Виктор Луи глазами солагерника

От публикатора:

Имя простого советского миллионера и непростого посла по особым поручениям Виктора (Виталия) Евгеньевича Луи (1928–1992) снова оказалось на слуху после того, как в 2010 году были напечатаны сразу две его беллетризованные биографии ^[1]. Настоящая публикация вовсе не претендует на революцию в академическом луиведении, а лишь добавляет небольшой мемуарный кирпичик в его жизнеописание 50-х годов — пока наименее изученный период, включающий как пребывание в лагерях, так и последовавший после освобождения вертикальный взлет в высшие слои советского общества.

Автор мемуаров — дипломат Эрих Франц Зоммер (1912–1996) родился в немецкой семье, проживавшей в Москве, впоследствии перебрался в Германию. В 1940 году он был принят на работу в протокольный отдел немецкого МИДа в качестве переводчика с русского. Присутствовал при передаче ранним утром 22 июня 1941 года ноты правительства рейха советскому послу в Берлине В.Г. Деканозову (что произошло уже после начала боевых действий). После войны Зоммер попал в советский плен, был приговорен к 25 годам ИТЛ, провел десять лет в советских лагерях, затем вернулся в Западную Германию и на дипломатическую службу, был немецким консулом в Претории и Сан-Франциско. Выйдя на пенсию, написал несколько мемуарных книг. В книге «Рожденный в Москве» ^[2] он, в частности, рассказывает о встречах c Виктором Луи в инвалидном лагере Абезь и их переписке в конце 50-х. Соответствующая глава приводится полностью за вычетом небольшого отступления, не имеющего отношения к Луи. Разумеется, мемуары не свободны от ошибок и аберраций, основные неточности отмечены в комментариях. При комментировании обнаружилось, что некоторые описания, приведенные Зоммером в рассказе о солагерниках, практически дословно совпадают с описаниями, данными в своих мемуарах А.А. Ванеевым ^[3]; по всей видимости, Зоммер использовал книгу Ванеева при работе над своими воспоминаниями.

В годы холодной войны его имя стало известным всему миру. Кто-то считал его «чрезвычайным и полномочным послом КГБ», участвовавшим в спецоперациях, для других фамилия Луи стала синонимом продажности и стукачества. В его функции входили как дезинформация, дезориентация средств массовой информации, так и сигнализирование определенных инициатив или тенденций советской внешней политики. Как постоянный сотрудник консервативной лондонской Evening News и Sunday Express, он торговал новостями, преимущество которых для западных газет заключалось в том, что они вскоре официально подтверждались советской стороной. Тем самым его сообщения обретали для Запада достоверность. К самым эффектным авантюрам такого рода относились верифицированные советские издания, вышедшие после публикации «неавторизованных» мемуаров дочери Сталина Светланы или Никиты Хрущева ^[4]. Подобным же образом он вмешивался в «дела» Солженицына и Сахарова, предлагая каждый раз якобы оригинальные тексты. Его также называли кометой КГБ: как только в семидесятые или восьмидесятые годы Кремль хотел подать некий знак или сообщить нечто чрезвычайное Западному полушарию, на небосклоне Восточного полушария возникала комета Виктора Луи. В 1964 году он объявил о предстоящем смещении Хрущева. На Тайване или в Ирландии, в Испании или в Израиле, он все время появлялся там, где заправилы советской внешней политики искали неофициальные контакты и пускали пробные шары. Смена курса в Афганистане в 1980 году была также озвучена им. Не случилась разве что возвещенная им в 1979 году в книге «The Coming Decline of the Chinese Empire» война между Советским Союзом и Китаем. Все вышло ровно наоборот, а с развалом Советского Союза на Западе закатилась и звезда Виктора Луи. Война с Китаем, вероятно, была предсказана в русле желаний тогдашнего кремлевского руководства, которое, очевидно, недооценивало китайский потенциал.

В зените своей славы узаконенный осведомитель и информатор КГБ был желанным гостем в московских дипломатических кругах, в которых ценились его находчивость, циничный юмор и двусмысленная ирония в оценках советских событий и явлений. За его спиной шептали, что в 1968 году Солженицын увековечил его в своем «В круге первом» как «Артура, короля стукачей» ^[5]. Когда в Москву приезжали вновь аккредитованные дипломаты или иностранные журналисты, Луи немедленно старался установить с ними контакт, приглашал в свою семикомнатную квартиру со стильной английской мебелью и современными западноевропейскими картинами, которые нельзя было увидеть в музеях и художественных галереях. Или он звал гостей на свою пригородную дачу с бассейном, сауной, теннисными кортами и винным подвалом, оборудованным термостатом. Не без гордости он садился за руль «Мерседеса 250» или — при езде по сельской местности — «Лендровера». Каждый вновь прибывший, как было установлено, соответствующим образом информировался и предупреждался своим начальством, но и Луи, и его гости обосновывали контакты друг с другом необходимостью обмениваться информацией — конечно же, самой безобидной. Где еще в Москве можно было встретить столь культурное общество? Беседы в дружеском кругу велись на английском, и британская супруга Виктора Луи вносила свой вклад в атмосферу social gossip.

К слову, на руку Виктору Луи играло его многолетнее пребывание в лагерях в сталинские времена, на что он совершенно сознательно напирал в разговорах. На заре его деятельности как информатора подобная рекомендация открывала перед ним двери иностранных посольств в Москве. Он пояснял, что ему инкриминировали общение с иностранцами, хотя ходили слухи, что в лагерь он попал за валютные спекуляции, которыми занимался, поступив после войны по указанию КГБ на службу в аргентинское посольство в качестве переводчика.

