Лето солидарности. Почему московские студенты встали на защиту своих свобод?

Лето 2019 года стало временем небывалой консолидации студенческого сообщества. За несколько недель было запущено несколько кампаний поддержки студентов, которых обвиняют в участии в массовых беспорядках, — Егора Жукова из ВШЭ, Даниила Конона из «Бауманки»; студенты и выпускники РГГУ жестко ответили на заявление своего ректора об отчислении студентов за протесты, а студенческий журнал DOXA запустил свою собственную службу помощи задержанным студентам, на которую организовал успешный сбор средств. Не ослабевает и поддержка аспиранта МГУ Азата Мифтахова, якобы разбившего окно офиса «Единой России» и обвиняемого по делу о вандализме. Редакторы DOXA Армен Арамян, Константин Митрошенков и Виталий Землянский (также участник Инициативной группы МГУ) разбираются, как развивались независимые студенческие инициативы в последние несколько лет и как они привели к «лету студенческой солидарности».

Призрак либерализма бродит по университету...

Если посмотреть на состояние современных российских университетов, то политизация студенческого движения в последние месяцы покажется удивительной, если не аномальной. Действительно, студенческий активизм в последние годы развивался скорее вопреки общей динамике развития российских вузов, нежели благодаря ей.

Прежде всего, когда говорят о подъеме студенческой солидарности, речь идет, как правило, о немногих престижных университетах, более всего заметных в публичной сфере.

Для большей части этих вузов оказывается важным понятие «либерального университета» — своеобразного мема, который с разной степенью серьезности применяют, например, к Высшей школе экономики как ее студенты и сотрудники, так и внешние критики. Похожая традиция есть и в РГГУ, где это, впрочем, скорее, ностальгия по первым десятилетиям существования вуза: назвать его сейчас «оппозиционным» едва ли возможно.

«Либеральный университет» — «космологический» миф новых российских университетов; он присутствует в истории «Вышки», РГГУ и некоторых других университетов социального/гуманитарного профиля. Несмотря на то что в текущей ситуации это миф во всех смыслах этого слова, само это понятие занимает важное место в идентичности студентов и сотрудников «либеральных» вузов.

Осенью 2018 года в Высшей школе экономики прошли крупные протесты студентов против введения «блокирующих элементов контроля», то есть, как объясняет официальный сайт ВШЭ, назвавший эту акцию «первым митингом в истории университета», «несданного “блокирующего” элемента — например, контрольной или экзамена», который «не позволяет студенту получить положительную оценку по предмету». Один из ключевых лозунгов, который скандировали студенты, забаррикадировавшие весь этаж здания на Мясницкой во время заседания Ученого совета, звучал так: «Это вам не МГУ». Ирония заключается в том, что он был адресован профессорам и проректорам — членам Ученого совета «Вышки», большая часть которых в свое время оканчивала МГУ.

С оглядкой на эту историю можно утверждать, что студентов и сотрудников, участвующих в протестах, волнует культурный капитал, связанный со статусом их университета. Даже если статус университета не является главной мотивацией и причиной протестов, он непременно присутствует в протестной риторике.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в более престижных университетах, как правило, выше ценится свобода студентов и сотрудников. Эти университеты часто вынуждены заботиться о своей репутации — в том числе и потому, что это «новые университеты», у которых нет культурного капитала, накопленного за несколько сотен лет.

С другой стороны, довольно трудно поддерживать высокий уровень исследований в области социальных и гуманитарных наук вместе с низким уровнем индивидуальной и академической свободы. Студенты престижных университетов реже подвергаются формальным санкциям со стороны руководства (конечно, это чаще бывает в «нелиберальных» вузах, чем в «либеральных»). На их долю, скорее, достаются негласные угрозы, приглашения «на ковер» и так далее.

(Само)идентификация вуза как «либерального университета» не означает, что в университетах действительно царит «атмосфера свободы». Активисты любых университетов, включая самые престижные и «либеральные», сталкиваются с активной неприязнью, конформизмом и самоцензурой университетской среды, когда они озвучивают существующие проблемы и предлагают способы их решения.

