Булавки, иголки, нитки и фотография

Булавки, иголки, нитки, фотография. Эти предметы стало возможным наблюдать вместе только в последнее десятилетие, когда случилось что-то загадочно-массовое и художники начали активно вышивать, используя вместо ткани — снимки. Интересно, что эпидемия рукоделия поразила в тот же период не только фотографию, но и искусство в целом. Например, Музей искусства и дизайна Нью-Йорка провел выставки «Пронзенные: экстремальная вышивка», «Радикальное кружево и подрывное вязание», в которых в общей сложности участвовали 75 художников.

Конечно, есть и предыстория. Эпитеты «экстремальный», «радикальный», «подрывной» — это реверанс-референс к практикам семидесятых, когда художницы-феминистки превратили иглы в оружие против традиционных женских ролей, а также против иерархии, в которой «женское искусство» (вышивка, шитье, вязание, керамика и т.д.) автоматически ставилось ниже искусства «высокого». Важно, что вышивка была лишь одним из занятий, интересовавших художниц-феминисток: они выводили все «женское» из-за закрытых дверей кухонь и спален в общественное пространство искусства, будь то мытье полов, глажка белья, готовка или менструация и женское тело как таковое. Инсталляция «Вечеринка на ужине» Джуди Чикаго идеально иллюстрирует эту ситуацию: три стола, поставленные треугольником, на них — «ужин», рассчитанный на 39 важных для истории женщин. В сервировке столов присутствует сразу несколько обязательных элементов «освобождения женского»: вышивка и шитье — для каждой гостьи есть отдельная скатерть, где вышито ее имя; керамика и роспись по посуде — тарелки, стаканы, приборы; вагина — скульптуры, размещенные на тарелках и напоминающие цветы и бабочек, если не знать, что параллельно делают Вали Экспорт, Кароли Шнееман и Ханна Вилке.

Художницы-феминистки открыто заявляли, что их основная цель состоит в том, чтобы «женское искусство» получило признание. План был реализован, и табуированные до этого темы и техники отвоевали свою территорию. Практика же массового вышивания как хобби, которая все еще существовала в 60—70-е и к которой могли апеллировать художницы, к двухтысячным практически исчезла. Таким образом, контекст протеста и феминизма в целом в связи с вышивкой перестал быть актуальным. Вряд ли кто-то будет теперь старательно вышивать «Вирджиния Вульф» на скатерти. Сейчас с вышивкой связаны совсем другие имена, а значит, и проблемы: от Барака Обамы и Саддама Хусейна до Пэрис Хилтон и Будды. Политика, религия, массовые изображения (например, гей-порно или магшоты известных актеров), девичьи переживания и фетишизм (подушки, вышитые волосами и ресницами бывшего возлюбленного), народная мудрость и суеверия (48 платочков с фразами, которые «говорит моя мама») — список можно продолжать. Вышивка совершила невероятное и превратилась из темы, даже подтемы, в самостоятельный медиум.

Феномен ниточного бума интересен сам по себе. Но также интересен и феномен в феномене, связанный именно с фотографией, — авторы вышивают в основном по архивным и заимствованным снимкам: найденным случайным кадрам, винтажным портретам звезд, карточкам из собственной домашней коллекции и, в конце концов, картинкам из Flickr.

Простое объяснение этой тенденции — «архивная лихорадка», поразившая искусство еще в 70-е и вспыхнувшая с новой силой в современной фотографии. Фотоархивы — это hot. Однако всеобщее увлечение заимствованной фотографией не похоже на чисто формальное явление: есть что-то в самих «найденных» карточках, что так притягивает художников.

В любительских фотографиях это поверхность снимков. Она невидима, неосознаваема. Взгляд проходит через нее и фокусируется на том, что находится «внутри» изображения. Открывается окно в действительность: персонажи в кадре реальнее реальных. С ними можно разговаривать; их — заговаривать. Живущие далеко (вплоть до потустороннего мира) живут близко — встроенными в интерьер. Карманных родственников удобно оформить под стекло, заткнуть за зеркальную раму, зажать в комоде между бокалом и соусницей, вечной жизнью и вечным застольем.

