Яковенко рассказ Агнессы — он сильно отличается в этом смысле от мемуаров многих репрессированных женщин и жен из номенклатурного слоя, вспоминающих о своих лагерных страданиях, но упоминающих гораздо реже, как они жили до ареста. Знаете, много лет назад я записывала рассказ одной женщины, которая жила очень скромно, работала машинисткой. Ее арестовали в 1937 году, и она попала в одну камеру с такими женами. И она говорила: «Я и представить себе не могла, что в нашей стране есть женщины, у которых есть такое белье и такие вещи».

© АСТ, 2019

— В предисловии к книге вы справедливо замечаете, что в нормальных жизненных обстоятельствах у женщины с такими запросами должна была сложиться более-менее обычная биография с романами, удачным замужеством и обустройством быта. Но в условиях перелома желание быть с сильным, успешным мужчиной, вести комфортную жизнь привело ее к необходимости пировать с палачами.

— Надо понимать, что к такому выводу мы приходим, когда читаем эти воспоминания спустя много лет после того, как их записали. Мы подходим к ней с нравственными оценками сегодняшнего дня. Агнесса приспосабливается к своему времени. Неизменно лишь то, что она хочет жить как можно лучше, поскольку она считает, что этого достойна. Давайте посмотрим, как формировалась героиня. Она — обычная провинциальная барышня, гимназистка, она мечтает о романах и романтических героях, но тут происходит революция, начинается Гражданская война. Ее родной уездный город Майкоп, в котором могло бы за всю ее жизнь не случиться ничего примечательного, оказывается центром жестоких, кровавых событий. Агнесса — свидетельница красного и белого террора. Она рассказывает, как ее красавицу сестру ухаживавший за ней белый офицер возил кататься к виселицам, на которых болтались красные, и вспоминает о хозяине их дома, отставном генерале, которого красные насадили на решетку сада, как на вертел. Агнесса подчеркнуто аполитична, она не идеализирует ни одну из сражающихся сторон (хотя аполитичной она останется не навсегда). Но свои выводы из этого она делает.

— Хотя из воспоминаний Агнессы о своей юности складывается образ барышни, которая не слишком рефлексирует над событиями. Ее и ее подруг интересуют кавалеры из разных армий. Когда белый ухажер Агнессы с отступающей армией уходит из Майкопа, она бежит в городской парк, поскольку в город пришли новые — красные — части и там прогуливаются интересные командиры. Так она знакомится со своим первым мужем.

— Ну а что прикажете делать семнадцатилетней Агнессе? Других мужчин просто нет, они заняты Гражданской войной. Кстати, через все повествование Агнессы проходит четкая позиция: женщина обязана нести себя высоко. Ее платья и прически, ее настроение и капризы ничуть не менее важны, чем любые мужские дела. Разумеется, она далека от феминизма, но она явно претендует на равенство, отказывается от любого подчинения. И она почти никогда не будет чувствовать себя жалкой перед мужчинами — даже когда они проводят обыск в ее квартире или допрашивают ее после ареста. Но, конечно, она выбирает победителей. Если бы победили белые, она была бы на стороне белых. А если сила на стороне красных, она будет с красными. Это видно и в том, в чем Агнесса проявляет свой характер, — в выборе мужей. Первый ее муж — красный командир Иван Зарницкий, который делает как военспец серьезную карьеру во время Гражданской войны, но в середине 1920-х обречен сойти со сцены: он порядочен, честен и к тому же с плохим происхождением — он из поповской семьи. На смену таким, как Зарницкий, приходят другие «победители» — без всяких моральных устоев, вроде Михаила Фриновского, которого она терпеть не может и о котором рассказывает как о жестоком и злобном карьеристе. В результате он становится заместителем самого Ежова. Выбранный ею второй муж Сергей Миронов — человек, близкий Фриновскому, делает тоже стремительную карьеру, но он вроде бы совсем на него не похож: красивый, веселый, приветливый, яркий. Но одна беда — это не мешает ему стать таким же кровавым организатором Большого террора, разве что рангом пониже.

