Опыт слов, опыт джунглей

27.12.2015
У меня пока нет ни опыта слов, ни опыта джунглей сказать о происходившем со мной неделю назад на севере Индии, в заповеднике Раджаджи. Остается верить в невероятное: звери перестали видеть во мне человека. Сейчас я в 2000 км к югу в заповеднике Бор, в домике главного егеря края Сурии Кумара Трипати, то есть сыночка воскресного солнышка, который дал мне в департаменте ключ и секретную карту. А в джунгли вчера я ходил с егерем по имени Fate (Рок, Судьба). А завтра иду со школьным учителем-змееловом-орнитологом, поймавшим в деревне 3000 змей. Сейчас взошла луна, где-то рядом ходит тигрица, вскрикивают олени. На кухне под столом у меня ружье и запас еды на несколько дней. За домом присматривает немой Арун, исчезающий на ночь. С Новым годом!

01.01.2016
То, что произошло сегодня, думаю, с живыми не случалось. Вероятно, и с мертвыми тоже. Я был между двух тигров — вплотную. Уцелел я, наверно, благодаря безумию — пойдя прямо на них, «в лоб». А вчера я видел единорога — или того, кого мнило под этим Средневековье. Вот так закончился год и начался.

19.01.2016
Сегодня сидел на дереве — низкорослом, с окошками в листве — посреди луга у озера. К закату вокруг меня было уже около сотни оленей — самбары, пятнистые и голубые нильгау — те, ради которых я готов сидеть все свои жизни. Я жду, когда подойдет самец — этот мифический, мерцающий доисторическими временами великан — на близкое расстояние. Будь у меня вторая жизнь, я бы ее посвятил этим неизъяснимым созданиям, стал бы их Геродотом, и если бы со временем боженька благословил, они бы немного заговорили через меня и написалась бы книга, настоящая, не для нас.

10.01.2016
Свою ночь рожденья я провел в джунглях — в домике, который обустроил на дереве (о детские мечты!), и звери до рассвета меня поздравляли, счастье!

А вчера случилось невозможное — лучший из немыслимых даров (ты больше, чем просят, даешь): я видел то, что мало кому доводилось, и сфотографировал то, что, возможно, еще никто не снимал, — битву двух нильгау, двух неизъяснимой красоты исполинов райского сада. Я читал об этих ритуальных битвах. Мол, становятся на колени и мерно «чокаются» лбами». Тут же было совсем другое — битва едва ли не насмерть, молниеносная, переходящая в битву на коленях, когда один вздымал над собой могучую тайну другого, в котором трепетал Создатель. И пыль клубилась солнечная. А третий, молодой, стоял рядом, под деревом, смотрел. А потом тот, побежденный, побрел к озеру, пройдя в двух шагах от меня, обернулся с удивлением и поплыл на ту сторону, остужая пыл и печаль.

07.02.2016
За эту неделю произошло астрономическое количество событий — ни сил, ни возможности описать сейчас. После того как я надрал задницу одному из министров лесного хозяйства и он пытался отвечать мне тем же с отчаянной грациозностью, я все же добился своего и проник в самое сердце огромного и таинственного заповедника Мельгат, куда попадали считанные. Потом была не менее странная многокилометровая и безлюдная крепость за облаками в том же заповеднике, построенная неизвестно кем и когда и лишь перестроенная в XV веке. С символичным именем Нарнала, где на дне озера лежит философский камень. Были огромные первобытные бизоны в джунглях, потом в заповеднике Нагзира ночное бдение на сторожевой вышке над лунным озером в ожидании леопарда, были неожиданные встречи в краю Гондия, где постреливают. Теперь я в маленькой деревушке Брахмапури, в округе которой 27 тигров и 65 леопардов, сбежавших из заповедника Тадоба и вот уже несколько лет живущих здесь, таская коров и людей. Деревушка, где их осело больше всего, называется Кали. Нарочно не придумаешь. А заместителя главного егеря зовут Гита. А сам егерь — Гашиш (без первой буквы).

15.02.2016
Сижу сейчас на громадной сказочной веранде фантасмагорического туркомплекса, который мне подарили на неделю или на сколько захочу. Невероятный замес ашрама, Болливуда, Диснейленда и черт знает чего. И ни души, гряда холмов, джунгли, двое слуг у озера под деревом. У меня два люкс-номера в разных маленьких замках. А главное — построил его доктор философии профессор Джесвал, реальный дворец которого — на подъезде к деревне. И вот сижу я на веранде под статуей Гаруды и думаю о здешней тигрице Т-11, которая несколько дней назад съела человека. Случилось это как раз напротив лесной фотокамеры слежения. Я видел снимки. Съела и сидела потом над останками четыре часа недвижно, как в трансе от происшедшего. Голова человека лежала отдельно, объеденная, лицом вверх. Это первый случай с этой тигрицей. Что в ней происходило? Четыре часа, тишь, бабочки...