Для массовой фотографии первостепенно сохранить память, обозначить интеграцию в семью (см.: Пьер Бурдье «Фотография: искусство средней руки», Вероника Нуркова «Зеркало с памятью» и т.д.), присвоить пейзаж или культурный памятник. Нельзя сказать, что эстетика здесь не важна. Однако она не так важна. Фотография будет скорее поводом поговорить-подумать про саморепрезентацию, чем материалом для создания арт-объекта. Конечно, можно вспомнить прекрасные альбомы — со вставленными открытками, надписями, коллажами из наслаивающихся снимков, рисунками, особенно в дембельских альбомах: перерисованные под кальку женщины в березках, солдаты в касках, танки в звездах, все — в цветах раскрасок Энди Уорхола. Удивительным образом с самими фотографиями ничего не происходит: на них по-прежнему дед Семен и дядя Вася. Искусство «случается» вокруг них, но не с ними, и снимки, их материя и поверхность остаются по-прежнему незамеченными.

Вышивка же приковывает-пришивает внимание именно к поверхности. И таким образом уменьшает индексальный характер кадров: на первый план выходит верхний слой, а «реальный» портретируемый превращается в абстракцию.

Чаще всего художники вышивают лицо персонажа, что связано с популярным приемом в искусстве и в фотографии в частности: вырезать лицо из снимка, наклеить на него что-то странное, надеть маску на модель или, на крайний случай, попросить ее отвернуться. Закономерность работает просто: минус лицо — плюс арт-объект. «Безликость» автоматически добавляет изображению некую символическую ценность. В случае с массовой фотографией любая манипуляция с лицом деперсонифицирует персонажа, лишает снимок привязки к конкретной истории, из максимально «реального» материала делает максимально «нереальную» картинку.

Мы все еще видим лица на снимках Стейси Пейдж. Но эти лица обрамлены маскарадом. Неясно, вышивка здесь — это костюм или маска? Китайский дракон, индейские перья, обрывки «традиционных» орнаментов… Может быть, герои сами стали фотографироваться в прорезях вышитых Пейдж тамаресок? Или Тод, Стейси, Леонард и Джесс, герои с данными художницей будничными именами, вечно празднуют акт фотографирования?

Хоть один, да глаз оставлен. Персонажи Маурицио Андзери смотрят из-под ниток непрошитым взглядом; несут на себе (собой?) нимбоподобную, ауроподобную конструкцию; теряются, черно-бело-винтажные, в цвете.

Герои Джулии Кокберн почти не прячутся за вышивкой. Учительница истории, королева дискотеки, пасечница — на всех маска из линий, сетка, облако крестиков. Лица читаемы. Абстрактные композиции намекают на объем в снимке, ведут к пространству «за спиной», всегда и присутствующему, и отсутствующему в кадре.

Андзери отталкивается иглой от черт, рифмует квадраты-овалы с квадратами скул и овалами лиц. Кокберн исходит из общего контура: форма головы, прическа, плечи. Хагар Вардимон ван Хеуммен в серии «Новая слава» следует за каждой линией каждой черты лица: то ли готовит звезд прошлого к пластическому вмешательству, то ли сам перекраивает, оживляет бумажных див.

Меньше всего видно людей на картинках Джессики Вол. Прилежно сложившая руки барышня становится женщиной-бородачом. Пусть и золотой нитью отливают твои волосы, но колесить с цирком — момент решающий упущен. Да и цирк уже не тот. От «Маленьких монстров» остались лишь чеширские улыбки. Их тело все зашито. Стежок за стежком, и гладь покрывает сначала лицо, потом фигуру, а потом и весь снимок.

Ни намека, ни глаза не остается на изображениях Дианы Майер. У подъелочных и надтыквенных детей из цифрового архива вместо головы — пиксели. Вышивкой поражено и пространство: небо, снег, вода. Не только лиц не видать. Но лиц — не видать никогда.