Самоцензура выступает негласной и фундирующей нормой академического сообщества, которое всегда чувствует себя слишком уязвимым. Оно ощущает угрозу от «начальства» (на разных уровнях), «государства» и даже от собственных студентов. Как поддерживается этот режим самоцензуры — вопрос для отдельных длительных размышления и исследования. Из личного опыта можно сказать, что на сотрудников университета он распространяется в большей мере, чем на студентов. Но самоцензура и конформизм становятся главным препятствием, мешающим развитию независимых инициатив в университете.

Даже в самых критических ситуациях университетскому сообществу редко удается организоваться для решения проблемы. Недавний пример: СПбГУ, где происходят расформирование нескольких ключевых кафедр и введение рейтинговой системы, при помощи которой можно будет отчислять неугодных студентов. За исключением истфака, учащимся и сотрудникам университета не удалось дать организованный отпор действиям администрации. С редакторами DOXA о ситуации согласились поговорить только несколько студентов и всего один преподаватель, почти все — на условиях анонимности.

Кроме того, в престижных университетах, как правило, есть более-менее гласная установка на политический нейтралитет. В «либеральной» «Вышке» она официально прописана в Декларации ценностей университета. Считается, что это позволяет сохранить объективность исследований, проходящих в стенах университета, и защитить студентов от прокремлевской пропаганды. В других университетах, включая МГУ, это, скорее, негласная установка.

Политический нейтралитет только усиливает степень (само)цензуры, особенно в «либеральных» университетах. Его провозглашаемая ценность накладывает вето на определенные темы исследований и подходы к этим темам — вето, которое является внешним по отношению к собственно научным соображениям.

Во многом именно с этим связаны публичные скандалы последних лет в Высшей школе экономики. Преподаватели и исследователи с активной политической позицией вынуждены покинуть вуз под административным давлением (последние громкие кейсы связаны с именами Елены Панфиловой, Александра Кынева, Елены Сироткиной и др.). В то же время в университет все чаще прокрадываются члены администрации президента и кремлевские политики (Песков, Жириновский), а совсем недавно стало известно, что в университете будет преподавать политтехнолог Алексей Чеснаков, один из идеологов текущей российской политики в Донбассе.

При этом известно, что в МГУ работают многочисленные члены провластных партий без каких-либо академических достижений; они могут в вялотекущем режиме заниматься пропагандой на собственных парах. Однако на это стараются закрывать глаза все члены университетского сообщества, за исключением тех случаев, когда ситуация выходит из-под контроля и это становится невозможным. (Недавний смежный пример — кейс с одиозным членом ЛДПР Леонидом Слуцким, завкафедрой на факультете политологии МГУ, оказавшимся в центре скандала с сексуальными домогательствами.)

Завершая этот короткий обзор российских университетов в 2010-е, нужно отметить, что в них полностью отсутствуют структуры, которые позволяли бы студентам и сотрудникам отстаивать собственные права. Независимые профсоюзы выдворяются из университетов (иногда при помощи «желтых профсоюзов»). Во всех университетах присутствуют студсоветы, которые в отдельных вузах бывают достаточно активными. Но в отсутствие реальных механизмов влияния на принятие решений студсоветы становятся своеобразной стажировкой для студентов, которые стремятся получить менеджерскую должность в университете. Поколения «студсоветчиков» превращаются в поколения молодых управленцев. Даже в «либеральной» Высшей школе экономики студсовет настолько дисквалифицировал сам себя, что на последних выборах вставала проблема низкой явки, из-за которой на некоторых факультетах было трудно сформировать легитимный локальный студсовет.

Это вам (не) МГУ

Студенческий активизм в современных российских университетах — это, скорее, аномальная история, поэтому мы будем говорить о стратегиях инициативных групп на примере двух университетов, которые стали скандально известными благодаря «бунтующим» студентам, — МГУ и ВШЭ. Эти университеты часто противопоставляют друг другу, с чем связан стереотип о конкуренции между двумя вузами во всех областях. Если студенты «Вышки» скандируют «Это вам не МГУ», то в брошюрах для первокурсников МГУ упоминается цитата ректора ВШЭ десятилетней давности: «Для меня самым сильным вузом России остается МГУ».