— Возможно, и в реалиях той эпохи замужество с чекистом было нравственно небезупречным?

— Что такая женщина, как Агнесса, могла знать о его работе? Конечно, она догадывалась о чем-то, иногда даже довольно о многом, и не скрывает этого. Но и не такие люди, как Агнесса, в то время жили с «широко закрытыми глазами». Хотя, кстати, именно Агнесса глаз не закрывает и примечает очень многое. И ее свидетельства очень ценны, поскольку о частной жизни крупных функционеров НКВД сохранилось очень мало воспоминаний — почти все они не пережили репрессий. Конечно, нам хочется видеть безупречную, все понимающую героиню, но тогда она вряд ли могла бы быть женой Миронова. Именно аполитичность Агнессы, ее полное равнодушие к вождям, к советской власти позволяют ей увидеть многое и впоследствии так подробно об этом свидетельствовать.

— При этом она с удовольствием рассказывает, как Миронов постоянно называет ее «моей белогвардейкой».

— Не вижу противоречия. Юрий Слезкин в своем «Доме правительства» уделяет большое внимание сцене объяснения Агнессы и Миронова, когда та спрашивает, расстрелял бы он ее, если бы выяснил, что она — настоящая белогвардейка, и он твердо говорит, что да, расстрелял бы. А в ответ на ее слезы поясняет, что после он застрелился бы сам. Кажется, и Слезкин, и многие читатели принимают это объяснение за чистую монету. Хотя Агнесса, на мой взгляд, разыгрывает сцену в духе жестокого романса или немого кино. И Миронов, и Агнесса понимают этот жанр и разговаривают в его стиле. Хотя, конечно, это не исключает того, что если бы Миронову приказали, то он бы и расстрелял. Вообще-то Миронов — не фанатик, он, скорее, карьерист, прагматик. Именно поэтому с ним такая женщина, как Агнесса. В разговоре с ним Агнесса спокойно может признаться, что не помнит, кто такой Киров, или откровенно смеяться над смертью Орджоникидзе и даже его этим рассмешить. Так что и фразы про «белогвардейку» стоит интерпретировать именно в этом ключе.

— Можно вспомнить, как уже в разгар репрессий в разговоре со своим двоюродным братом (в будущем — новым мужем Агнессы) Миронов называет себя «сталинским псом», у которого нет пути назад.

— Эти слова, на мой взгляд, также выдают прагматизм Миронова. Когда его двоюродный брат, старый большевик, действительно убежденный коммунист, упрекает его в том, что у него руки по локоть в крови, Миронов говорит не о своей вере в правоту партии, а о том, что он — «сталинский пес» и слепо выполняет приказы, то есть готов на все.

— В каком-то смысле Агнесса — это образец обывательницы, попавшей в советскую элиту, в данном случае чекистскую. Можно сказать, что она представляет собой то самое мещанство, которое, как боялись многие идеалисты-коммунисты, может погубить советскую власть.

— В этом есть доля истины. Агнесса — мещанка в том смысле, в каком было принято говорить об этом в литературе 1920-х — от Олеши до Маяковского. Когда-то таких людей, как она, было принято презирать. Сейчас эти типажи могут быть для нас более симпатичными, чем фанатики. Но я не спешила бы с окончательными выводами: ведь именно обывательская психология позволяет идти на любые компромиссы, приспосабливаться к чему угодно ради сохранения собственного спокойствия. Ценность воспоминаний Агнессы заключается и в том, что они заставляют нас задумываться над такими вещами, позволяют очень трезво оценивать то, что она рассказывает. А это очень важно для исследователя.

— Что вы имеете в виду?

— Как я уже сказала, воспоминаний о репрессиях довольно много. Но мемуары жертв — это очень специфический материал, к которому трудно подойти с беспристрастными исследовательскими оценками. Когда человек рассказывает, через что ему пришлось пройти в лагерях, то далеко не всегда бывает легко отстраненно анализировать, что и почему он скрывает, а что приукрашивает. Откровенность Агнессы фактически приглашает к такой работе: слушайте меня и делайте с этим все, что хотите.

