Крылатый меланхолик, или Маркс-202/2020

Я буду говорить о Марксе без лицемерного почтения. Я всегда считал его скучнейшей личностью. Его обширный незаконченный труд «Капитал», это нагромождение утомительных фолиантов, в которых он, трактуя о таких нереальных понятиях, как «буржуазия» и «пролетариат», постоянно уходит от основной темы и пускается в нудные побочные рассуждения, кажется мне апофеозом претенциозного педантизма. Но до моей последней поездки в Россию я не испытывал активной враждебности к Марксу…

Герберт Уэллс. «Россия во мгле»

…И вдруг — понятен «Капитал».

Сергей Есенин. «Весна»

Вслед за недавней юбилейной датой — 150-летием Ленина — 5 мая исполнилось 202 года со дня рождения Карла Маркса (Karl Heinrich Marx; 1818–1883). Он признан одним из самых влиятельных интеллектуалов последних полутора веков, его труды изменили течение мировой истории. Довольно самонадеянно и совершенно неподъемно писать об этой фигуре с ее зашкаливающим символическим багажом философа, социолога, экономиста, публициста, политического деятеля эт цетера. Но, полагаю, у нас есть повод оглянуться на наше недавнее прошлое и попытаться сделать некоторые наблюдения о месте Маркса в отечественной повседневности, дистанция уже позволяет. А уж для рожденных в СССР вполне уместны мемуарные очерки в духе «Мой Маркс».

Но перед этим важно хотя бы очень кратко обозначить биографическую канву того человека, которого давным-давно невозможно разглядеть за библейской бородой: сын трирского адвоката и внук раввина; гегельянец-идеалист и едва не состоявшийся университетский профессор; социалист, пекущийся о благе человечества и с 25 лет преследуемый властями; член «Союза справедливых»; блестящий журналист в годы революции в Германии (1848–1849); вынужденное бегство из Германии, экстрадиция из Франции, затем из Бельгии, вновь из Германии и вновь из Франции; политический эмигрант и лондонский бедняк; адепт идеи царства Свободы и планетарного Коммунизма, вместе с Энгельсом сочинивший «Манифест Коммунистической партии» (1848) и основавший Интернационал (1864); апатрид-маргинал, зачавший семерых детей и с трудом сводящий концы с концами; самозанятый библиотечный викторианский трудоголик, за 25 лет трудов так и не дописавший свою главную книгу…

Итак, далее мы абстрагируемся от реальной личности Маркса и сосредоточимся на советской иконе.

…Этот мегабородач внимательно смотрел на обитателей Советского Союза уже с их младенчества, хотели они того или нет. Смотрел со стен домов, со страниц газет, букварей, с почетных грамот. Разумеется, смотрел из рам школьных, вузовских, заводских, колхозных и партийных аудиторий. Смотрел с тысяч памятников, барельефов, холстов и фресок, с медалей, ваз, ковров, эмблем, с бессчетных миллионов значков, настольных бюстов, конвертов, обложек, плакатов, открыток. Смотрел с хоругвей/транспарантов на ежегодных демонстрациях. И т.д., и т.п. Маркс в обязательном порядке ритуально цитировался в статьях и монографиях по любому вопросу — включая проблемы кролиководства или, к примеру, аспекты детской педагогики.

По иронии истории (и вопреки теории Маркса), именно Россия была инспирирована и инфицирована марксизмом в запредельных дозах, и именно она сделала из Маркса планетарную икону, стараясь не замечать его яркой русофобии. (Кажется, в случае Маркса это слово можно употреблять без кавычек.)

Маркс вместе со своей бородой — один из главнейших визуальных мемов XX века. Для целой половины земного шара он долгие десятилетия был мессией, пророком, идолом, светочем, гуру, отцом и учителем. Тем удивительнее, что все это иконографическое пиршество никак не собрано и не осмыслено. Даже в России! Хотя тут бездна интереснейшего материала — и для разнообразных диссертаций, и для выставок, и для каталогов (и не только). Но, кажется, какого-либо прорыва в подобных исследованиях ожидать не приходится. Увы, даже сверхкруглая дата — 200-летний юбилей, прошедший два года назад, — на русской почве не была отмечена ничем фундаментальным ^[1].