Для нашей статьи ключевой является разница в том, как функционирует администрация в двух вузах. Когда студенческие активисты начинают обмениваться своим опытом, коллеги из МГУ часто сетуют на то, что «Вышка», по крайней мере, отвечает на инициативы своих студентов и сотрудников в публичном пространстве — в отличие от администрации МГУ, где такой реакции приходится добиваться с трудом (например, оккупируя ректорат).

Действительно, в «Вышке» администрация часто обнародует позицию университета по конфликтным ситуациям и иногда приглашает «бунтующих» студентов к диалогу — это является частью медийной стратегии университета. В определенной мере университет даже умеет капитализировать скандалы, в которые он попадает. Часто это происходит, когда он становится мишенью для внешней атаки. За примерами можно обратиться к социальным сетям «Вышки», а также посмотреть на инициативу, приуроченную к 25-летнему юбилею университета, когда на сайте появился раздел с нелепыми критическими замечаниями в адрес ВШЭ.

Это не отменяет того, что студенты и сотрудники «Вышки» также опасаются обращать внимание на внутренние проблемы, но это в некоторой степени снижает градус противостояния с «начальством». В связи с этим в университете достаточно поздно появились «оппозиционные» группы вроде журнала DOXA (основан в 2017 году), инициативной группы «Бандит» (основана в 2017 году) и др., в то время как Инициативная группа МГУ скоро будет отмечать свой десятилетний юбилей и давно ведет собственные хроники.

Когда один из авторов этой статьи занимался запуском DOXA в феврале 2017 года, это приходилось делать на «выжженной земле» — ни одно из многочисленных «вышкинских» студенческих медиа не писало про внутриуниверситетскую «политику», а первая статья DOXA была посвящена локальной повестке — качеству образования на гуманитарном факультете «Вышки».

Если искать причину того, почему именно МГУ и ВШЭ оказались наиболее готовыми к масштабным кампаниям — в поддержку аспиранта МГУ Азата Мифтахова и студента ВШЭ Егора Жукова, — то нужно определенно отметить продолжительную работу инициативных групп студентов в этих университетах. При этом в МГУ эта работа более централизована и происходит в основном в рамках Инициативной группы. Это не в последнюю очередь связано с тем, что в университете сильно централизовано управление и любая «оппозиционная» инициатива заведомо приписывается ИГ МГУ.

В случае с ВШЭ в любом «скандале» участвуют, как правило, пять-семь различных акторов — инициативные группы различных уровней (факультетские или образованные по повестке) и несколько студенческих медиа. Группа «Бандит» сформировалась в марте 2017 года в связи с внедрением обязательной авторизации при использовании wi-fi в общежитиях и угрозой слежки за студентами, а «Высшая школа равноправия» — в сентябре того же года. Показательна история развития The Vyshka — самого крупного студенческого медиа в России, плотно связанного с «Вышкой». В прошлом это было медиа с «позитивной» повесткой в виде обзоров кофеен рядом со зданием университета, но в последние год-два оно превратилось в классическую студенческую газету западного типа, которая не может игнорировать вопросы внутриуниверситетской политики.

Эта дифференциация по различным инициативным группам позволяет студентам поднимать довольно разные проблемы — например, одна из самых скандальных публикаций DOXA этого года связана с домогательствами одного из преподавателей в отношении своих студенток. Несмотря на то что борьбу с этой проблемой поддерживают не все члены университетского сообщества, нам удалось сделать ее ключевым вопросом повестки дня, не опасаясь потери аудитории.

