Сергей Соловьев о тейяме

С чего же начать, как говорил Саша Соколов? С второстепенного, с гардероба? От которого онемел бы самый изысканно-дерзкий кутюрье, а наряды театра но выглядели бы рядом едва ли не как школьная униформа? При том что весь этот многоярусный космос красоты изготавливается простыми крестьянами низшей касты в глубинке Индии на протяжении тысячелетий и никогда не показывается за пределами деревенской округи небольшого городка.

Или так. Вообразите, что в наши дни где-то в глубинке Греции продолжает идти античная драма — и именно в том аутентичном виде, какой была изначально. Или то же самое представьте в отношении Элевсинских таинств. И добавьте сюда, что мы не только об этом не догадываемся, но и о том, что они когда-то существовали, имеем весьма туманные представления.

По-своему примерно так обстоит дело с тейямом — праиндуистским языческим обрядом необычайной магической красоты и силы, который не прекращался на протяжении всей этой тьмы веков, да и сейчас его любой может увидеть — достаточно приехать в индийский штат Керала и добраться до городка Каннур, в окрестностях которого в зимние месяцы и происходит эта фантастическая мистерия.

Но лучше для начала глянуть, о чем речь. Это трейлер к снятому мной видеоматериалу.

Поразительно, но никаких внятных сведений о тейяме до сих пор нет. Во всяком случае, все, что мне удалось найти в англоязычном поле информации, можно уложить в полстраницы. У нас — почти ничего. Возможно, на языках Индии, прежде всего, на керальском малаялам есть вероятность приоткрыть эту завесу. Но я не очень удивлюсь, если и там мы найдем немногим больше. И один из ответов на этот парадокс: Индия — все тот же полный чудес мир, который и в наши дни продолжает быть лишь чуть приоткрытым (для нас, для западного мышления с его представлением о ценностях, историографии и пр., а для индийца это просто воздух, которым дышат, а если и «анализируют», то совсем на другой лад). И ошеломляющие открытия здесь все так же возможны на каждом шагу, как у нас во время оно. Даже на моей памяти было достаточно случаев. Например, когда деревенские змееловы показали на утесе за хутором обнаруженные ими наскальные рисунки пятитысячелетней давности. И там же соединили меня по мобильному с профессором Бомбейского университета, который подтвердил: да, он с небольшой группой специалистов приезжал, датировали и отложили исследования до следующего раза. А когда он наступит — в следующей юге? Поскольку такого и разного «добра» — пол-Индии. А по другую сторону от того хутора стоял заброшенный и никому не известный небольшой «Стоунхендж», вокруг которого разгуливали козы. Или вот егерь в одном из заповедников Махараштры говорит мне: тут мы на днях, копая водоем для зверей, динозавра нашли, поехали глянем — может, подскажешь, что с этим делать. Или, прокладывая маршрут в глубинке штата Карнатака, наткнулся в сети на любительский сайт индуса, который годами в одиночку ездит по деревням и описывает древние храмы; так вот, о половине из них почти нет никаких сведений, а среди них — храмы мирового уровня. Ну и так далее. Даже новые виды животных до сих пор находят в Индии. Так что немудрено, что о тейяме нам известно так мало.

Узнал я о нем случайно несколько лет назад и вот только в этом году добрался до тех краев. Но вначале о самом городке Каннур. Это Северная Керала, малопосещаемая приезжими, туристическая местность расположена много южнее: это там — аюрведа, СПА, пляжи, театр катхакали, храмы Тираванандума и пр., а здесь — городок, опоясанный военными и полицейскими гарнизонами, которые не очень решаются вмешиваться в его жизнь: с одной стороны — бурная коррупция и слаженный криминал, с другой — неугомонно марширующая компартия, лидирующая в этом краю. Обе стороны, не говоря о множестве других, в неразлучных объятиях. Улицы в ряби красных флажков, мостовые в тату серпа-молота, а на площадях стоят огромные кукольные, гомерически прекрасные фигуры или просто головы Ленина, Мао, Че Гевары и Маркса, будто сделанные Параджановым на пару с Кустурицей. При том что сам городок с его чересполосицей современных зданий и хибар производит впечатление несколько курьезно защемленного между НЭПом и военным коммунизмом — с веселой поправкой на Индию и XXI век. Добавьте сюда еще христианских миссионеров, ухватившихся за этот штат как ни за какой другой и, видимо, чувствуя свою неполноценность в этих землях, раздувающих себя до непомерно пафосных масштабов с иллюминированными храмами-звездолетами размером с Тадж-Махал. Ну и общий градус зашкаливающего патриотизма и самооценки: Керала лучше всех — и по образованию, и по медицине, и по красоте, и по климату, и вообще по всему.