…На глазах моего поколения (последнего советского поколения) мессия был сброшен с парохода современности. Помню, как году в 1996-м, случайно проходя мимо корпусов петербургского Института имени Герцена («герцовника»), я наблюдал впечатляющую картину: прямо из окон второго этажа выкидывали в кузов «КамАЗа» бесчисленные тома сочинений Маркса/Энгельса, главным образом циклопический «Капитал». Каждая вузовская библиотека имела сотни его комплектов. Думаю, «КамАЗ» должен был совершить несколько рейсов, чтобы вывезти на помойку эти тома, томики и брошюры, в одночасье превратившиеся в макулатуру. По всей видимости, это происходило повсеместно.

Сам я, однако, не выкинул новенький четырехтомный «Капитал», купленный мною в год краха СССР за пять рублей в ближайшем книжном магазине у Нарвских ворот. Это чудо экономико-политической мысли до сих пор пылится где-то на даче — 2500 (!) страниц ^[2] многословной графомании, в дебрях которой неофиты десятилетиями искали сакральные смыслы.

Слово «графомания» в данном случае безоценочно: это лишь констатация, стилевая характеристика марксового письма ^[3]. Достаточно взять в руки книгу ясного и стройного Адама Смита (недаром оцененного и Пушкиным, и даже Онегиным), чтобы констатировать чудовищную натужность и манипулятивность «Капитала». Мне и моим однокурсникам повезло — мы реально читали Маркса, в отличие от пришедших нам на смену годом позже. Этот опыт не обязателен, но небесполезен, как прививка, — и, к счастью, мы потратили на Маркса один семестр, а не пять университетских лет, как поколения наших предшественников.

…На третьем курсе я попытался свести счеты с бородачом, написав курсовик «Ошибка в системе Маркса, ее происхождение и развитие». Эпиграфом поставил слова Хлебникова: «Я вывожу на чистую воду спрятавшегося [философа], и мне хочется отомстить ему…» («Зверинец»). От второго эпиграфа — «Маркс в производстве не вяжет лыка…», взятого из отвязного стихотворения Бродского, я решил отказаться как чрезмерно эпатажного.

Это происходило в 1993 году, еще в докомпьютерную эру, поэтому курсовик, натурально, был написан от руки, с двумя копиями под копирку. Помню, как профессор, глядя на обложку моей работы, задумчиво пробормотал: «Да… Еще лет пять назад это могло бы стать самиздатским бестселлером, ну а немногим ранее — быть чревато отчислением…» Пятерку по этому спецкурсу я получил без сдачи экзамена.

Необходимо сказать, что, разумеется, мой опыт «развенчания» Маркса был несамостоятельным — в основу курсовика легла книга Бём-Баверка «Теория Карла Маркса и ее критика» (Санкт-Петербург, 1897 год) ^[4], которую я прилежно целый месяц конспектировал в библиотеке экономического факультета СПбГУ в особняке Сперанского. Сам вид этой удивительной книги интриговал и вызывал трепет: она чуть ли не сочилась историей страны и превратностями эпохи, поскольку вся была испещрена советскими контролирующими печатями 1920-х — 1970-х годов, — но почему-то не была упрятана в спецхран. Быть может, советскими спецслужбами ей отводилась роль своеобразного сыра, заманивающего инакомыслящих в мышеловку?

Ойген Бём-Баверк (1851–1914), крупнейшая фигура австрийской экономической школы, написал эту небольшую книжку («Zum abschluss des Marxschen Systems», 1896 год) с подробным разбором теории Маркса в промежутке своей работы на посту министра финансов Австро-Венгрии. Параллельно он был профессором политэкономии в Венском университете, позднее стал президентом Австрийской академии наук. Кажется, не будет большой ошибкой сказать, что труд Бём-Баверка, призванный отрезвить как продвинутых марксистов всей Европы, так и орды доморощенных адептов, пропал втуне: когда речь идет о вере и политической инспирации, воззвания к логике и науке малоэффективны. В предисловии Бём-Баверка просматривается своеобразное восхищение Марксом, сумевшим заболтать всех и вся (впрочем, присутствует, кажется, и легкая ирония):