Несмотря на существенное различие в «стиле» управления этими двумя университетами, методы борьбы студенческих активистов во многом остаются похожими. Прежде всего, это создание временного представительства — инициативной группы студентов, выражающей мнение сообщества через сбор подписей или другими способами. Важно отметить, что в инициативные группы, как правило, входят студенты и сотрудники с разными политическими взглядами, это всегда временный и ситуативный альянс.

При этом если различные гражданские протесты конца 2000-х и начала 2010-х связывают с влиянием Твиттера, то сейчас основной цифровой инфраструктурой для протестов студентов становятся Телеграм и другие мессенджеры. Для многих студенческих медиа и активистских групп Телеграм становится ключевой платформой (например, популярный «вышкинский» телеграм-канал «Digital Мясо»). Ситуативные группы часто также собираются именно в телеграм-чатах. Вокруг ситуации с «блокирующими оценками» образовался чат более чем на 300 человек, а в поддержку студента Егора Жукова — более чем на 1000. Нередко такие чаты имеют открытый доступ, и к ним может присоединиться даже проректор.

Создание медиаканалов коммуникации играет особенно важную роль для независимых студенческих инициатив, поскольку университетское сообщество в России достаточно сегрегировано — студенты и сотрудники одного факультета могут ничего не знать о том, что происходит на другом факультете их же университета, не говоря о других университетах. Это во многом связано со структурой академической карьеры российских ученых, которые крайне редко переходят из одного университета в другой, не говоря уже о студенческих обменах. Как правило, если такое движение и происходит, то в одностороннем порядке — из менее престижного университета в более престижный.

Дискурс каналов в Телеграме и пабликов «ВКонтакте» позволяет снизить уровень формальности, привычный для обсуждения, например, на заседаниях студсоветов. У «вышкинского» «Бандита» вовсе отсутствует редакционная политика. На их телеграм-канал «Маслина ФМ» пишет несколько участников группы, которые не пренебрегают нецензурной лексикой и попутно вступают в конфликт друг с другом.

Замысловатое название нашего журнала — DOXA — также стремится схватить эту логику студенческого протеста. «Докса» — уничижительное понятие в контексте всей западноевропейской философской традиции. Это «мнение», которое характерно для плебса, его очень четко отличают от подлинного «знания». Но когда администрация университета провозглашает себя исключительной инстанцией производства экспертного знания о том, как должен быть устроен университет, то остается лишь использовать свое мнение, сделать его услышанным.

Второй ключевой метод студенческих инициативных групп — выносить внутренние проблемы в публичную сферу. Обычно обсуждение проблем университетов ограничивается членами университетского сообщества. Только в редких случаях эти проблемы в результате студенческой активности становятся инфоповодами для крупных мейнстримных СМИ — от «Коммерсанта» до «Медузы». Публичная огласка перформативно создает референтное сообщество, которое вынуждено формировать точку зрения по этой проблеме и высказывать ее также открыто. Кроме того, она поляризует сообщество по отношению к конкретной проблеме и таким образом нарушает режим (не)гласного нейтралитета и самоцензуры.

В истории студенческого сопротивления в ВШЭ и МГУ можно выделить ряд ситуаций, которые мобилизовали университетское сообщество и подготовили его к нынешним событиям. В случае с «Вышкой» за последний год можно назвать уже упомянутый нами большой внутренний протест против «блокирующих оценок», пик которого пришелся на осень 2018 года, а также конфликт, связанный с расформированием департамента политологии, ключевую роль в котором сыграла проректор Валерия Касамара. Не менее важно, что Касамара настроила против себя университетское сообщество своей кампанией на выборах в Мосгордуму. В МГУ за последнее время можно выделить большую кампанию против размещения фан-зоны чемпионата по футболу на территории кампуса. Кроме того, Инициативная группа МГУ приобрела опыт по защите политзеков на успешной кампании в защиту математика Дмитрия Богатова.

