27 июня 2018Colta Specials
437

История страны — это история одного человека

Письмо Николая Солодникова Кириллу Серебренникову

текст: Николай Солодников
Detailed_picture© Общероссийский гражданский форум

Дорогой Кирилл. Это письмо — мое публичное выступление в Александринском театре в Петербурге [1]. Так уж вышло, что в последнее время, о чем бы я ни думал, все равно мыслями возвращаюсь к тебе. И это выступление — лишь одна из бесед с воображаемым тобой.

Сегодня я буду говорить об истории нашей страны. История — это история культуры. То, что нас окружает, — это культура. Наше прошлое. Настоящее. И будущее, если оно, конечно, наступит. Культура — это отбор. Отбор куда более значительный и важный, чем естественный. Потому что этот отбор всегда осуществляется человеком.

Мамардашвили говорил: «Культура — это всегда усилие конкретного человека».

Мне тяжело мыслить масштабами страны, города, коллектива. Да и как можно себе это представить? Мышление — процесс индивидуальный. Господь, Мироздание, Нечто — наделил (наделило) нас этим умением. Которое, кстати говоря, можно легко потерять: Щедровицкий был убежден, что если человек откажется от мышления — этим займется кто-то «другой»; и как мы видим сегодня — он был недалек от истины.

Мы чьей-то волею помещены в эту прекрасную данность — от рождения к смерти. В этой данности, в этой протяженности мы мыслим. Рождение, мышление, смерть принадлежат только нам.

История как зафиксированное время — это всегда результат человеческого усилия. Мышление — это усилие. Если не будет этого усилия — истории может и не быть. История страны — это история одного человека.

Субъектом всегда является человек, предпринимающий попытку осмысления реальности: прошлого или настоящего. Объектом становится жизнь человека — своя или чужая. Но это всегда индивидуальный, всегда неповторимый опыт.

Рассуждая таким образом, я пытаюсь смотреть на историю страны как на историю человека; с определенной дистанции и под определенным углом зрения.

История моей страны — это моя история. История моей семьи. В этом смысле книга Пруста «В поисках утраченного времени» — это «Священное Писание» для людей, мыслящих такими категориями. Наверное, даже не обязательно ее читать — важно просто знать, что она есть. Есть этот запах печенья, который возвращает нас домой. В фильме Соррентино «Молодость» в одной из сцен по тропинке, бегущей в Швейцарских Альпах, идут композитор Фред Белинджер и молодой (но уже популярный) актер Джимми Три. Между ними происходит следующий разговор:

(Фред) А ты? Чего тебе не хватает?

(Джимми) К счастью, наверное, хватает всего.

— Не жадничай, Джимми!

— Я понял, чего мне не хватает, четыре месяца назад, читая Новалиса.

— Ты читал Новалиса?

— Калифорнийские актеры не только пьют, нюхают кокаин и живут с моделями-анорексичками, но иногда еще и читают Новалиса.

— Извини, ты прав. К старости у меня накопилась масса предрассудков. И что же написано у Новалиса?

— «Я всегда возвращаюсь домой, в дом своего отца».

Этот диалог возвращает нас всех — Джимми, Фреда, Соррентино, Пруста, меня — в эту прекрасную данность: от рождения к смерти. Данность, наполненную одиночеством. Мы становимся старше и — удивительно — с каждым годом все ближе к отцовскому дому. К своему детству. Не зря говорят: «что стар, что млад». Старики — они как дети. Они и есть дети. Мы все — дети в каком-то смысле.

Я родился в маленьком провинциальном городе в Смоленской области. Когда-то он назывался Поречье. Потому что расположился на берегах двух рек — Каспли и Гобзы. И в этом названии была какая-то красивая заданность судьбы. Но в первые годы Октябрьской революции там как-то «ярко» проявил себя руководитель большевистской ячейки Яков Демидов. И город стал частью его судьбы, приняв его имя — Демидов. Мое детство — это дом бабушки.

Татьяна Васильевна Солодникова. В девичестве — Александрова. Она родилась в 1928 году в деревне недалеко от Демидова. К началу войны ей исполнилось 13 лет. А в этом году ей уже 90. Печенье «Мадлен» в моем случае — это запах блинов. Я просыпался в маленькой комнате на веранде от запаха, а скорее, от звука, который рождается в тот момент, когда тесто выливают на раскаленную сковородку. Бабушка всю жизнь просыпается очень рано. В пять-шесть утра. И это не таймер ее внутреннего будильника. Это условия жизни: растопить печь, принести воды, приготовить завтрак. Что бы сказали современные поборники феминистских идей?

В последние годы существования Советского Союза она работает в типографии, а затем в военкомате. Мои лучшие друзья в то время — советские офицеры. Это немолодые люди, у каждого из которых за плечами — опыт участия в военных конфликтах. Но, как часто бывает, последние годы службы — это канцелярская работа. Бабушка дежурила ночами, а я вместе с ней. Я был такой маленький, что она укладывала меня прямо на рабочем столе, предварительно расстелив на нем огромный офицерский тулуп.

Наш дом (а дом был многоквартирный) был наполнен шумом жизни. Соседи; а у них свои дети и внуки. И мы все вместе вечерами сидели на скамейке у дома, обсуждая прожитый день. А над нами огромный дуб. Его ветки накрывали собой весь дом, как будто защищая нас от чего-то надвигающегося, грозного.