«Как писатель Карл Маркс был счастливым человеком, которому можно позавидовать. Никто не станет утверждать, что его произведения принадлежат к числу легко читаемых и легко понимаемых книг. Для большинства других книг значительно меньший балласт трудной диалектики и утомительных дедукций, оперирующих математическим снаряжением, явился бы непреодолимым препятствием на пути проникновения в широкую публику. Несмотря на это, Маркс стал апостолом для самых широких кругов, и как раз для таких кругов, призванием которых не является чтение трудных книг» ^[5] (курсив мой. — А.Р.).

В этой важной констатации — целый набор вопросов для историков и социологов: как это произошло? Как Маркс умудрился стать властителем умов и поп-персоной еще до исхода девятнадцатого столетия — то есть задолго до тотальной советской канонизации? И это при том, что при жизни Маркса был издан лишь первый том «Капитала» (1867), а тщетное ожидание продолжения (для разрешения всех противоречий и неувязок, которые констатировали специалисты) затянулось на 40 лет! Как емко замечает Бём-Баверк, «влиянию сочинения Маркса не повредило даже и то обстоятельство, что его сочинение до самой смерти автора оставалось туловищем без головы…»

Немногие помнят, что ведь даже Энгельс не успел полностью завершить этот мегаопус: более-менее доработав второй и третий тома в 1885 и 1894 годах, он умер, а четвертый том «Капитала» спустя еще десятилетие публиковал уже Каутский. (Тот самый «ренегат Каутский», позднее ставший мемом благодаря знаменитым инвективам Ленина ^[6].)

Впрочем, неподъемный «Капитал» мог убедить адептов уже одним своим весом: прочесть его могли только университетские педанты или крайние фанатики, а для широких масс куда важнее была 22-страничная брошюрка — знаменитый «Манифест», изданный небольшим тиражом в феврале 1848-го (Марксу 29 лет!); реально эта бомба взорвалась только в 1870-х, когда о ней вспомнили благодаря Парижской коммуне. Но, вероятно, наибольшая роль в создании посмертного мифа и репутации Маркса принадлежит Энгельсу — эту роль невозможно переоценить. Есть и другие ответы на феномен популярности Маркса; одно из самых простых объяснений было дано ровно 100 лет назад Гербертом Уэллсом, сочувственно описавшим происходящее в стране большевиков в своей книге «Россия во мгле» («Russia in the Shadows», 1920 год):

«Куда бы мы ни приходили, повсюду нам бросались в глаза портреты, бюсты и статуи Маркса. Около двух третей лица Маркса покрывает борода — широкая, торжественная, густая, скучная борода, которая, вероятно, причиняла своему хозяину много неудобств в повседневной жизни. Такая борода не вырастает сама собой; ее холят, лелеют и патриархально возносят над миром. Своим бессмысленным изобилием она чрезвычайно похожа на “Капитал”; и то человеческое, что остается от лица, смотрит поверх нее совиным взглядом, словно желая знать, какое впечатление эта растительность производит на мир. Вездесущее изображение этой бороды раздражало меня все больше и больше. Мне неудержимо захотелось обрить Карла Маркса. Когда-нибудь, в свободное время, я вооружусь против “Капитала” бритвой и ножницами <…>.

Но Маркс для марксистов — лишь знамя и символ веры, и мы сейчас имеем дело не с Марксом, а с марксистами. Мало кто из них прочитал весь “Капитал”. Марксисты — такие же люди, как и все, и должен признаться, что по своей натуре и жизненному опыту я расположен питать к ним самую теплую симпатию. Они считают Маркса своим пророком, потому что знают, что Маркс писал о <…> непримиримой войне эксплуатируемых против эксплуататоров, что он предсказал торжество эксплуатируемых <…> и <…> коммунистический золотой век. Во всем мире это учение и пророчество с исключительной силой захватывает молодых людей, в особенности энергичных и впечатлительных, которые не смогли получить достаточного образования, не имеют средств и обречены нашей экономической системой на безнадежное наемное рабство. Они испытывают на себе социальную несправедливость, тупое бездушие и безмерную грубость нашего строя <…> и поэтому стремятся разрушить этот строй и освободиться от его тисков. Не нужно никакой подрывной пропаганды, чтобы взбунтовать их; пороки общественного строя, который лишает их образования и превращает в рабов, сами порождают коммунистическое движение всюду, где растут заводы и фабрики. Марксисты появились бы, даже если бы Маркса не было вовсе. В 14 лет, задолго до того, как я услыхал о Марксе, я был законченным марксистом. <…>