В обоих университетах событиям последнего года предшествовала более продолжительная история борьбы по самым разным поводам — от «местечковых» бытовых проблем до борьбы за освобождение заключенных. Это не сильно отличается от стереотипного поведения студенческих движений последнего столетия. Студенческие движения во Франции и Америке в 1960-е годы также не имели четко организованной структуры — не в последнюю очередь потому, что были разочарованы официальной профсоюзной и партийной политикой. Объединения часто были ситуативными, а в случае с американскими левыми движениями — также строго антиидеологическими. Несмотря на сильную политизацию студенческого движения во Франции конца 1960-х (под влиянием маоизма/троцкизма и т.д.), студенческий протест тоже часто разгорался из-за бытовых проблем — например, из-за правила, по которому разнополые студенты не могли посещать общежития друг друга.

«Протестное поколение»

Об участии молодых людей в нынешнем протестном движении обычно говорят в категории разрыва между поколениями. «Лицо протеста помолодело» — расхожая журналистская фраза последних лет. Она вошла в обиход еще начиная с акций Навального 2017 года, на которых было замечено много молодых людей (в основном старшеклассников или первокурсников).

Лето 2019 года (во многом заслуженно) привлекло внимание к студенческой солидарности. Многие внезапно заинтересовались студенческими движениями, порой значительно преувеличивая их масштабы. Медиа стали обращать больше внимания на сумасбродные заявления некоторых руководителей университетов, которые, в частности, обещают отчислять студентов за посещение акций протеста (МПГУ и РГГУ). Еще больше внимания уделяется тому, как студенты отвечают на подобные заявления — ответное письмо студентов и выпускников РГГУ, адресованное ректору, набрало на DOXA несколько десятков тысяч просмотров.

С понятием «молодежь» применительно к текущим протестам есть, с одной стороны, исследовательская проблема, а с другой — политическая.

Политически эту абстракцию различные акторы наполняют тем содержанием, которое больше подходит их целям и ориентациям.

С одной стороны, протестующих двадцатилетних противопоставляют как «поколению Болотной», так и «поколению отцов» — тех, кто родился и вырос в СССР. В обоих случаях подчеркивается решительность нынешнего движения, свободного от травматического опыта прошлого и страха перед возможными репрессиями со стороны государства. «Молодежь» при этом рассматривается как мессия, который придет и сделает то, на что у «старшего поколения» не хватило сил и смелости.

«То, что в 2011 году начиналось как “митинг грязных ботинок”, спустя шесть лет стало “митингом модных кроссовок” <…>. Разочарованные горожане и возмущались этим, и выражали надежду — кажется, пришло поколение, которое сможет что-то изменить», — сообщает статья на Wonderzine по итогам мартовской акции 2017 года.

Пока одни сентиментально восхищаются тем, «какая свободная у нас молодежь», провластные политологи (в частности, Валерия Касамара) видят «поколенческий разрыв» совершенно по-другому: «Мы — это поколение “надо”. Они — поколение “хочу / не хочу”». Понятие поколения становится легким инструментом идеологической манипуляции, когда за результат объемного социологического исследования можно выдавать шаблонные стереотипы о том, что молодые люди инфантильны, глупы, что у них нет четко сформированных политических идей и т.д.

В первом случае под «молодежью» подразумевают носителей новых, прогрессивных, политических идей — речь, например, идет о таких разных движениях, как либертарианство и феминизм. Дискурс о «молодежи» в данном случае находится в плену у фетиша «новизны», который тиражируется медиа, — хотя ни одна из этих идей не является новой в строгом смысле слова: к молодым людям они попадают из переводов литературы пятидесятилетней давности. Эти политические идеи, скорее, выступают в качестве определенных платформ для политической социализации активных молодых людей; впоследствии многие из бывших активистов могут от них отказаться или перейти к более умеренным вариантам этих идей, как показывает история студенческих движений 1960-х.

Второе, диаметрально противоположное, представление предполагает, что у студенчества нет полностью сформированных политических идей, четкой политической программы и т.п. Эта стратегия инфантилизирует студентов и молодое поколение — впрочем, иногда у нее могут быть позитивные коннотации: «Как хорошо, что это поколение не застало Болотную / Советский Союз / что-то еще и может бороться без особого страха».