20.02.2016
Йе-е-е-е-е-ес! Я сделал это. 12 лет я ждал этот снимок. Вот она, единственная божья тварь, которая так открыто и безоглядно ненавидит нас. Заповедник Умред-Карангала, полдень.

24.02.2016
Красноголовый ибис (или Индийский черный ибис), Pseudibis papillosa. Что сказать об этих египетских птицах Тота? Или, по преданию, той птице, которая после потопа вывела Ноя к Евфрату? Вот любопытное, но малоизвестное. В брачный сезон они объединяются в несколько пар и вьют гнезда, как правило, на священных баньянах или пипалах, никогда не совокупляясь на земле. В этот брачный период их серые клювы и ноги розовеют.

07.01.2016
Я умираю. Я сильно умираю. От счастья. И не понимаю, что делать с этими тысячами снимков. Надо бы показывать их по одному. Но как? Например, вокруг этой неприхотливой истории у меня около сотни снимков — фильм уникальных мгновений, а не просто количество фотографий, из которого потом выбираешь лучшие. Но и показывать здесь всю ленту снимков тоже не дело. Черт.

В тот день я подобрался довольно близко к лугу, где паслись сотни оленей — самбары, пятнистые, нильгау и др. И просто почти открыто сидел, привалившись к коряге. Сидел, смотрел. А потом увидел ее. Эту маму с ребенком (самбары) я наблюдал уже не первый день. Они очень выделялись из общего ряда, если он вообще существует. Все время держались в стороне от других и проходили сквозь и между ними, будто не замечая, оставаясь в каком-то медитативном далеке от всего. И даже когда на лугу возникала тревога и все звери уносились с луга, эти двое словно не слышали, продолжая свою внутреннюю жизнь. Даже самцы нильгау, покидавшие луг последними, глядели на них издалека через плечо — то на них, то в ту сторону, откуда возникла тревога.

И вот эта мама с ребенком задумчиво так и неспешно приближается, подходит вплотную ко мне и заглядывает в лицо. Стоит и смотрит. И я сижу смотрю на нее снизу вверх, стараясь не моргать. А ребенок чуть позади нее, просто ждет — мама занята. Не отшатывается, не вскрикивает, не бьет копытом о землю, передавая сигнал соплеменникам. Смотрит почти на расстоянии дыхания и медленно отходит. Малыш за ней. Они переходят в тень под дерево — шагах в десяти от меня, и там начинается то, что я снимал в течение часа. Ребенок стоит и глядит на озеро в дымке, а она что-то нежно нашептывает ему на ухо, то прильнет щекой (как на иконах Умиления), то кладет ему голову на шею, и они стоят, прикрыв глаза, чуть подрагивая, века идут.

Возвращаясь уже в темноте, думал: был бы я Адамом, не давал бы имен. Потому и рай, что невербален. Да и какие имена он мог давать исходя из словаря, в котором нет опыта утрат, а стало быть, жизни. Словаря детского лепета. Но это уже о другом.

13.02.2016
Несколько слов о «грязной», «нищей» и «несчастной» Индии.

На этом снимке — надпись у входа в школу. Школа эта — маленький продувной домик с одним классом на 10 детей. Это все детское население деревушки в 15 домов, стоящих на вершине горы, куда не ходит никакой транспорт и только текут облака сквозь отсутствующие окна.

Так вот дети там каждый день живут с этими строчками, как живут с землей и воздухом, а не со словами. И так живет едва ли не вся Индия, потому что образование — вершина всего, а профессия учителя — у этой вершины. Так заведено тысячелетиями. От Упанишад, от понятия «свами» и ученика, брахмачарьи.

Потому зарплата учителей в Индии — одна из самых высоких. В глухой деревушке учитель начальной школы получает 45 000 рупий. При том что чай, например, — 5 рупий, обед — 50—100, билет через всю Индию на поезде — 1000. То есть при всем желании такие деньги потратить просто невозможно, разве что развешивать на деревьях. Они и развешивают — на деревьях будущего, вкладывая в детей, образование и т.д.

А в той школе на 10 детей — два учителя. Два! И государство выделяет им дополнительные гранты.

И начальное образование для всех бесплатное.

Я был во многих школах там — и сейчас, и раньше, и выступал там, говорил с детьми и учителями, но об этом отдельно расскажу и покажу — потом.

А сейчас еще пару слов о медицине. Есть бесплатная — для всех, во всем объеме, и есть платная. Первая ничем не хуже по качеству. Знаю и ту, и другую — на себе испытывал.

Что касается цен на вторую. В частной клинике с европейским оборудованием и зеркальной чистотой, без очередей и бумажных волокит — для любого пациента (хоть ты марсианин) прием у специалиста — 100 рупий (чуть больше одного евро). И не просто прием и диагностика, а еще и оказание помощи, перевязка, например.

Прием не в клинике, а у частного врача — 50 рупий.