Дело не в том, что Маркс был безгранично мудр, а в том, что наш экономический строй неразумен, эгоистичен, расточителен и анархичен» ^[7].

Тотальность культа Маркса в России резала глаз внешнему наблюдателю, но внутри страны это было уже обыденностью. Свидетельства Уэллса ценны фиксацией ситуации первых послереволюционных лет. Чуть позже, с 1923 года, главным идолом советского культа стал Ленин ^[8], а на рубеже 1929/1930 годов его потеснил Сталин. Фрустрация от пребывания в атмосфере большевистского парарелигиозного культа ярко запечатлена в экспериментальной прозе крупнейшего американского авангардиста Э.Э. Каммингса, посетившего СССР в 1931 году и напечатавшего два года спустя роман-шифр «ЭЙМИ» о путешествии в Советскую Марксландию («EIMI». — New York: 1933). Будучи человеком левых убеждений и имея в багаже рекомендации видных французских левых, Каммингс по прибытии в СССР столкнулся с чем-то невероятным, чему он силится найти определения на страницах своего романа-травелога. Для ошеломленного наблюдателя, за 36 дней пребывания в СССР навсегда избавившегося от коммунистических симпатий, страна «победившего пролетариата» предстает как «бескорыстная игра человеческих узников, нецирк несуществ, называющий себя “Россия”», «кусочек Райка на Земельке, Марксландия», «недочеловеческое коммунистическое сверхгосударство», «доиндивидуальный марксистский немир», где на каждом шагу встречаются тени Kingless King Karl — эфемерные эманации Карла Маркса… Переводчики этого романа отмечают:

«Образ Карла Маркса — одного из “богов” коммунистического пантеона — обретает в “ЭЙМИ” гротескные черты. Его портреты, бюсты, изречения призраками гуляют по советскому “немиру”. Каммингс склоняет его имя на разный лад, то представляет его “надмирным богом”, <…> то цитирует его в пародийно-возвышенных контекстах (“И сказал Маркс”), то комически отождествляет его с фигурой Санта-Клауса (“Карла Санта Клаус Маркс”). <…> В сходстве внешнего вида обоих образов (борода, красная символика) сквозит бурлескное уподобление характеров двух персонажей — оба приносят “добро” в этот мир, изменяя его “к лучшему”; оба окружены ореолом таинственности и почти святости» ^[9].

В 1921 году по инициативе В.И. Ленина в Москве был создан Институт К. Маркса и Ф. Энгельса, впоследствии ставший цитаделью партийной ортодоксии (с 1931 года — Институт Маркса—Энгельса—Ленина (ИМЭЛ) при ЦК ВКП(б); с 1953 года — Институт Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина (ИМЭЛС) при ЦК КПСС; с 1956 года — Институт марксизма-ленинизма (ИМЛ) при ЦК КПСС ^[10]). Поиск по всему миру, покупка, издание и комментирование любых маргиналий и писем отцов-основоположников на целых 70 лет стали специфичной отраслью советской идеологии.