Вернусь-ка еще на минуту к Ленину и позабавлю вас, прежде чем продолжить с тейямом. Как-то на улочке Каннура разговорился я с интеллигентным светским человеком средних лет. Узнав, что я из России, он спросил, давно ли я видел Ленина. В Мавзолее, добавил он, видя, что я несколько опешил. Причем начиная со слова «Ленин» голос его перешел в какой-то застенчиво-нежный регистр, а взгляд заструился поверх моей головы. Не знаю, сказал он, смею ли я просить вас об этом, но… когда вы будете в Москве… зайдите к нему. И я был бы счастлив, если бы вы прислали мне фотографию: вы и он.

И тут я вспомнил другой эпизод: недели за две перед тем в куда менее обжитом коммунистами штате Махараштра, в маленьком городке Даполи, который местные произносят как «Наполи», понятия не имея о Неаполе, я сидел в полицейском участке, разговаривая с главным инспектором края, в чьем имени по-английски слышался «жаворонок», а на местном наречии — «100 тысяч рупий», и говорили мы минут пять спустя после знакомства о комментариях Шанкара к «Упанишадам». Надо сказать, что иностранцев в этом краю видят нечасто, да еще и способных вести такие разговоры. С каждым словом от радостного изумления в нем распускался маленький лотос, наконец он не выдержал и вскричал: Шива! В дверях возник двухметровый гренадер, сплясавший семиколенный танец чести, и вытянулся перед ним. Чаю нам, лучшего! И мы продолжили, каким-то образом сместившись к ламаизму. И когда он услышал, что я был лично знаком с далай-ламой, он на минуту смолк, потом перегнулся через стол и прошептал мне в лицо: «Моего папу… зовут… Ленин». «Как!» — слегка отшатнулся я. Да, сказал он, садясь, а полное имя… тут он проговорил что-то непроизносимое. Что означало: Ленин-человек-сын-горшечника.

Но вернемся к тейяму. Мне несказанно повезло. Дело в том, что он происходит в основном в зимние месяцы, в среднем один раз в неделю и каждый раз в другой деревне. Узнать, где и когда, тоже непросто: немногочисленные объявления, написанные на местном языке, расклеиваются по городу, но надо еще выискать их среди сотен тысяч других, и то лишь по картинке, а потом ловить прохожих, среди которых далеко не каждый говорит по-английски, а потом еще добраться именно в ту деревню с бессловесным рикшей, где ошибка в один обертон звука в названии места — и вы в совсем другой деревне. Повезло же в том, что именно в эти дни тейям шел все 12 дней подряд — в разных деревнях и исполняемый разными труппами. И все эти 12 дней и ночей — а представление, как правило, начинается вечером и длится до утра, а то и два-три дня и ночи непрерывно — я дрейфовал вместе с труппами от деревни к деревне, спал, вернее, передремывал вместе с ними прямо на земле у костра под звездами на храмовых подворьях и возвращался в гостиницу через день-два лишь помыться и переодеться. Так вот, разговоры мои с «актерами» тейяма (с теми считанными, с кем можно было хоть как-то объясняться по-английски) только подтверждали крайнюю степень непроглядности информации о тейяме: чуть только вопросы мои уходили глубже поверхностных — об аксессуарах нарядов или сюжетных коллизиях представления — и касались истории этого обряда на его уж бог весть сколько тысячелетнем пути, повисало безответное недоумение. Но счастье было уже в том, что я, примелькавшись и сдружившись со многими из них, мог беспрепятственно находиться в хижинах-гримерках и наблюдать весь процесс подготовки к тейяму, обычно сокрытый от посторонних глаз.