Дальше. В аптеках вам продают не упаковку, а ровно столько (таблеток, например), сколько вам нужно. Если одну таблетку, то аптекарь и отрежет ножницами одну.

ВСЕ медикаменты можно брать без рецептов.

И перечень этих чудес можно продолжать еще долго.

Засим откланиваюсь и доброго всем здоровья и трансформаций!

20.12.2015
Этот вепрь буквально ткнулся своим пятаком в «пятак» объектива моей камеры. А поскольку, выскочив из зарослей, он не ожидал этого столкновения, а я сидел на корточках, прижав к лицу камеру, еще издалека завидев его с большим его семейством, которое он потом оставил у подъема на эту заросшую тропу, чтобы разведать — все ли спокойно наверху... В общем, ткнулся и стоял, закипая, меряясь пятаками, не зная, вступать ли в поединок с этим крупным хряком напротив себя или ретироваться. А я все никак не мог его сфотографировать, поскольку физиономия его не вмещалась в кадр, а «отъехать» я не мог. Вот остался лишь этот снимок, где между нами еще был небольшой зазор.

13.01.2016
Вернемся в джунгли. К райскому лугу, в маленький индийский заповедник Бор — лучший на свете из всего, что я видел. Сегодня будет история про Жениха.

Так вот, на луг этот спозаранку выходят неисчислимые звери, разные, и я. С каждым днем пытаясь подобраться ближе к этой чудесной сцене, куда из-за лесных кулис, окаймляющих луг, они выходят, чередуясь, как в чудесном спектакле: то пятнистые олени заполоняют луг, то на смену им приходят большие самбары, то нильгау — и текут друг сквозь друга, как в игре в «ручеек». Меж ними семенят многодетные кабанчики, обмахиваются своими веерами павлины, скользят мангусты, а птицы, садясь на оленей, играют в дерматологов.

Иногда по лугу проносится тревога — ветром по колосьям — и все бегут, но на полпути останавливаются и, повернув головы, вглядываются в примерещившееся. В демона, вновь оборачивающегося божьим днем.

Да, подбираюсь все ближе к первому ряду. Вначале я облюбовал егерский «мочан» — настил на дереве с лесенкой на него, потом нашел древесного великана, сожженного молнией так, что внутри образовалась полость с окнами на четыре стороны света, там и стоял — и вот теперь пробрался на сам луг и сел открыто, привалившись спиной к коряге. (Тут главное — занять место до появления животных, тогда они будут воспринимать вас как единое с этой корягой, то есть как не человека. Что это — преобладание образного мышления над логическим? По этой же причине они менее тревожно реагируют на джип, считывая не отдельно людей в нем, а машину в целом.)

Ладно, к Жениху, а то я далеко отвлекусь. Посреди луга есть «миргородская лужа», в нее хаживают самбары — как правило, обросшие густой шерстью мужчины. И валяются в ней часами, как в сакских грязях. Помимо прочего, она помогает избавиться от паразитов. Женщины же окунают в нее только ноги — маникюр, педикюр, то да се. А эти мало того, что изваливаются до безобразия, так еще и, выходя, похоже, считают себя неотразимыми женихами.

Вот этого, на снимке, ветерана Лужи, я заприметил еще в первые дни. Он вышел из нее, будто только что созданный из текучей глины, и сразу пошел клеиться к барышням. Но все как одна его игнорировали, отворачиваясь, продолжая щипать траву. Он и так подъезжал к ним, и этак… Пока в порыве отчаяния не попытался взгромоздиться на одну из наиболее благоуханных красавиц. Но та была настолько занята сбором трав, что, вильнув задом, смахнула с себя этого глиняного адамиста.

Я смотрел на него и вспоминал молодого Гоголя, лежавшего в сакских грязях, Гоголя, панически боявшегося всего хтонического, окончившего жизнь в тазу с пиявками на носу. И мнился мне луг с расхаживающими по нему мавками и панночками…

А на следующий день я снова увидел его, одинокого, в колтунах просохшей на нем и свалявшейся грязи; он горько слонялся по лугу в этой шинели, как Башмачкин.

14.02.2016
И еще раз о детях. Скажу сразу крамольное: лучшие, настоящие, вернее, последние дети на Земле — там. Когда мир еще жив, весь, страшен и светел, когда каждый двор — мироколица и за каждым углом — остров сокровищ, когда дружба насмерть, а в глазах счастье, когда они на рассвете текут в школы — по горам и лесам, за тридевять земель, взявшись за руки, щебеча и сияя, когда каждый сызмальства ладен и весел и умеет все на свете — то, что мы утратили и читаем в старинных книгах — про жизнь на живую нитку. Когда вся она — бессмертное приключение, легкое и нездешнее, не требующее вовлеченности и самоотдачи до полной гибели — потому что это само собой.