Высший уровень инспирации широких масс осуществлялся через систему так называемых университетов марксизма-ленинизма (УМЛ) — на обучение в них направлялись от предприятий, причем не только члены КПСС, но и беспартийные граждане. Первые УМЛ были созданы в 1938 году, а к середине 1970-х в СССР действовало уже более 350 таких университетов. В них учение Маркса—Энгельса—Ленина и «проблемы идеологической борьбы» ежегодно изучали треть миллиона слушателей. Студенты УМЛ обучались бесплатно и без отрыва от производства. В университеты принимались граждане преимущественно с вузовским образованием, срок обучения на разных факультетах составлял от двух до четырех лет, выпускники получали диплом о «высшем политическом образовании», нагрудный знак и возможности для партийной карьеры. Собрания сочинений Маркса в коленкоровых переплетах, рядами ритуально стоявшие в начальственных кабинетах, книжных магазинах, во всех вузах и библиотеках страны, — вероятно, самые нечитаемые книги в мировой истории. Массовый самогипноз придавал им свет божественной истины.

Замеры проникновения Маркса в советское сознание — интереснейший вопрос и проблема. Такие замеры нужно делать на широчайшем комплексе артефактов всей советской эпохи — артефактов в том числе бытовых, обыденных, повседневных: от марксианских имен, которыми называли детей, до почтовых марок с бородатым ликом ^[11], которые наклеивали на конверты.

Помимо немецкого имени Карл, получившего импульс для распространения в Советской России, фиксируются, например, имена Марксина, Марлен, Марлена (от Маркс—Ленин), Диамара (от слов «диалектика» и «марксизм»), Мэлс (от Маркс—Энгельс—Ленин—Сталин). Кроме того, имели хождение трудновыговариваемые неологизмы «карломарксовец», «карломарксовцы», «Карло-Марксово» (это и наименование населенных пунктов, и эпитет, маркирующий отсылку к марксистским трудам). Со временем появляются идиоматические языковые формулы «карла-марла» и «кырлы-мырлы» — иронично-абсурдистская реакция народного творчества на запредельные концентрации марксианских конструктов и визуализаций Маркса.

Большая часть подобных артефактов канула в Лету, ушла под воду вместе с советской Атлантидой. Попытки какой-либо классификации и комплексного анализа этих артефактов до сих пор никем не предприняты. Но можно отчасти проиллюстрировать степень индоктринации масс, просто сопоставив тиражи печатных трудов основоположников «единственно верного учения». Тиражи сочинений Маркса/Энгельса в Советском Союзе уступали лишь тиражам четырех авторов: Ленина, Горького, Алексея Толстого и Маяковского. Только за период 1918–1986 годов произведения отцов марксизма превысили тираж 147 000 000 экземпляров. Выложенные в ряд, эти издания способны опоясать земной шар. При этом тиражи необъятного «Капитала» достигли фантастических 10 000 000 экземпляров. Правительство СССР щедро снабжало этим сакральным талмудом отнюдь не только русскоязычную аудиторию, переведя его еще на 26 других языков.

…Несмотря на крах советской идеологии на рубеже 1980-х — 1990-х, Маркса не постигла участь тотальной деканонизации. Вероятно, сказалась робость перед небывалым символическим капиталом этой фигуры, обрамленной бородой патриарха (по сути — бородой Создателя, демиурга). Но этот символический капитал в «стране победившего социализма» и в странах-сателлитах был отчетливо девальвирован. Маркс по сей день остается непременной частью российского ландшафта, топонимической банальностью, незамечаемой обыденностью. Улица или проспект имени Карла Маркса — один из самых главных топонимов в стране, входящий в топ-10 самых частотных наименований: на сегодняшний день в России 1390 улиц Карла Маркса (больше, чем количество городов), их протяженность составляет около 1800 километров ^[12]. Замечу попутно, что анализ динамики переименований улиц Ленина и Маркса на постсоветском пространстве мог бы стать любопытным индикатором десоветизации — как и статистический анализ количества сохранившихся и демонтированных памятников «основоположникам марксизма-ленинизма».

* * *

В мае 1918-го, ровно 102 года назад, Россия отмечала 100-летие Маркса. И образованное меньшинство гигантской страны (в том числе отдавшее дань модному марксизму) с ужасом наблюдало воплощение Утопии в режиме реального времени. Один из последних примеров свободного высказывания в большевистской России — политические фельетоны и карикатуры сатириконовцев. Особенно интересно вспомнить о них в контексте нового века и новой моды на Маркса — пребывающего ныне в том числе в ипостаси вполне гламурно-буржуазного героя.