Теперь по порядку. Для начала я попробую кратко суммировать то, что нам известно о тейяме. Слово «тейям» означает и сам процесс магического ритуала, и имя бога, духа (или облака духов). Суть этого мистериального обряда — в призывании духа тейяма, его вхождении в танцующего медиума (бхагавата) и транслировании его божественной энергии. Этому действу предшествует длительный этап изощренной подготовки, включая декорации и умопомрачительной красоты наряд, в который обряжают бхагавата. Труппа состоит примерно из 20 человек, половина из них — музыканты (барабаны и духовые), бхагават — один, но бывает и два-три, действующих попеременно или вместе. Остальные готовят пространство действия на храмовом подворье (костер, символические декорации и др.) и участвуют в мистерии на вторых-третьих ролях. Таких трупп в округе около десятка, и все они из одной из низших каст, называемых «ваннан». Но только две из них имеют бессрочное право исполнять эту мистерию. В незапамятные времена, согласно преданию, оно было ими получено от короля, и с тех пор эти две труппы передают право и опыт по наследству — от отца к сыну. У каждой из трупп есть свои отличия в репертуаре и свои особенности. Есть один сюжет — экстремальный, где речь идет буквально о жизни и смерти для исполнителя: вхождение в огонь. В наши дни исполнять этот тейям могут, как мне сказали, лишь два человека. Одного из них я видел, ниже я расскажу подробнее и покажу эти нелегкие для восприятия кадры видео, которые удалось отснять.

Обычно тейям заказывает семья попечителей храма совместно с деревенской общиной, которая покрывает расходы и выплачивает символический гонорар исполнителям. Символический, поскольку тейям — не профессия и не заработок, а служение. В среднем исполнитель получает в месяц жалованье слуги, домработницы. А если учесть, что тейям происходит лишь в зимнюю пору, это и вовсе копейки. У каждого в труппе есть своя профессия и работа, к которой он возвращается после тейяма.

Начинается представление с некоего пролога: один из труппы (второй медиум), как правило, обнаженный по пояс, в облегченном гриме, стоя у костра, призывает тейям медитативной песнью под глубокий звук медленного барабана, возвещая начало, «открывая каналы». Затем выходит бхагават, и начинается главное действо, длящееся около двух и более часов. Входя в транс, он исполняет танец, рассказывающий один из сюжетов, отсылающих либо к «Махабхарате», либо к пуранам (сказаниям). За ним следуют свита с факелами, музыканты и другие участники. Пишут, что сюжетов около 400, но мне говорили, что на деле не более 20—30, включая местные сказания и легенды. Действо происходит без слов, но зрителям, похоже, все понятно — что за сюжет и что происходит в любой из моментов танца. Даже по мимике бхагавата, движениям его рук, пальцев, что тоже отдельный спектакль. Для чужестранца, пусть и знакомого с источниками, разобраться в этом трудно. Бхагават может, например, быть обряжен в женщину с полушариями половинок кокоса, изображающих грудь, облачен в подобие матроны на манер самоварной бабы, но при этом играть роль мужчины. Или танцевать некую битву со Смертью (Ямой), но, когда я спросил у моего приятеля-барабанщика, тот был глубоко удивлен моим прочтением. Во-первых, «Смерть» оказалась просто Слугой, во-вторых, никакая не битва, а Служение, в-третьих, даже если бы это была Смерть, сказал он, то какая же с ней может быть битва? Только любовь. И у бога, и у человека. И верно ведь: «тат твам аси» («ты есть то») — из основных принципов индуизма: ты — никогда не ты, а вон то облако, например, но и оно есть, лишь поскольку является вон тем деревом, и так далее, пока не опояшет всю Вселенную, возвратив тебя тебе в единственно реальных смысловых очертаниях — как все мироздание без остатка. Но действие в тейяме может быть и бессюжетным, просто вхождением в образ одного из богов — в царя обезьян Ханумана, например. В конце мистерии — жертвоприношение. В прежние времена это мог быть буйвол или черный козел, ныне, как правило, рябая курица. После финала бхагават садится на «трон», благословляет свиту и музыкантов, затем к нему выстраивается очередь из зрителей. Каждый шепчет ему на ухо свои заботы-печали-радости, он утоляет их, подбадривает, благословляет. Все это носит очень неформальный, дружеский характер, и смеются, и изумляются друг другу. Но и — не то чтобы благоговение к нему испытывают, но особое деликатное уважение — как к посланцу божьей милости. Так, например, когда бхагават, танцуя, приближается к сидящим на земле зрителям, они встают, складывая у груди ладони.