Ладно, я могу эти песни долго петь. И, наверное, тут есть что-то и от ностальгии по тому детству, которое было и у меня. Но сейчас я о другом. В этом моем путешествии по Индии между джунглями меня почему-то часто приглашали выступить в школах. Могли бы, наверное, и куда-нибудь в другие места, но в тех деревушках и маленьких городках, кроме школ, было, похоже, некуда. Я выступал в очень разных школах: от маленьких, заброшенных за облака, куда никакой транспорт не ходит, до залов на несколько сотен детей в колледже с профильным английским, от школ для адиваси (лесных людей) до городских праздников на площадях. А в одной из школ у меня было 10—15 выступлений подряд с переходом из класса в класс.

Так вот, несмотря на то что в большинстве мест эти выступления пытались организовать «торжественно и чудно», со сценой, кафедрой и цветами, я эту праздничную официальность тут же старался отбросить и вовлекал детей в разговор о жизни и смерти, о главном, о смыслах. И с юмором, и всерьез. И — боже — как же они вовлекались!

Не без курьезов. Ну, например, когда я спросил: «Что же самое главное в жизни?» — первой ответила девочка лет девяти (из первого ряда): «Хорошие манеры!» Правда, когда я пошел в зал, передавая микрофон в дальние ряды, все стало на свои места. Интерес, сказал мальчишка, главное, чтобы жить было интересно — как настоящее приключение.

А в школе для адиваси (о, какие же у них невозможно прекрасные лица!) я с порога спросил: а кто из вас видел тигра? Лес рук. (А это как раз та местность, где уже много лет большие проблемы с тиграми, сбежавшими из заповедника в эти скудные и безлесные края, в том числе случаи тигриного людоедства.) И вот я предлагаю им поднять руку за то, чтобы этих проблем не было — ни тигров, ни горя, ни смерти (которая, возможно, коснулась и этих семей), ни этих проблем. Или — пусть будут? Две-три руки — на первое предложение, лес — на второе.

И вот проходит уже минут 10—20, мы говорим уже совсем о другом, о том, что их учитель — вовсе не учитель, а вон деревце за окном, но и оно — не деревце, а облако, которое — вон та девочка в третьем ряду слева, как тебя зовут? — но и ты — не ты, а мой голос, который не здесь, а во льдах Антарктиды… и так до бесконечности, и обо всем этом догадались давным-давно — в Индии и написали в Упанишадах: «Тат твам Аси» — «Ты есть То». И положили в основу мира…

И тут я поворачиваю голову и вижу девочку в чудесном платье и с дивным, очень нездешним лицом; она смотрит, кажется, в никуда, сидя со все еще поднятой рукой. Ты что-то хотела сказать?

Я, говорит, за тигров… за жизнь.

Подошел к ней, обнял, поднял над собой: вот, говорю, это мир — настоящий, родной — значит, мы будем живы.

А потом, уже в какой-то другой школе, после всего во дворе ко мне подошел мальчик и спросил: а какое самое сильное впечатление было у вас в жизни?

И я задумался.

19.12.2015
Этой истории 12 лет. В этом простенке у хижины погонщика на краю джунглей прежде жила великая слониха Арундати («прана Вселенной»), я знал ее много лет, и ближе из не людей у меня никого не было. Погибла, мы ходим на ее могилу с Мохаммед-Ханом, там растет из ее тела баньян.

А тогда, после ее смерти, в этот простенок перешел Йогин — слоненок, которого подобрали в джунглях, когда ему было, как этой девочке на снимке, около трех месяцев. Я поил его молоком, купал, разговаривал, а когда приехал год спустя, он узнал меня издалека и бежал навстречу, обнял хоботом, слушал сердце, трогая лицо…

А потом, еще годы спустя, когда у него начался «трудный период» созревания и слезы застили взгляд, он не узнал меня и с разбегу пнул так, что я отлетел на несколько метров, но приземлился на ноги, а он потом все извинялся…

Сейчас он стоит в соседнем простенке — 12-летний слон. Семь лет мы не виделись, и узнал он меня не сразу, постепенно, по голосу, а потом уже трогая.

И вот теперь эта девочка — Рани, такая же, как он, брошенка, сирота. За ней ухаживают, кормят молоком, но она стоит, грустно глядя перед собой, чуть кивая в это «никуда».

И тут — я не знаю, что произошло и как это объяснить, — я просто подошел и сел рядом, чуть в сторонке... и началось! Будто я мать родная и даже еще родней. А потом уже и я сдержаться не мог. И рассказали друг другу всю жизнь, без слов. А потом в избытке чувств она пыталась привалиться ко мне попой, изнемогая от счастья. Индусы, ухаживавшие за ней, стояли в изумлении: такого они не видели.

05.01.2016
У меня было несколько встреч с тиграми. Но две из них — совершенно особые. Первая — восемь лет назад, я бы сказал, у предела. И сейчас — вторая: за.

О первой я пытался писать не раз, и ничего не получалось. Как странно. За почти сорок лет письма мне худо-бедно удавались какие-то достаточно тонкие и сильные переживания, в том числе биографические. И о джунглях тоже. Но здесь — как черт водит — всё не о том, не так.

