Слова и смыслы

Как было обещано, Кольта продолжает предоставлять площадку для разных, иногда полярных, позиций в связи с протестами в США. На наших страницах уже выступили философ Михаил Ямпольский, поэт Ирина Машинская и политолог и политтехнолог Виталий Шкляров. С текстом Шклярова полемизирует здесь профессор славянских языков и литературы Висконсинского университета в Мэдисоне Ирина Шевеленко. Всех авторов объединяет то, что они живут и/или работают в США.

Мне не приходило в голову писать об американских протестах последнего месяца — хоть для российской, хоть для любой другой аудитории. Есть масса людей, у которых больше знаний о предмете. Меня, однако, поразил текст Виталия Шклярова «Могут ли протесты в США привести к распаду страны?», появившийся на Кольте 16 июня, — прежде всего, неадекватностью аналитического языка и причудливо вывернутыми интерпретациями довольно ясных обстоятельств.

Чтобы ввести своих читателей в курс дела, Шкляров пишет: «Афроамериканцев США можно условно разделить на две группы. Одни из них живут вполне добропорядочной жизнью, имеют образование, часто хорошо зарабатывают; другие не вылезают из гетто, прозябают за счет пособия по безработице и нередко являются членами банд». Не знаю, какую меру «условности» предполагает тут автор, но таких двух групп просто нет. Как и в обществе в целом, спектр социально-экономических ситуаций афроамериканского населения разнообразен, а «две условные группы» — это что-то вроде эскиза пропагандистского плаката, цель которого — дать зрителю однозначные указания, кому сочувствовать: добропорядочность, образование, (возможно) хорошая зарплата — это цепочка социальных атрибутов, повышающих читательское расположение, а жизнь в гетто, (вероятно) получение пособия по безработице и (возможно) членство в бандах — атрибуты, последовательно ослабляющие читательскую симпатию. В сухом остатке получаются «хорошие» и «плохие», в крайнем случае — «удачники» и «неудачники». То, что в реальности много «добропорядочных», работающих афроамериканцев как раз и живет в гетто, то есть в ситуации сегрегации, типичной для жилых кварталов американских городов, уже выпадает из этой нарисованной реальности. (Вероятно, «гетто» понимается автором исключительно как анклав бандитов, хотя в действительности это не так.)

От такой упрощающе-искажающей рамки автор не может избавиться на протяжении всего текста. Мы узнаем, что в протестах участвуют в основном «добропорядочные» («хорошие»), потому что именно они ощущают на себе ничем не заслуженное негативное внимание полиции, а бьют стекла, поджигают и грабят магазины — «плохие». Правда, автор отмечает, что значительная доля участников протестов — белые, но не уточняет, замечены ли и они в мародерстве. (Да, замечены, скажем мы.) Еще одна «точка зрения», которая тут же вводится в текст, такова: «законопослушные афроамериканцы <...> в основном живут в районах, где расизм давно является нерукопожатным; работают в компаниях, гордящихся своей толерантностью. Да и полиция к ним относится не так уж предвзято: опытным копам обычно несложно отличить примерного семьянина, занятого работой и детьми, от прожженного уголовника из гетто». То есть, оказывается, все вообще хорошо (или почти) — во всяком случае, у «добропорядочных» (но при этом они же и протестуют зачем-то). Краем сознания можно успеть заметить, однако, что две очередные предложенные нам группы — «примерный семьянин» и «прожженный уголовник» — вряд ли исчерпывают картину человеческого разнообразия.

Оптика, которую предлагает нам Шкляров, не объясняет главного — действительности. Что же означает мощнейшее за последние 50 лет американской истории внезапное, нескоординированное, массовое выступление людей? Его этический пафос и пафос социальной солидарности, очевидно, далеки от автора настолько, что могут быть описаны лишь каким-то полупейоративным словосочетанием «белое самобичевание», которому посвящен отдельный раздел статьи.