А 102 года назад петроградские художники и поэты еще успели, спасаясь от застенков ВЧК, напечатать ряд картинок, юморесок и стихов с невеселым подведением итогов русской очарованности Марксом:

Огромный полон цирк, невиданный в Европе,
Горящие вдали бездонны купола,
Несчетны ярусы, как звезды в телескопе,
И в ложи злую жуть галерка пролила.

<…>

За рубежом, в плаще, с насмешливою миной,
Иcсине-выбритый, презреньем колких глаз
Нас Запад наградил за эти именины,
За дьявольский Gala Европе напоказ.

<…>

Allez!.. Один лишь миг — и в купол бьются стоны,
Огни затушены и нависает мгла,
Лежат повержены сусальные короны,
И на песке в крови распластаны тела…

Пустует цирк… Толпа бежит поспешно,
Спасайте у дверей, кто может, жизнь свою!..
Напрасно с Энгельсом, обнявшись, неутешно
Рыдает старый Маркс под кущами в Раю… ^[13]

 

Post scriptum

Завершая этот очерк, я хотел бы внести свой дополнительный вклад в иконографию Маркса. Кажется, еще не было замечено, что задумчивый крылатый Люцифер на одной из знаменитых гравюр Гюстава Доре («Ад», Canto XXXIV) — это не кто иной, как Маркс. Не исключено, что перед нами зашифрованный портрет современника, с кем Доре вполне мог пересекаться в Лондоне. Является ли эта меланхоличная задумчивость фиксацией разочарования, которое настигло Маркса, наблюдающего востребованность своих идей — но одновременно осознавшего уязвимость, если не ложность, своих построений? Бог весть. К 1861 году — времени создания гравюры — говорить о разочаровании явно рано. Но, быть может, здесь элемент предвидения либо некие личные наблюдения Доре, о которых нам ничего не ведомо? Тут простор для спекулятивных построений. Но факт сознательного саботажа, который Маркс растянул на полтора десятилетия, отказываясь от публикации второго тома «Капитала», кажется, бесспорен.

…Приглядевшись внимательно к этой гравюре ^[14], мы увидим в сжатом кулаке Люцифера торчащие человеческие ноги. Крылатый меланхолик завтракает.

---

^[1] Впрочем, в рамках юбилейных мероприятий прошел ряд научных конференций и появились небольшие каталоги выставок в МСИР, РГАСПИ и ГРМ.

^[2] Это последнее советское издание, выпущенное большим тиражом: К. Маркс. Капитал. В 3 т. (4 кн.). — М.: Политиздат, 1988–1989. Тираж первого тома — 120 000 экз., последнего — 75 000 экз.

^[3] Разумеется, при желании можно найти и комплиментарные оценки «Капитала», в том числе со стороны видных экономистов, не разделяющих его идеологию. Вынося за скобки ряд новаторских идей Маркса, ключевым фактором комплиментарно-апологетических оценок его труда можно признать гипнотический эффект марксовых идей в ХХ веке. На Западе интерес к главному творению Маркса вспыхивает регулярно — как правило, коррелируя с очередным экономическим кризисом.

^[4] О. Бём-Баверк. Теория Карла Маркса и ее критика / Разрешенный автором перевод под редакцией и с предисловием П.И. Георгиевского, ординарного профессора Императорского Санкт-Петербургского университета. — СПб.: 1897 (XVI + 127 с.). Очень примечательно, что русский перевод вышел мгновенно, опередив даже английское издание. Удивительно, но книга была переиздана в СССР в новом переводе: Е. Бём-Баверк. Критика теории Маркса / Пер. с нем. А.Л. Реуэля; под ред. В.Н. Познякова. — М.: ОГИЗ «Московский рабочий», Б/д [1931?]. Это издание столь же редкое, как и дореволюционное; вероятно, большая часть тиража изымалась из библиотек. См. также доступные современные переиздания: О. Бём-Баверк. Критика теории Маркса (Zum abschluss des Marxschen Systems [1896]; Kapital und Kapitalzins: Geschichte und Kritik der Kapitalzins-Theorien. Гл. XII. Die Ausbedeutungs Theorie [1884]). — Челябинск: 2002; М.: 2017. (Издательская аннотация: «Исчерпывающий анализ ошибок и противоречий, содержащихся в теории ценности (стоимости) Маркса. Автор одним из первых обратил внимание на противоречия между I и III томами “Капитала”. Не ограничиваясь указанием на внутреннюю противоречивость теории Маркса, автор точно указывает тот пункт, в котором ошибка проникла в систему, а также те пути, по которым она распространилась и разветвилась. Продемонстрировав несостоятельность разработанной Марксом теории ценности и, следовательно, теории прибавочной ценности, Бём-Баверк разрушил экономический фундамент теории эксплуатации, лишив “научного” обоснования социалистические политические лозунги».)