Ведь дело не в том, кто где стоял, сколько шагов было меж нами и прочий «протокольный кошмар». Не в этом ведь дело. А в чем? В моем внутреннем состоянии? В тот момент оно было нулевым (как Хармс говорил, ноль — это вовсе не то, что вы думаете, говоря: ноль): предельно спокойное внимание, концентрация и рассеивание в одном (как разреженный воздух на вершинах), в каком-то смысле в эти мгновенья работает автопилот, человек выходит. То есть описывать воздух?

Я помню этот взгляд, когда я повернул голову, вдруг почувствовав его. Он лежал в нескольких шагах от меня, почти невидимый в траве, глядя в упор. С небольшого пригорка на обочине тропы. У меня на поясе нож, вот и все. Игрушка.

Я помню, как медленно приблизил камеру к лицу и пытался навести фокус, но мешали стебли травы перед его лицом. А он все лежал недвижно и смотрел, положив голову на лапы. Видны были лишь глаза и уши. Меж нами было меньше одного прыжка, доля секунды. А я все повторял про себя: черт, черт — из-за этого фокуса — и в остальном, казалось, был совсем спокоен. Но другим спокойствием. И тут он скрылся в траву — там кустарник за обочиной, густой, как стена.

И вот с этого места история переходит за предел, откуда не возвращаются.

Я пошел на него — просто, что называется, в лоб. В эти кусты, где к тому же, в отличие от него, я уж совсем ничего не вижу. А он, понятное дело, никуда не ушел, перелег рядом и следит. Я это знаю, как и то, что нападают они, как правило, со спины. Слежу за верхушками кустов, где дрогнет... но что это даст, даже если б увидел?

И тут он возник (вспыхнул) — в шагах десяти впереди, в просвете между кустами, обернулся, рыкнул, исчез.

Я медленно делаю два шага назад, и то, что происходит на втором, доходит до меня лишь потом, реверсом. Он вздымается едва ли не из-под моей ноги и, как кажется, чуть не зависает надо мной, стоя на задних лапах, и уже уносится в сторону.

Я инстинктивно отшатываюсь, и тут же с другого боку вскакивает второй. И проламывается сквозь кусты за первым.

То есть оба уже лежали вплотную, «взяв» меня с обеих сторон. И я не знаю, что тут меня спасло, что их удержало... Вернее, что удержало этого, первого, за которым рванул второй.

Тигр, вопреки нашим заблуждениям, — существо неконфликтное и будет всячески избегать агрессии, в отличие от леопарда, пока остается для этого возможность, до последней черты. Которую я перешел. Чистое безумие, не оставляющее уже никаких шансов. Идя «в лоб», заявляя права на территорию, агрессивно вытесняя его (их), сократив дистанцию до двух-трех шагов, что уже явно за чертой.

Когда потом я разговаривал с одним опытным егерем, мы не могли найти объяснений, почему они себя так повели. Разве что отчасти дело в том, что они «вели» меня на протяжении часа перед тем, играли в слежение, пока я не видел их. Будь эта встреча неожиданной для них, дальнейший сценарий был бы наверняка другим.

Но все это совсем не о том. Как написал я в «Адамовом мосте»: думал, что из жизни это уже ничто не вынет. Вынуло. Память вынула. Что осталось? Ряженые воспоминания.

Вот этот снимок в расфокусе.

09.02.2016
Оказался я по наводке одного егеря в деревушке Брахмапури (что можно перевести как «божье местечко»). Что ж мне сказать про эту недельку длиной в несколько лет?

Это там на меня несся в ночи, мерцая «баскервильими» глазами, черт знает кто — думал, что леопард. Шел петлями, то влево, то вправо, а я пытался высветить его фонарем, а потом он вдруг рванул прямо на меня и шагах в двадцати резко свернул и исчез.

Это там посреди деревушки стоят тесаные болванчики идолов впритирку друг к дружке, как маленький батальон, под детским навесом. Оказалось, бога этих людей в деревушке зовут Ма. А каждая пара к свадьбе заказывает у резчика своего идола-оберег, вот они и стоят там, и с ними разговаривают в урочные дни.

Это там, на задах британского егерского домика, всегда к услугам был сикх Джуни, похожий на волшебного гнома с сияющими глазами. И мы садились с ним на его старенький мотороллер и потом ходили по джунглям, разговаривая на пальцах у свежих следов тигров и леопардов. А однажды, выйдя поутру, я увидел его, Джуни, внутри клетки для тигра, привезенной «на случай» и смонтированной у домика.

Это там как-то приехала егерица Гита и сказала среди прочего, что в соседней деревне будет «драма». С семи вечера до рассвета. И мы поехали на мотиках через леса-леса. Туда, куда прикатил индийский «Глобус», который Шекспиру и не снился, — настоящий, индийский, со всем цунами слез и смеха. И все это происходило в огромном, натянутом с вечера шатре, куда стекались из окрестных деревень все, кто мог передвигаться, — от стариков до детей. Я выдержал часа полтора, но каких!