Оказывается, белые, участвующие в протестах против расовой дискриминации, «тоже являются расистами — во всяком случае, значительная их часть». Чтобы мы смогли оценить глубину авторского ви́дения, Шкляров поясняет: «Расизм — это предубеждение, предполагающее, что одна раса превосходит другие, что между их представителями есть кардинальные различия и что в итоге одни люди должны иметь больше прав, чем другие. Мнение нынешних участников BLM [Black Lives Matter] сводится к тому, что жизни черных важнее, чем жизни всех остальных». Это шах и мат, конечно. Не беда, что ничего подобного движение Black Lives Matter не говорит и не предполагает, — радость открытия не оставляет автора, и «расизм» белых протестующих окончательно разъясняется: «Исток этого — коллективное чувство вины за столетия рабства и десятилетия сегрегации. Но именно это чувство вины со стороны людей, которые сами ничем перед черными не провинились, является проявлением расизма. Потому что белые протестующие таким образом продолжают отделять себя, белых, от “них”, страдающих черных. А значит, вместо объединения рас происходит лишь искусственное расширение пропасти между ними». Где-то мы такое читали: «Мир — это война. Свобода — это рабство. Расизм — это солидарность с другими». Выдыхаем.

Надо сказать, что за день до статьи Шклярова на сайте «Свободы» появилась статья Алексея Цветкова «Спасибо промолчавшим», которая касалась ряда популярных в русскоязычных эмигрантских дискуссиях передергиваний и просто непониманий смысла и контекста текущих антирасистских выступлений в США. Цветков подробно разбирает и причудливую интерпретацию лозунга «Black Lives Matter», будто бы означающего приоритет жизни афроамериканцев над жизнями всех остальных, и силлогизм о том, что люди, непричастные к истории рабства, никакой своей вины за него и его последствия ощущать не должны (часто под этими людьми подразумеваются опять-таки русские эмигранты), и полное непонимание смысла символического жеста — преклонения колена, будто бы означающего покаяние белых перед черными (у Шклярова это превращается уже в совсем анекдотическое «вставание белых на колени перед черными в качестве покаяния»). Если коротко, то лозунг (первоначально хэштег) «Black Lives Matter» появился в 2013 году в ответ на оправдание в суде патрульного-добровольца Джорджа Циммермана, застрелившего в 2012 году во Флориде безоружного 17-летнего афроамериканского подростка Трейвона Мартина. И тогда, и теперь лозунг этот означает лишь одно — жизни афроамериканцев тоже имеют значение, а вовсе не то, что приписывает ему Шкляров. Преклонение колена — это символический жест, имеющий историю — как давнюю (Мартин Лютер Кинг), так и недавнюю (Колин Каперник), и означает он сопротивление и солидарность, а не покаяние (см. подробнее в статье Цветкова). Что же касается «чувства вины со стороны людей, которые сами ничем перед черными не провинились» как признака расизма, тут остается лишь руками развести перед затейливым парадоксализмом автора: расовая дискриминация — это режим, который поддерживается теми, кто живет сейчас, а не просто неотвратимое последствие когдатошнего рабства. Мысль, что политолог или политтехнолог может в самом деле этого не понимать, а не сознательно манипулирует своими читателями, нелегко уместить в голове, если честно.

Одна из моих знакомых студенческих лет, давно живущая в США, Катя Питель, написала 5 июня, в разгар протестов, замечательный пост в Фейсбуке, который другая наша знакомая тех же лет, Яна Тоом, целиком процитировала по-русски в своей статье. Пост этот о том, что означает белая привилегированность в Америке, в том числе и для белых иммигрантов, и я приведу из него только заключительную часть:

«Последние дни вытащили из людей вокруг меня много хорошего и уродливого, но есть кое-что, мимо чего я не могу пройти, — то, что я слышу снова и снова от многих моих русских друзей и знакомых: “Мы не делали ничего такого, чтобы извиняться и ощущать себя виноватыми, мы не держали рабов, мы не получали выгод от расовой дискриминации”. О нет — мы их получали, мы наслаждались своими белыми привилегиями вместо того, чтобы остановиться и задуматься. Мы приехали сюда и думали, что мы бедные, забитые, плохо говорим по-английски, не знаем, к кому обратиться за помощью. Но наш цвет кожи нам помогал — наших милых детей приглашали играть в дома богатых одноклассников (“они из бедной иммигрантской семьи, конечно, но такие прекрасные дети”), за ними не ходили по пятам охранники в магазинах, с ними по большей части честно и снисходительно обращалась полиция, когда они хулиганили, — список можно продолжать. Давайте не обманывать себя: мы катились на этой волне ради блага наших детей, и посреди всего этого кошмара нам есть о чем подумать».