Стоит отметить, что демистификация теории Маркса, предпринятая Бём-Баверком, довольно долго оставалась без ответа. В 1904 году в Вене по-немецки вышла брошюра Р. Гильфердинга, а еще через 15 лет — книга члена Политбюро ЦК ВКП(б) Н. Бухарина. Обе работы вели полемику в иной плоскости: это партийная публицистика, а не разговор на языке науки. Аргументацию Бухарина-экономиста исчерпывающе характеризует следующая формулировка: «Мы рассматриваем “австрийскую” теорию как идеологию буржуа, уже выброшенного из производственного процесса, деградирующего буржуа, который черты своей разлагающейся психологии навеки воплотил в своей — как мы увидим ниже — познавательно совершенно бесполезной теории» (см.: Р. Гильфердинг. Бём-Баверк как критик Маркса [1904]. — М.: 1920; 1923; Н. Бухарин. Политическая экономия рантье. (Теория ценности и прибыли Австрийской школы.). — М.: 1919). Опус Бухарина неоднократно переиздавался в 1920-х.

^[5] О. Бём-Баверк. Критика теории Маркса. — Челябинск: 2002. С. 5.

^[6] Неприкрытое бешенство, граничащее с истерикой, которое является отличительной манерой ленинской полемики, в знаменитой работе о Каутском (издателе Маркса!) достигает особой концентрации. В этой небольшой статье Ленин 17 раз называет Каутского «ренегатом». Изощренные оскорбления и создание оскорбительных неологизмов — фирменный элемент ленинского письма; приведем лишь один характерный фрагмент: «…вождь II Интернационала, господин Каутский, выпускает книгу о диктатуре пролетариата, т.е. о пролетарской революции, книгу во сто раз более позорную, более возмутительную, более ренегатскую, чем знаменитые “Предпосылки социализма” Бернштейна. Почти 20 лет прошло со времени издания этой ренегатской книги, и теперь является повторение, усугубление ренегатства Каутским! <…> О, великолепный “марксист” Каутский! О, бесподобный “теоретик” ренегатства!..» (В.И. Ленин. Пролетарская революция и ренегат Каутский [1918] // В.И. Ленин. Полное собрание сочинений [в 55 т.]. Изд. 5-е. — М.: 1969. Т. 37. С. 101–110). Статья впервые была напечатана в «Правде» (11 ноября 1918 года), а затем сразу доработана в книгу, выпущенную не только в России, но и в переводах на европейские языки. В одноименной книге несчастный Каутский и «каутскианцы» заклеймены сотнями непристойных формул, на фоне которых слово «ренегат» (оно встречается 40 раз!) выглядит довольно нейтральным. Считая только самого себя вправе трактовать тексты Маркса, Ленин на долгие годы определил риторические приемы и манипулятивный характер советского марксизма. Имеет смысл напомнить образчики ленинского дискурса, спустя столетие способного вызвать сугубо комический эффект: «О, ученость! О, утонченное лакейство перед буржуазией! О, цивилизованная манера ползать на брюхе перед капиталистами и лизать их сапоги!..», «в каждой фразе бездонная пропасть ренегатства…», «какая бездна тупоумия, какая пропасть филистерства…», «авгиевы конюшни филистерства, узколобия, ренегатства…», «реакционер, враг рабочего класса, прислужник буржуазии…», «ваше ренегатство сделало вас простым сикофантом буржуазии…», «презренные негодяи ренегатства, приветствуемые буржуазией и социал-шовинистами, поносят нашу Советскую конституцию…», «угнетенные массы будут за нас и с нами, а Шейдеманы и Каутские будут в помойной яме ренегатов…», «все мещане и все тупые и темные мужички рассуждают именно так, как рассуждают ренегаты каутскианцы…» (там же, с. 235–338).