Это там женщины на рассвете в полыхающих сари идут к озеру с тазами на головах — колошматить белье о камни. А мальчишки, босиком и взявшись за руки, идут куда-то вдаль на луг. А мужчины моют в озере белых быков. И олени выглядывают из леса вдали: когда уже освободится водопой?

Это там ранним утром отец и сын подметают двор у британского домика, у отца легкая несгибаемая спина, и сын кружит, как птица, а птица сидит у колонки с водой, смотрит на редкие капли и умирает.

Это там…

12.02.2016
Спокойно. Просто тихое ошеломление. Если б это было обнаружено не в Индии, а где-нибудь в Европе, тут же стало бы мировой сенсацией. Наскальные рисунки семитысячелетней давности. Найденные недавно, мимоходом, местными змееловами. Много рисунков. На горе посреди полей и деревень, в глуши.

А я узнал об этом чуть загодя, в кабинете у главного лесника области. А что это, говорю, за снимок у вас на стене — типа Стоунхенджа, где это? А, говорит, это тут неподалеку, не знаю, что и делать с ним. Кстати, в том же районе есть наскальные рисунки на горе, которую там называют «Купальня Ситы». Тоже непонятно, что делать с этим, вроде как в моем хозяйстве… Вы ж, говорит, были реставратором, да? Может, что посоветуете. Вот мобильный одного краеведа там, ну… змеелова. Вы ж как раз в те края едете.

И вот сижу я со змееловами-краеведами на обочине дороги у чайханщика, ждем пятого мотоциклиста, чтобы отправиться в чисто поле — смотреть дольмен эпохи неолита, Стоунхендж индийский. Обнаруженный этими же змееловами совсем недавно; потом сообщили в Бомбей, оттуда приехали специалисты, подтвердили, обнесли сеткой, уехали. Козы посмотрели на это дело и вернулись к своим занятиям, пощипывают траву вокруг него, а больше никому дела нет, у крестьян свои камни.

Сидим, ждем, я только что познакомился с ними, о змеях говорим. Так спят они зимой или нет, спрашиваю. Кто спит, отвечают, кто нет. Вот эти, например, не спали — и указывают на мешок у моей ноги. Я, поперхнувшись чаем, опускаю взгляд: мешочек, лежит. И кто в нем, спрашиваю. Keelback, говорят. Две. (Хорошее имечко для змеи — килбэк, да?) Вон, говорит, в том доме поймал, хозяева позвонили, я приехал, поймал, возьмем с собой, там в поле выпустим.

И вот мы уже на этом поле-пустыре меж деревень. Хожу вокруг дольмена, рисунки прорезаны в камне у входа, внутрь заглядываю, там гнезда птичьи под сводом… Один из змееловов номер по мобильному набирает: есть, говорит, профессор в Бомбее, он лучше, чем мы, расскажет — и передает мне телефон. И стою я в этом чистом поле у входа в пять тысяч лет, в ухе у меня голос профессора из Бомбея, у стены в тени — мешок с двумя килбэками, которых сейчас выпускать будем, в зрачке моем — девочка с застрявшей в сетке ногой, а в уме картинки плавают: как мы по пути сюда заехали в «Махабхарату», которая тут на хуторе, «за клуней» — вырубленное в камне несколько тысяч лет назад жилище, где скрывались пятеро братьев Пандавов и жена их Драупади, красивейшая из землян, в отдельной темничке-светелке, и у каждого из братьев было по два дня любви с ней, чередуясь. И так все 13 лет их анонимных скитаний, проигранных Кауравам в кости. И еще пытаюсь вспомнить тот эпизод с ней, красавицей, когда после какого-то харассмента, когда была в рабстве у царя, поклялась, что не вернется к облику своему, пока богатырь небесный, забыл его имя, не заплетет ей волосы руками, смоченными в крови убитого обидчика.

Да, килбэки томятся в мешке, профессор наяривает историю неолита в ухо, солнце садится над дольменом, красавица Драупади с кровавыми волосами бредет по пустырю между козами, а я утром выехал на мотиках со змееловами из своего фантасмагорического дворца, построенного доктором философии, живущим теперь анахоретом где-то неподалеку, у холма, на котором сидит голубой Шива высотой с Родину-мать между двух кобр с раздутыми капюшонами, каждая величиной с хрущевку. А прямо за дворцом — ферма-курятник, куда этой ночью Т-16 наведывалась, тигрица-людоед, трясла дверь, бросила в сердцах, ушла.

А перед тем всю ночь с главным егерем района лес патрулировали на его служебном джипе, и он храпел на заднем, а в лесу ни души, только заяц, оцепеневший в свете фар, перенесенный за уши на обочину, а фамилия егеря — Гуманитарный. Humane. По имени Пашан.