Наступили 90-е годы. И все рухнуло. Весь уклад жизни. Не буду вдаваться в подробности. Но дом быстро опустел. Отец пропал на много лет. Бабушка вышла на пенсию. Денег не было. Жили тем, что давал огород. Страшное время. И бог бы с ними — с материальными трудностями. Но как быстро (теперь кажется — молниеносно) обрушился уклад жизни с его этическими категориями, с его представлениями о добре и зле. Нас, как будто в сказке Волкова, вместе с нашим домиком ураган отнес в страну, о которой мы ничего не знали. Но в которой жить как раньше было уже нельзя.

Все изменилось. Но не бабушка. Я вдруг понял, глядя на нее, что человек сильнее времени, в котором он живет. Точнее — он и есть время. Можем назвать это время — историей. История — это зафиксированное время. Запечатленное. Запечатленное памятью. Устной речью и письменной. Фотографией, кинематографом, музыкой, архитектурой. Культурой.

Она была собой в 30-е годы, работая в колхозе. В 40-е и дальше, дальше. В 90-е. И сегодня. Она как будто и не герой запечатленного времени. Усилия мастеров культуры прошли мимо: она не родилась в Москве, не была в эвакуации, она не диссидент и не часть мира московской интеллигенции. Кажется, в этом нет судьбы. Но нет. Судьба, как и свобода, — везде и всюду.

Дед умер. Отец умер. Она живет в этом доме сейчас одна. Я приезжаю, и мы идем на кладбище. Она идет своими ногами на могилу собственного сына. Как это возможно? Как это может быть?

Однажды, возвращаясь домой, она сказала: «Удивительное время: я прихожу в магазин, а там капуста на прилавке. Сквозь всю зиму».

Сквозь всю зиму. Так и вся наша жизнь.

В связи с этой фразой я вспоминаю сразу несколько цитат, которые помогают раскрыть суть и показать важность этого высказывания в контексте моего выступления. В известном фильме «Прогулки с Бродским» есть фрагмент, где Иосиф Александрович сидит то ли в венецианском палаццо, то ли в одной из венецианских церквей и говорит следующее: «В XX веке русскому человеку досталось так, как не доставалось никому (может быть, только китайцам). Русского человека раздели-разули и выставили вон: на колоссальный экзистенциальный холод». Холод — это зима. И путь сквозь всю зиму — это и есть уникальный экзистенциальный опыт. История страны в XX веке — это путь сквозь всю зиму. Вспомните стихотворение Бродского «Так долго вместе прожили...» Там есть строчки: «…но створки не распахивались врозь, и мы прошли их, видимо, насквозь и черным ходом в будущее вышли». И опять из Бродского: «Красота при низких температурах — настоящая красота».

Пытаюсь представить себе корни того дуба, который стоит у нашего дома. Всех пережил и всех переживет. Сцена застолья в фильме Соррентино «Великая красота». В гостях у главного героя Джепа Гамбарделлы сестра Мария, почитаемая католической церковью. Почти святая. Она весь вечер молчит. На предложение съесть что-нибудь отвечает не она, а ее помощник: «Сестра Мария съедает за день только 40 граммов корнеплодов». Все удивленно и почтительно переглядываются. Спустя какое-то время на террасе квартиры оказываются Гамбарделла и сестра Мария. И она вдруг обращается к нему с вопросом: «Знаете, почему я ем только корни? Потому что корни — это важно».

Корни — это важно. Вся наша жизнь — это дорога в отцовский дом. Жизнь — это наши воспоминания. Жизнь — это история. История страны — это история каждого из нас. Без исключений.

Я с большим удивлением, а точнее, недоверием слушаю тех, кто говорит о судьбах страны как о чем-то обезличенном. Это, как правило, политики. Они любят оперировать категориями «народ, поколение, страна, мы». Почему эти политики так боятся слова «я»? Почему современные российские политики так боятся говорить о своих семьях и собственном прошлом? Потому что очень легко спрятаться за общими категориями, которые ничего не значат. Потому что в таких категориях нет ответственности. Есть коллективная безответственность. Но его (политика), меня, тебя — нет.

В борьбе за «правильную» общую историю нас пытаются заставить отказаться от истории подлинной. Личной. В таком случае хочется повторить вслед за Мамардашвили: «Истина важнее родины». Если русский человек голосует или выбирает «правильную» историю страны, но отказывается от собственной — то от такой нации надо бежать сломя голову. И помнить, что нация и этнос — понятия вторичные по отношению к культуре. А культура — это индивидуальное усилие (сегодня — сверхусилие).

Кирилл, почему ты не уехал? Лучшие театры мира были рады принять тебя. Мамардашвили в конце 80-х задавали тот же вопрос. Он отвечал: «Только здесь можно увидеть обнаженную суть вещей». Предполагаю, ты себе отвечал на этот вопрос приблизительно так же.

Почему именно ты сегодня переживаешь опыт одиночества, продиктованный отчасти усилиями твоей родины? Потому что вся твоя работа, твой театр — это про величественное человеческое одиночество, которое возвышает человека над государством. Это не одиночество власти, разрушающее человека. Это иной опыт, позволяющий вспомнить, кто мы и откуда. Зачем мы здесь.

Твоя судьба и твоя свобода напоминают каждому из нас о том месте, которое мы по праву (пока мыслим) занимаем в этом мире. Спасибо тебе за эту память.


[1] Выступление на TEDx 21 июня 2018 г.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20241716
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20249651
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202416298
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202420535
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202425783
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202427129