Все ниточные портретисты играют в одну и ту же игру — прятки лица. Художники, работающие с пространством, вышивают шире.

Шаун Кардинал в «Координации» заполняет абстрактными фигурами идеальные пейзажи открыток. Похожая на чертеж вышивка рассчитывает, из чего состоит идеальность: геометрия, выверенная, «правильная» композиция и монохромность самого «вида».

Для Мелиссы Зекстер пространство на фотографиях — это пустота, а сама фотография — это прежде всего плоскость. Нет перспективы, нет объема, граница между планами размыта. Остается только карточка-канва — основа для декоративных узоров и орнаментов. Наконец-то поверхность становится главным «героем» фотографии.

Главные герои-героини Хосе Ромусси — балерины. Здесь не фотография — материя для вышивки, а материя, ткань, из которой сделана одежда девушек. Все очень легко — легкие балерины, воздушная, простая вышивка, яркие цвета. Вместо того чтобы одевать бумажных кукол в бумажные платья, художник одевает их в вышитые узоры.

Человеческая фигура — начало координат для построения графиков вышивки Марии Апаричио Пуэнтес. Как соотносится человек с пространством, какие фигуры они образуют вместе и на что распадутся эти фигуры, если человек в картинке внезапно начнет двигаться? Парадокс изображений Пуэнтес в том, что они выглядят как иллюстрации аксиом для уроков геометрии и при этом остаются лиричными.

На фотографиях Кароль Бениты появляются убаюканный Серый Волк и Красная Шапочка — младенец; тараканы размером с человеческую голову; черные вороны, висящие гирляндой в уютной гостиной; волосы, напоминающие прическу горгоны Медузы. Так, наверное, бывает, когда тебе читают сказку на ночь, а ты в это время рассматриваешь семейные фотографии.

Такой же «сказочный» эффект — у картинок Уллы Йокисало. Есть героиня — девочка. Она — пока еще не спящая красавица, играющая с веретеном. Она — та самая бумажная кукла, которой наконец сшили платье (только что это за тревожный силуэт рядом?). Она размером с наперсток — меньше иголки. И как-то слишком часто у нее нет головы. Может быть, это и не девочка вовсе, а платье-призрак того, что уже было и еще будет? Не зря же художница так отчаянно втыкает булавки в фотографии. Помимо призраков времени Йокисало интересуют само шитье и его атрибуты: нитки, иголки, ножницы, проткнутые булавками девочки.

Неудивительно, что Улла находит вдохновение в идее рукоделия. Вышивание — это и инициация, и медитация, и магический обряд. Магия точно есть в том, что вышивка, массовое когда-то занятие, делает с апроприированными и опять же массовыми фотографиями: превращает любительскую картинку в арт-объект. Впрочем, это не просто магия. Это еще и своеобразный протест. Не такой радикальный и проартикулированный, как это было в случае с художницами-феминистками, боровшимися с массовыми и стереотипными представлениями о женщинах и об искусстве. Однако это такой же протест против буржуазного, но — в эстетике и идеологии любительской фотографии. Вышивка, сделавшая когда-то невероятный прорыв в искусстве и в дискурсе о социуме и гендере, подталкивает на тот же прорыв любительскую фотографию: почему любительская фотография автоматически, по законам какой-то конвенциональной иерархии, должна быть ниже «высокой фотографии»? Неужели то, как строят свою репрезентацию семьи в домашних альбомах, имеет отношение к реальным семьям? Так ли неколебима индексальная связь портретируемого с фотокарточкой? Любительская фотография и вышивка, безусловно, похожи. Они обладают аурой невинности и коннотацией буржуазности, но также обнажают законы, по которым функционируют общество и искусство. И даже если в фотографии протест в яркой, манифестационной форме вряд ли возможен, он прочитывается между стежков: изменить пространство, продемонстрировать структуру изображения. Удалить «человека конкретного» из изображения.

Понравился материал? Помоги сайту!