Первые упоминания о тейяме, сделанные на тамильском языке, восходят к середине первого тысячелетия до нашей эры. Понятно, что речь идет об обряде, существовавшем задолго до этих записей. Географически это юг Индии, земля дравидов, один из истоков цивилизации. И хотя исторически тейям соотносят с Кералой, сейчас трудно сказать, как, где и когда он зародился. Во всяком случае, Керала и Тамил-Наду — соседствующие и взаимопроникающие территории. Затем, вплетаясь в индуизм, тейям отчасти трансформировался, сближаясь с ним, многое перенимая, но при этом удивительным образом не утрачивая своей аутентичности. Так в тейям вошли боги индуизма, среди которых — одна из ключевых для тейяма фигур — Дурга. Вернее, та, которая была в начальной, архаичной поре тейяма Дургой, покровительницей земледелия, многоликой, прекрасной и страшной богиней, чье имя кануло, будучи заслоненным Дургой, одной из жен Шивы, возникшей, согласно одной из версий, из черной сброшенной кожи Парвати. Одна из ипостасей Дурги — неумолимая Кали, черная богиня, у которой, в свою очередь, есть (за)предельный облик с испепеляющим взглядом — Чандика. Именно на подворьях храмов Дурги и разыгрывается мистерия тейяма.

Видимо, эта мощная и долгая связь с Дургой (и той, которая ей предшествовала), как и с женской энергией в целом, уже в начале нашей эры развернула тейям в сторону поклонения Шакти — той, без которой никто и ничто во Вселенной не дышит. Впитав и этот опыт, тейям через несколько веков снова вернулся к своим очертаниям. Насколько можно судить, несмотря на дальнейшие перипетии, он примерно в этих очертаниях и дошел до наших дней. Где-то в XVII веке там же, в Керале, возникает известный ныне по всему миру театр катхакали — один из легких сценических отсветов тейяма. А на другой стороне Индии, в Ориссе, в такой же непрогляди веков, как и тейям, зародился джаганат, который считают одним из ранних ответвлений индуизма. Эта народная «ересь» и сейчас имеет миллионы последователей, свои храмы и свой пантеон богов, иконография которых очень похожа на тейям с той разницей, что в джаганате это парсуны и изображения, а в тейяме — живая мистерия. Интересно, существуют ли исследования этих сопоставлений.

Осталось, прежде чем перейти к обещанному экстремальному тейяму, сказать несколько слов о неожиданно создавшемся фильме, который я смонтировал из отснятого материала. Неожиданно — по нескольким причинам. Во-первых, я не замахивался на фильм, а снимал, что называется, для себя. Во-вторых, не очень пригодной для этого фотокамерой, с рук, в почти невозможных для съемки условиях: ночь, слепящий свет прожекторов со всех сторон, куда ни повернись, быстрый и непредсказуемый танец, перемещающийся по всему полю храмового подворья, толпы зрителей, устремляющихся вослед действу, сквозь которые было порой не протиснуться. Добавьте сюда еще мою страсть, сердце моего внимания к крупным планам, медитативным подробностям, особенно в гримерках. Тем не менее я привез около 10 часов записи. И с изумлением обнаружил, что порой милостью божьей удалось снять то и так, как не чаял. На выходе получился фильм в двух версиях (короткая — 80 мин., на которую дана ссылка, с возможностью посмотреть полную версию) с моими лишь периодическими комментариями. Поскольку — я еще при съемке это понял — непрерывно сопровождающий комментарий, при всем нашем желании и кажущейся необходимости его, излишен. Этот домик речи, где мы живем, глядя в окошко, не нужен. Думаю, тут важнее другой опыт восприятия, освобожденный от хватательного рефлекса интеллекта. Тем более что, оставаясь там чужестранцами, особенно в отношении тейяма, как бы мы ни были оснащены, даже в лучшем случае будем иметь дело с комфортным, но псевдопониманием. Да и в целом, как говорили древние индусы, содержание второстепенно, идеи сочтены, сюжеты известны, вещь кончается там, где свершается ее форма. То есть то, к чему мы пришли лишь недавно, для них было ясно едва ли не изначально.