^[7] Г. Уэллс. Россия во мгле // Г. Уэллс. Собрание сочинений. В 15 т. — М.: 1964. Т. 15. С. 313–376.

^[8] Подробнее см.: А. Россомахин. Ленин как имя нарицательное, или 8631 километр улиц Ленина // COLTA.RU, 28.04.2020.

^[9] В. Фещенко, Э. Райт. Американское Я и советское Мы: Э.Э. Каммингс и его роман-травелог о Советской России // Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов: Э.Э. Каммингс и Россия / Статья, перевод с англ. и коммент.: В. Фещенко и Э. Райт (серия Avant-Garde, вып. 2). — СПб.: 2014. С. 61.

^[10] В ноябре 1991 года институт был расформирован. Ныне на его основе существует Центр комплексных социальных исследований — подразделение Института социологии. Мировой центр изучения марксизма переместился из Москвы в Амстердам, где продолжается 122-томное (!) издание Полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала, с новыми комментариями и справочным аппаратом. Этот мегапроект имеет соответствующую аббревиатуру: Marx-Engels Gesamtausgabe (MEGA) Project. Это один из наиболее крупных издательских проектов в Европе (см. подробнее здесь).

^[11] Отдельной рефлексии заслуживает тот факт, что ношение бороды в зрелом СССР стало довольно маргинальной практикой. Представляется, что сам факт вдумчивого изучения трудов Маркса (и сопоставления с реальной картиной советской истории) к 1960-м годам становится элементом фронды, потенциальным подрывом официальной идеологии. Иначе говоря, сколько-нибудь серьезная попытка избрать путь Маркса (путь интеллектуала, сидящего в библиотеках в намерении разобраться в изъянах и пороках существующего строя) в рамках советского дискурса стала крайне подозрительной. Поэтому по умолчанию не одобрялось ношение и необъятной бороды в духе Маркса, и «шкиперской» бородки Ленина. Отголоски этой нигде не зафиксированной конвенции можно наблюдать в сатирическом журнале «Крокодил» 1960-х — 1970-х годов, где ношение бороды всячески высмеивалось. Примечательно, что уже к 1970-м в брежневском СССР в высшем партийном синклите — Политбюро ЦК КПСС — среди двух-трех десятков членов не было ни одного человека с бородой (и только один с усами!). Ни одного бородача не было и среди членов горбачевского Политбюро. Антропология марксовой бороды заслуживает комплексного мультидисциплинарного исследования; борода как атрибут сказочного волшебника, борода, несущая в себе магический потенциал, как и кощунственные попытки помериться с Марксом собственной бородой — из числа довольно очевидных проекций, требующих разработки и сбора дополнительного материала.

^[12] См. подробнее: Сколько в России улиц Ленина? Самые популярные улицы и проспекты страны в одной инфографике // Meduza, 10.06.2015.

^[13] А. Флит. Акробаты Революции // Новый Сатирикон. 1918. № 11 (май). С. 3.

^[14] Доре буквально иллюстрирует начало 34-й песни: «Ни мертв, ни жив… В прозрачный вечный лед / Был грудью погружен наполовину / Владыка мира скорби… О народ! // Возможно, соразмерней исполину / Обычный ростом человек земной, / Чем исполин — руке того, кто в льдину // Врос, возвышаясь глыбой предо мной, / Величественный, сумрачный, опасный / И стиснутый корою ледяной; // Источник зла; пугающий, ужасный, / Тот, от кого, спеша, отводят взгляд… / А некогда — божественно прекрасный, // Повергнутый за то однажды в Ад, / Что с Саваофом в дерзкое боренье / Хотел вступить…» (Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. И. Евсы. — М.: 2009. С. 132–133).

Понравился материал? Помоги сайту!