11.02.2016
Акварели джунглей. Человек незаметно перерисовывается на ходу. Какие-то черты покидают его, что-то наносится новое в этих местах, но сквозит. Тем неосознанней и сильней, чем глубинней утрата. Например, в том месте, где нас покинула способность к созерцанию. Не новость, да. Об этом кое-кто говорил. А я смотрел на лангуров, сидящих на деревьях в минуты заката, замерших едва не в позе лотоса, медитативно глядящих на солнце сквозь полуприкрытые глаза, смотрел на тех, кого эта способность не покинула, или на этих вечерних акварельных нильгау, стоявших так около получаса, выбывших на это время из своей обиходной жизни, смотрел и думал, что нам этот взгляд уже не удержать в себе, что он сыплется, как песок сквозь расходящиеся пальцы…

17.02.2016
Речь пойдет об индийском поэте, святом. Но вначале — о музыке. Простой индийский парень, которого зовут Паван Нагджи (то есть Змеиный Ветер), держит только что пойманную кобру одной рукой посередине тела, на весу. И я его спрашиваю: как же так, ведь физически ей ничего не стоит цапнуть тебя при желании? Да, говорит, физически — ничего, при желании. И смеется. И что самое интересное — в этом нет никакой хитрости, никакого фокуса. Берет вот так и держит. Ту, от которой смерть наступает в пределах получаса. И ни разу не кусали за 10 лет опыта, ни одна из нескольких тысяч пойманных.

А потом мы идем в дом — чай пить, с семьей знакомиться. Рядом с его простеньким, вполне невзрачным домом стоит храм. Маленький, домашний, семейный. Он мог быть посвящен Шиве, или Хануману, или Ганеше… Мог бы королю Шиваджи Махарадже, о котором я уже не раз писал тут и которого всенародно чтят и празднуют в этом штате Махараштра, — королю, освободившему всю центральную Индию от могольского ига. (Я видел домашние храмы, ему посвященные, он там сидит в цветах и кокосовом молоке, золотой и чудесный, похожий на сына Дон Кихота от брака с Сальвадором Дали.) Мог бы, в конце концов, быть посвященным Нагу, учитывая его страсть… Но посвящен он поэту, святому Тукараму, младшему современнику Шекспира.

Тукарам написал около 4000 стихотворений — на местном языке марати (или маратхи) в те времена, когда и язык, и все индийское едва шевелилось под мусульманами. Ходил и исполнял под таблу свои киртаны (жанр мантрической декламации в традиции бхакти, построенный в форме вопросов-ответов). Разговаривал в них с Ведами, Упанишадами, с самим собой — о жизни и смерти, но, в отличие от браминской напыщенности и герметичности, говорил в них легко, по-пушкински.

Что интересно, сам он был из касты неприкасаемых, из тех, о ком в тех же Ведах говорилось: а если кто из шудр услышит пение гимнов — залить ему уши свинцом, а если сам откроет рот для стихов — отрезать язык. Так вот, из 21 святого в Индии 9 святых по происхождению из шудр. В том числе Тукарам, чтимый по всей Индии. Это к слову о кастах и о том, что в Индии ничто не сводится к одному знаменателю.

О Тукараме в 1936 году был снят фильм «Сант Тукарам», один из самых успешных фильмов, получивший награды в Венеции. Стихи его переводил Ганди, сидя в тюрьме. Под Пуной, в деревушке, где предположительно Тукарам родился, есть большой нарядный храм, стены которого исписаны его стихами.

Переведу-ка я один.

Я не могу больше лгать 
и зову своего пса Господом. 
Он смущен. 
Но уже улыбается. 
А теперь и танцует. 
Держимся. 
Дивно, но так оно и воздействует на людей.

30.01.2016
Сейчас я попробую написать одну фразу, в конце которой, у точки, обернусь — навсегда.

В том краю, куда ни на чем невозможно добраться, кроме едва существующего автобуса, идущего в ночь по лесному серпантину на дикой скорости, а за рулем — недвижный индус с перевязанной головой и руками, вцепившимися в руль, отдельный от этого автобуса, просто летящие в космосе руки и руль, а в салоне странные люди, перекатывающиеся вдоль и поперек с лесными топориками и древесными темными лицами, и кондуктор, бьющийся лбом о стекло, смеясь и заговариваясь своими прошлыми жизнями; в том краю, который называется Калитмара — имя той деревушки, где опустеет автобус и останется ночевать в лесу, в заповеднике Пенч, где бродят вселенские гауры, эти многотонные пуруши мира в белых носочках, гауры, один из которых растоптал отца Рамдаса, когда тот был ребенком, того самого Рамдаса, в хижине которого я поселился, а в соседней хижине в эту же ночь — два колдуна: один — только что зарубленный, другой сидит над ним, говоря: «я не мог поступить иначе, ты навел на меня порчу, ты встревожил меня»; в том краю, где вдоль пустынной реки, как руины крепостных стен с проломленными зубцами, лежат исполинские крокодилы, которых зовут здесь «макар», и, улыбаясь, глядят ввысь, где на пути к этой реке, в заболоченном безлюдье, стоит невесть с какого неба свалившийся лебедь с педалями и сиденьем, на котором, как в страшных сказках, нужно переплыть «на ту сторону» жизни; в том краю, где живет маленький верткий старик, которого, когда ему было сто с лишним лет (но этого в деревушке уже не помнят), загнал на дерево тигр и изрядно потрепал снизу (старик смеется, показывая шрамы, и, сидя на скамье, болтает ногами, не достающими до земли); в той деревушке в одну улицу, уходящую в джунгли, где хмурые крестьяне не говорят ни на одном из человечьих языков, где я однажды ранним утром спускался к реке и, проходя мимо крайней хижины, увидел в дверном проеме мальчика, полуголого, где-то двухлетнего, очень внимательным взглядом взглянувшего мне в лицо и потом, уже в спину, совершенно отчетливо, спокойно, на тихом, ясном русском языке сказавшего: «Куда ты?» — я замер… и не обернулся.