Об этом же, кстати, напоминает русскоязычным американским наблюдателям протестов Алексей Цветков: «по приезде мы получили готовые расовые преимущества и вполне ими пользуемся, сознательно или нет». Совсем не нужно быть политологом, чтобы понимать, что ты можешь быть бенефициаром системы преимуществ, сложившихся без твоего личного участия, будь ты иммигрант или американец по рождению. Собственно, новое, что показали протесты последнего месяца, — это именно ясно высказанное нежелание очень большой и активной части привилегированного белого населения молчаливо соучаствовать в поддержании статус-кво — ситуации, в которой твоя безопасность («моя полиция меня бережет») оказывается оправданием чужой постоянной опасности. Но это в действительности, а в статье Шклярова предполагается наличие среди протестующих «апологетов расового превосходства черных», а также констатируются повсеместные сумерки сознания: «Разумные люди, которые говорят, что грабить — это вообще-то плохо, что ко всем людям надо относиться вне зависимости от цвета их кожи, вдруг оказались меньшинством, которое подвергается явной дискриминации».

В качестве главного и вопиющего примера Шкляров приводит историю, которая действительно примечательна и о начале которой можно прочитать, например, здесь. В начале июня кто-то из студентов на одном из курсов по бухгалтерскому учету в UCLA (Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе) написал преподавателю этого курса Гордону Кляйну имейл, в котором, сославшись на эмоциональный стресс, пережитый студентами-афроамериканцами в последнее время, выразил надежду, что Кляйн проявит снисходительность при выставлении оценок за экзамен этим студентам. У меня нет сомнения, что тот, кто этот имейл написал, действовал из наилучших побуждений — что не отменяет полной неэтичности самой просьбы. В собственных глазах этот человек, наверное, был участником «белого щита», оборонявшего афроамериканцев от полиции во время недавних маршей и столкновений. В глазах преподавателя и, кстати, в глазах университета такой имейл, безусловно, был нарушением академической этики, даже если бы в нем ни слова не было о расе, а речь шла о любых причинах, по которым некоторым студентам предлагалось завысить оценки. Преподаватель обычно может пойти на отсрочку экзамена для кого-то из студентов (если студент сам напрямую об этом попросит), но поставить оценку, которой студент не заслуживает (в любую сторону — хоть выше, хоть ниже), — безусловное нарушение профессиональных обязанностей. Однако Кляйн, вместо того чтобы разъяснить автору письма именно это, ответил иронически — возможно, в стиле, ему свойственном, но, очевидно, совершенно не соответствовавшем настроению автора имейла. Он не только написал, что не знает, кто из студентов какой расы (все занятия в последнем триместре шли онлайн), но и иронически попросил совета, как можно было бы справедливым образом учесть разнообразие рас при выставлении оценок, и закончил словами Мартина Лютера Кинга о том, что человек должен оцениваться вне зависимости от его цвета кожи. В ответе Кляйна было очевидно раздражение, но студенты на волне общего возбуждения решили, что это-то и есть расизм, переслали переписку в высшие инстанции и начали кампанию за увольнение Кляйна (который, по некоторым сведениям, и так должен был вот-вот уйти на пенсию), запустив петицию на портале Change.org. Администрация университета отстранила Кляйна от преподавания на три недели (на время расследования инцидента), но занятия уже кончились, так что фактически это означало, что его просто отстранили от оценивания экзаменов. (Что, замечу в скобках, безусловно правильно: это защитило Кляйна от потенциальных обвинений в предвзятости.) Но история на этом не закончилась. Целый ряд коллег вступился за Кляйна, справедливо (на мой взгляд) указывая, что запрос студентов был неэтичным, а их претензии к его ответу преувеличенными. На Change.org появилась встречная петиция, авторы которой потребовали от университета извиниться перед Кляйном и полностью снять с него все обвинения. Кажется, эта история должна скоро разрешиться. Во всяком случае, любопытный читатель может легко убедиться, что вторая петиция набрала в три раза больше голосов, чем первая.

«Эта история типична», — говорит Шкляров, но это не так. Не типична, она одна. Но и в своей единичности она кажется мне очень важной, то есть говорящей что-то существенное о происходящем сейчас в Америке, но не то, что видит Шкляров. В ней сталкиваются импульсы разных (многих!) акторов, как будто утративших способность понимать своих визави, переходящих в атаку до того, как сделаны минимальные попытки достичь взаимопонимания. Это совершенно нетипично для американской культуры, заточенной на избегание конфликтов. Мы вдруг попали в странный разлом времени, в котором состязание за выработку новых правил и новых табу вышло на самую поверхность текущей повестки, и в нем участвуют все, кто решил участвовать. В этом нет ничего карикатурного, если глядеть изнутри. Почти тридцать лет назад, в моей юности, так было в России.

Понравился материал? Помоги сайту!