С исследовательской точки зрения проблема в том, что «молодежь» расценивается как некая монолитная сущность со схожими устремлениями и моделями поведения. Это довольно одномерно, потому что нет стабильной категории «молодежь». Молодые люди часто охотно встраиваются в существующую политическую машину, из соображений конъюнктуры они могут быть даже более конформными, чем их родители.

Когда мы говорим о политизированных студентах, то обычно речь идет о самых престижных столичных вузах. Главный вопрос, который нужно задавать в данной ситуации, — не «почему студенты сейчас протестуют?», а «почему студенты в основной своей массе НЕ протестуют?» или «как студенты вообще могут НЕ протестовать?»

Исторически и социологически студенты, как правило, рассматриваются как одна из наиболее политически активных групп населения. Достаточно вспомнить революцию 1905 года в России или события конца 1960-х в Западной Европе и Северной Америке. Однако положение современных российских (да и западноевропейских) студентов значительно отличается от положения французских или американских студентов 1960-х. Образ праздного студенческого существования, которое позволяло активно реализовывать свои идеи и проекты, а также быть одним из главных двигателей политической жизни, уступил место образу студента прекарного, находящегося в нестабильном социальном и экономическом положении.

Современный российский студент уже с младших курсов должен искать подработку (чтобы обеспечить свое существование прямо сейчас) или стажировку (чтобы обеспечить себе место на рынке труда после выпуска из университета). С одной стороны, студенты сильно зависят от своих вузов и опасаются отчисления (особенно молодые мужчины, для которых место в университете — это также гарантия отсрочки от армии). С другой — университет не может обеспечить им достойное существование, выплачивая мизерные стипендии в одну-две-три тысячи рублей. Различные формы дополнительной материальной поддержки учащихся — такие, как социальные и повышенные стипендии, — также работают не лучшим образом: с торжеством идеологии «адресности» (выделение поддержки лишь «наиболее нуждающимся» или «самым достойным») наиболее уязвимые группы студентов оказываются от них отрезанными.

Прекарная позиция студентов ограничивает их в возможности политического высказывания меньше, чем их преподавателей — наемных работников, но тем не менее она не позволяет создавать относительно долгосрочные политические организации и проекты, и так недолговечные в контексте короткого студенчества. Нельзя недооценивать и угрозу прямого давления на студенческих активистов, особенно ярко проявившуюся в МГУ в ходе кампании Инициативной группы по переносу фан-зоны.

Горизонтальные студенческие движения нужны как раз для того, чтобы разрушать привычные политические категории и переформатировать политическое воображение. Двадцатилетние студенты-активисты, конечно, немало знают и о «Болотном деле» (спасибо «Медиазоне»), и о советских репрессиях (спасибо «Мемориалу»), но они выбирают действие. Они отказываются от того, чтобы эти события полностью определяли текущую политическую реальность, — и в этом смысле они действительно отчасти отказываются от «прошлого».

Студенческие движения, о которых мы говорим в этой статье, были вынуждены в определенной мере изобретать публичную политику заново — тем более определять конфигурацию этой политики в стенах университета. Отсутствие четкой политической программы в новой исторической ситуации — это не негативная особенность студенческого движения. Это проблема, но в продуктивном смысле: она провоцирует придумывать новые политические решения и ходы. Она делает непредсказуемой политическую мобилизацию студентов и ее формы.

Прямо сейчас власти невольно подталкивают студентов и сотрудников разных университетов к межвузовской солидарности, щедро одаривая их собственными политзеками (МГУ, «Бауманка», ВШЭ, РГУ им. Косыгина). Университет всегда был местом, где политические идеи и стратегии проходят проверку на прочность; его нельзя лишить этого качества, даже если наделить «начальство» абсолютной властью и полностью встроить его в «вертикаль власти». В условиях политического «застоя» на исходе двадцати лет правления Путина этот процесс может создать новые политические инструменты протеста, а студенческие движения могут стать авангардным течением на пути к переосмыслению демократического действия и гражданской солидарности.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!