01.03.2016
Оставалось у меня несколько дней до отъезда, и отправился я вдоль побережья по разбитым океаном деревенским дорогам, то завинчивающимся серпантинами в горные джунгли, то падающим к воде, через паромные переправы и кукованье в полях в ожидании попуток.

На третий день, находясь в веселой паромной калоше, нагруженной людьми и мотоциклами, я увидел вдали остров. Когда причалили к берегу, я пересел в лодку с «натруженным полотном», которое заполоскалось над головой и выгнулось, и мы поплыли к острову.

Это остров Джанджира. Который можно пересечь пешком за полчаса. Город-форт, построенный в XVII веке народом сидди (или сиддхи — не путать с сикхами), переселенцами из Африки (начиная с VII века), основавшими здесь свое крохотное государство Джанджира — единственное в Индии, сохранившее независимость вплоть до середины ХХ века.

А дело было так. В XV веке рыбацкий атаман Раджар Патим построил на этом острове деревянный форт и стяжал со всех кораблей — и торговых, и пиратских — все, что мог и хотел. По соседству находились владения шаха Ахмаднагара, который был, как многие княжества в Индии того времени, «сам за себя», воюя и с мусульманами Делийского султаната, и с индусами земли маратхов. Ему обрыдло видеть этот произвол под носом, и он послал корабли — захватить остров. Корабли ушли на дно, потопленные атаманом. Тогда он собрал весь флот и поставил капитаном над 200 000 воинов Пирем-Хана, сидди по происхождению. Тот взял крепость и был назначен ее комендантом. Но как взял! Как Трою. Нагрузив корабль дарами — бочками с ликером, из части которых ночью вышли воины.

В течение 20 лет после захвата острова он перестроил его в неприступный каменный форт с улицами, дворцами, гарнизоном в несколько тысяч человек, стенами 12-метровой толщины и 500 многотонными пушками. И тихой сапой перетащил туда всех своих соплеменников. И объявил независимость. В государство входили остров-крепость и небольшой городок на берегу — Муруд. С тех пор кто только не пытался сломить их — и многомиллионные Великие Моголы, и империя маратхов, и всевозможные шахи, и короли, и португальцы, и британцы… Ничего ни у кого не получалось. Даже туннель пытались прорыть под океаном. На острове — два неиссякающих озера с пресной водой и неприступные стены. И створ входа в крепость, видимый лишь с нескольких метров при приближении с моря. Даже британцы, подмяв под себя всю Индию, после нескольких попыток принуждения смирились с их независимостью.

К началу ХХ века Джанджира начала понемногу хиреть и с объявлением независимости Индии прекратилась. Последний потомок Пирем-Хана принц Роби Филип эмигрировал в Нью-Йорк. В Муруде на холме стоит туманный замок (особенно дивный рядом с одноэтажными домиками городка), куда не пускают, принадлежащий, видимо, династии абиссинских правителей. И по пустынному пляжу бродят белые лошади. Сами сидди разбрелись по Индии, теперь их осталось около нескольких десятков тысяч. Воспринимают их внекастово, вроде протоцыган. Они живут и в Муруде. Нищенствуют, подворовывают, танцуют на свадьбах под барабаны свои dhamal.

А форт — в сказочном прозябанье: зацветшие зеленые «васнецовские» затоны, оплетенные лианами руины, висящие, как сети, стены и громадные длинные пушки, лежащие с открытым ртом в безвременье.

05.03.2016
Помню я смутно, но в своих 20-летних странствиях Марко Поло был взят на службу одним из потомков Чингисхана с тем, чтобы объезжал глухие провинции и по возвращении рассказывал императору, что видел. И лучшего остранения для взгляда на реальность император себе не желал. Так длилось много лет. Хорошая метафора. Примерно то, что я сейчас делаю в этих рассказах на два голоса.

Понравился материал? Помоги сайту!