Да, можно задаваться вопросами, как можно жить в эпоху террора и думать о пирожных фламбе. Но я обращусь тут, пожалуй, к воспоминаниям Лидии Гинзбург. Гинзбург — во всех отношениях полный антипод Агнессы: не случайно она называет таких, как Агнесса, «бытовыми женщинами». Но и она тоже описывает, как сразу после страшного голода, в 1930-е, прекрасно проводит лето на Полтавщине, как наслаждается природой, катается на лодке по Пселу. И сама говорит, что даже такой человек, как она, может жить с раздвоенным сознанием и приятием того, что принять невозможно.

— Представим себе практически непредставимое: Миронов остается невредимым в чистке НКВД после Ежова. Агнесса забывает, как ее муж панически боялся ареста, и они продолжают свою шикарную жизнь в Доме на набережной или где-нибудь в другом месте. Какими глазами Агнесса смотрела бы позже на свою жизнь и на всю эпоху?

— Конечно, и такое бывало. Не всех подручных Ежова расстреляли. Правда, почти со стопроцентной вероятностью Миронова вычистили бы после войны из органов по еврейской линии, но едва ли за этим последовал бы его арест. Что ж, в этом случае у нас, возможно, не было бы таких воспоминаний или они были бы другими. Но одного не было бы точно — Агнесса не стала бы унижать себя ложью, для этого она слишком высоко ставит себя. Всех нас учит жизнь. И она не из тех людей, которые не готовы учиться. В последние годы жизни она многое осознает. Недаром ее любимая книга — это рукопись Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Она перестает быть аполитичной, становится пылкой антисталинисткой. И она постоянно думает, виноват был ее Мироша или нет, мог ли он быть палачом. Я видела множество людей, которые вышли из лагерей настолько же преданными партии, как и перед арестом, которые продолжали жить в слепоте. Агнесса от них резко отличается. Кстати, когда о ней пишут, то обычно исключают из своих оценок эти последние годы ее жизни. Она живет в коммуналке, работает регистраторшей в поликлинике, но она совершенно не теряет при этом ни жизнелюбия, ни интереса к жизни. И, кстати, очень много читает.

— Вы не случайно сравнивали ее со Скарлетт О'Харой. Но история гражданской войны для Скарлетт — это изгнание из рая невинности, которым для нее была патриархальная Тара. Вряд ли такими же незапятнанными можно считать чекистские дачи и квартиры, где жили Агнесса с Мироновым.

— Об этом времени она, безусловно, вспоминает как о самой счастливой поре в своей жизни, когда она была любима, когда ее окружала роскошь, когда все происходило по мановению волшебной палочки. Но она не может не осознавать, какой у этой жизни был финал, когда мужа расстреляли, когда исчезли те могущественные люди, с которыми она танцевала и ела фрукты. Она понимает, что ветер террора, уничтоживший их, они сами и подняли.

Именно поэтому рассказ Агнессы так интересен. Увы, мы привыкли подходить к таким свидетельствам с крайне умозрительными мерками. Книга названа «Исповедь жены сталинского чекиста». Я слышала упреки, что это название некорректно, поскольку Агнесса ни в чем не покаялась. Даже если не спорить о значении слова «исповедь», ссылаясь на словарь Даля, необходимо все-таки признать, что откровенный рассказ Агнессы дорогого стоит.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разумные дебаты в эпоху соцсетей и cancel cultureОбщество
Разумные дебаты в эпоху соцсетей и cancel culture 

Как правильно читать Хабермаса? Может ли публичная сфера быть совершенной? И в чем ошибки «культуры отмены»? Разговор Ксении Лученко с Тимуром Атнашевым, одним из составителей сборника «Несовершенная публичная сфера»

25 января 20224183