И еще — не удержусь — о нестерпимом наслаждении наблюдения за работой индусов. О крупных планах и, в частности, о съемке в гримерках. Какая же у них ладность движений, какие руки певчие! И какое дивное чувство красоты, из какого рукава они его вынимают? (Я помню, как в упомянутом выше городке Даполи прямо на бурной рыночной улочке улыбчивый восьмирукий гном-портной приставлял ко мне лесенку, чтобы снять мерку, и шил волшебное.) А какая астрономическая по нашим меркам скорость! Та, при которой кажется, что все происходит как в замедленной съемке или почти недвижно. А потому что точность волшебная, музыка жеста, а не какофония. Вот, например, весь этот умонепостижимый космос, в который обряжают героя, — где-нибудь в закулисье высоких подиумов Европы этот процесс требовал бы, наверное, в десятки раз больше времени и рук, а тут — два-три человека делают это непринужденно, почти не глядя. Вот эти слова — ладность, радивость (последнее даже словарь подчеркивает красным как несуществующее) — как-то все обреченнее уходят из нашего обихода. А о чем это говорит? О вписанности в жизнь. О нашем танце с ней, о тактильном даре. Вот они, индусы, танцуют легко и не касаясь земли. А мы то и дело наступаем на ноги — и ей, и себе, зачастую даже не замечая этого. Да и живем зачастую не там, где она, не с ней и потому не так. Хотя любим пофилософствовать про «здесь и теперь». И про Бога, который «везде и нигде». Это мы — везде и нигде, а он — в каждом мгновении — всклянь. Там, где нас нет или почти нет.

Но вернемся в гримерку, где все это есть или почти есть. Казалось бы, почему бы им весь этот астрономический скарб декораций, нарядов и аксессуаров не возить в готовом виде от тейяма к тейяму? Нет же, только часть, основу держат неизменной, а вторую часть, завершающую, делают всякий раз на месте — строят, режут, плетут, шьют… Да, есть то, что не может быть сделано однажды и надолго, — например, нарезка и плетение тысяч стеблей и волокон кокосовой пальмы для интерактивных декораций и особых нарядов (о которых ниже). Но, казалось бы, есть и многое из той кропотливейшей ручной работы, что не нужно делать всякий раз заново. Однако, оказывается, иначе нельзя, потому что это не конвейер, а служение в реальном «здесь и теперь». И, например, семиметровой высоты головной убор изготавливается всякий раз сызнова. А где-то на задворках храма в темноте сидит какой-нибудь зеленщик или рикша и ворожит в отблесках костра над бижутерией к одной из частей наряда бхагавата. И вот я снимаю его незаметно, как он перебирает в шкатулке какие-то стекляшки, взвешивает, разглядывает на ладони две почти одинаковые, прикладывает, меняет… и это длится бесконечно долго. Ну возьми уже эту, любую, ведь их же как звезд на небе в этом наряде, никто никогда не разглядит этих крошечных отличий… Нет, сидит, перебирает, колеблется, светает уже, а рядом мальчик сидит, сын, зажал в губах ожерелье, чтобы освободить руку для серфинга в мобильном. Сын, который скоро займет место отца.

И еще об одном не до конца осознанном мною наблюдении. Большинство, если не все, из дошедших до наших дней магических ритуалов и разного рода сакральных действ неумолимо утрачивает свою аутентичность: либо профанируется на пути широкой публичности, монетизации, выхолащиваясь в шоу, либо постепенно мертвеет, уходя в герметичность, конспирологию, обволакиваясь искусственным туманом с позолотцей. Удивительно, но с тейямом этого не происходит. При всей открытости публике он сохраняет неразменный запас достоинства, мастерства и служения. Парадоксальным образом, будучи развернут к зрителю, он весь погружен в себя, и мистерия эта, по моему ощущению, разыгрывается не для публики. Даже при взаимодействии со зрителями они как бы не отражаются в зрачках исполнителей. Так океан открыт берегу, соприкасаясь с ним, но все его пространство и время — по ту сторону, в непрогляди. Такое чувство. И не случайно, начинаясь вечером и идя всю ночь по нарастающей, представления тейяма строятся так, что самое высокое и мощное действо происходит перед рассветом, когда почти не остается зрителей (за исключением того редкого тейяма, о котором ниже, но там мотивация публики понятна). И еще: необъяснимо, но, как ни играй зумом восприятия, приближая и отдаляя происходящее, — не улавливается эта тонкая грань в тейяме, где «кончается искусство и дышит почва и судьба» не на словах, а на самом что ни на есть деле, где человек сгорает.

Вот мы и подошли к огню. С вечера в деревню было завезено 20 тонн распиленного тамариндового дерева. На погребальные костры в Индии берется баньян, тоже плотное дерево (около 350 кг на одно тело), но жар от тамаринда адов и долгоиграющ. Неподалеку от храма выстраивается из поленьев высоченный зиккурат — особым образом: так, чтобы, когда затеплится огонь у верхушки, у темени, он медленно прогорал внутрь — от верхней чакры к нижней, а очертания его стояли до последнего, не сгорая. Несмотря на то что костер возводился за оградой храма, все работы выполнялись босиком, обувь лежала в стороне, по завершении была совершена пуджа с ритуальным обходом костра как живого божества. Догорев к рассвету, этот циклопический костер превратился в Солярис жара, к которому приблизиться и на десять-то шагов казалось немыслимым. Тем временем по другую сторону храма, пока на его подворье всю ночь разворачивалась мистерия тейяма со сменяющими друг друга бхагаватами и сюжетами, того, кто войдет в огонь, готовили к предстоящему. В течение нескольких часов я был рядом, снимая на камеру весь ход подготовки, вглядываясь в лицо этого медиума лет тридцати на вид (но бог его знает, сколько ему было на деле). Как я ни вглядывался, казалось, ни горних отсветов, ни божественной дрожи и вообще ничего героического не было в нем, работа шла тихо и буднично. Балагуря между собою и с ним, четверо помощников обряжали его в нарезанные из кокосовой пальмы юбки. Я насчитал около восьми таких юбок — от бедер до пят. Затем двое взметывали его над собой, а один затягивал влет на нем эти юбки как можно туже. К верхним краям этой защиты по сторонам от бедер будут приторочены две скрученные стеблевые косы, за которые всякий раз, когда он оббежит этот раскаленный ад по кругу и бросится в него ничком, двое помощников будут его вытаскивать оттуда. И так будет происходить… это невозможно вымолвить: более ста раз. Сюжет сегодняшнего тейяма, как мне сказали, восходит к сказаниям о некоем споре Вишну с богом огня Агни. Вот Вишну и должен войти в него, в бхагавата. И выйти живым. И самое удивительное в том, что здесь нет никакого фокуса, все по-настоящему: тело и огонь, никаких хитростей между ними. И это знают все зрители. Босые ноги, открытые, незащищенные лицо и ладони. И только древесный шелестящий наряд, верхняя половина которого (смотрите внимательно в фильме) на втором дыхании этого смертельного танца будет снята. Да, есть передаваемый издавна опыт, наработанная техника, но все это открыто, очевидно для взгляда и уж вовсе не объясняется физикой — и от этого еще удивительнее и страшнее. Да, в момент броска он выгибается, чтобы лицом и грудью не соприкасаться с жаром, и, наверное, задерживает дыхание, а перед и после тейяма глотает ложку топленого масла (ги), ну еще что-то из этого же ряда. И всё? В этом смысле — да, всё. Я не к тому, что отсюда надо переходить к объяснениям сверхъестественного свойства. Есть разные подходы и их сочетания, и подумать тут есть над чем.

И еще. Приготовьтесь к тому, что это зрелище, похоже, будет несколько не тем, что вы ожидаете. Не хочу опережать ваше впечатление, но у меня, когда я смотрел, как человек на глазах превращался в живую тряпку, раз за разом швыряемую в огонь, в силу механичности этого повтора все предвосхищение чуда, подвига, магии, черт знает чего — обессмысливалось, чувства сволакивались с тех замирающих высот куда-то вниз, в сторону и даже хуже… Но вместе с тем я подумал, что, наверное, так и выглядит крупным планом все неприкрытое: смерть, война, страдание и тот же подвиг. Расхожая мысль, но отдающая жаром, когда по-горячему.

И еще подумал об этом бхагавате: вот он отдышится, переоденется, сядет на свой мотороллер и поедет утренними проселочными в свою деревню, к своей семье, детям, если они у него есть, и вернется к своей работе — тачать сапоги, печь пироги или растить рис… До следующего тейяма.

И в заключение: вот здесь можно увидеть весь фильм «Семь ночей тейяма» (обе версии) — сегодня, в связи с этой публикацией, его премьера.

Понравился материал? Помоги сайту!