Когда я встретил Виктора Луи в июле 1952 года в инвалидном лагере Абезь, он уже много лет находился в заключении. Лагерная молва предупреждала, что он — стукач, что он, как голодный волк, рыщет по территории лагеря и ищет своих жертв в среде интеллигенции ^[6]. Кроме того как гомосексуалист он опасен для всех молодых и смазливых заключенных. Его перевели в Абезь из лагеря в Инте, так как там якобы угрожали, что он как-нибудь внезапно упадет в угольную шахту и разобьется насмерть. Впрочем, другие лагерники ничуть не разделяли столь нелестное мнение о Луи. Они говорили о нем как о весьма одаренном молодом человеке, хорошо устроившемся за счет редкого сочетания интуиции с интеллектом. Мол, в советском обществе нельзя выжить, не приспосабливаясь постоянно к системе. Они совершенно не осуждали и его гомофилию, благодаря которой он и в лагере получал сексуальное удовлетворение ^[7]. Мол, в природе нет ничего неестественного, а лишь многообразие возможностей. Единственными решающими критериями являются способность людей к любви и жертвенность. Русский философ Карсавин ^[8] вполне одобрительно отзывался о Луи: это хорошо воспитанный молодой человек, достающий для него книги и задающий ему «пестрые» вопросы. Из чего Карсавин сделал вывод, что Луи всерьез старается восполнить многочисленные пробелы в своем образовании ^[9]. Но вот к религиозным темам он не проявлял ни малейшего интереса. Не бедствовавший в царские времена отец Луи происходил из обеспеченной одесской еврейской семьи, а мать, хотя и была воспитана в православной вере, став эмансипированной студенткой, отдалилась от церкви ^[10]. Все это я узнал о Луи еще до своего знакомства с ним. Я встретил его безо всякого предубеждения и увидел человека, открытого для общения и не признававшего табуированных тем.

Виктор тогда был привлекательным высоким парнем лет двадцати пяти c точеным профилем и близорукими серыми глазами, казавшимися непроницаемыми за круглыми очками в золотой оправе. Бросался в глаза его матово-белый, чуть ли не прозрачный, цвет лица. Он уже издалека выделялся своей легкой походкой, а в общении — вольным, почти развязным, тоном разговора, который он приобрел, общаясь с дипломатами ^[11]. Он сам охотно поведал мне, что получил надуманный приговор за шпионаж после того, как устроился, окончив институт по специальности «англистика», переводчиком в аргентинское посольство в Москве. Его работа заключалась главным образом в собирании и переводе вырезок из газет, в особенности посвященных Латинской Америке и США ^[12].

Аргентинских дипломатов, проживавших вместе со многими другими работниками иностранных представительств в гостинице «Националь», Луи, впрочем, не критиковал. Но его тяга к злословию проявилась, когда он не без издевки рассказывал о первом послевоенном представителе Австрии в Москве. По профессии тот был не дипломатом, а инженером, которого австрийское правительство бросило на произвол судьбы. Он делил номер люкс под крышей знаменитой гостиницы с консульским чиновником и секретаршей и месяц за месяцем боролся за выживание. Готовя дипломатический прием, он целый день вместе со своими подчиненными и добровольцами, в числе которых был и Луи, нарезал булочки, вкладывал в них сыр и колбасу и запаковывал в фольгу. Жившие с ним по соседству в «Национале» атташе подшутили над ним: поглотили все подсохшие булочки и истребили незначительные запасы вина еще до того, как пиршеством смогли насладиться приглашенные гости. Ситуация ухудшилась, когда через два месяца из Вены так и не поступили деньги, чтобы заплатить за номер. Посланнику пришлось перейти на нелегальное положение, постоянно сказываться отсутствующим и использовать задний ход гостиницы, чтобы не столкнуться с администратором. В конце концов он сбежал из Москвы, оставив обоих сотрудников своего рода заложниками на боевом посту ^[13]. В Вене он «сбросил ношу с плеч», но в конце концов добился, чтобы в Москву был послан профессиональный дипломат, а долги были погашены из американского фонда. Луи прокомментировал историю так: вот что бывает, когда сепаратисты выходят из состава крупного государства; нет, время крохотных стран прошло, мир следует поделить на общеязыковые и общекультурные области.

На мышлении Виктора Луи, как и многих его ровесников, лежал отпечаток принадлежности к великой державе. Очень часто я слышал от солагерников, что они весьма сострадают немцам, утратившим этот статус в мировой политике. Если бы американцы пошли на военное столкновение с Советским Союзом, то советские зэки как штрафники немедленно попросились бы добровольцами на фронт.

В качестве языка общения мы с Луи выбрали вместо русского английский, на пользу мне пошло то, что мой собеседник располагал целым рядом английских учебников и книг. И так как английский был моим вторым иностранным, я использовал каждую возможность укрепить и преумножить мои знания.

В наших беседах участвовал и князь Святополк-Мирский, отпрыск древнего княжеского рода ^[14]. До ввода советских войск у него было прибыльное поместье на Волыни, затем он перебрался в Берлин, но служил сразу многим господам ^[15]. Говорили, что он международный агент, и это весьма импонировало Луи. Аристократические манеры и непринужденное поведение князя, очевидно, в последующие годы Луи использовал в качестве образца для подражания. После прибытия в Абезь князь получил пост начальника столовой. Это был самый желанный, хотя и не самый безопасный пост для сотрудничающих с администрацией «придурков», занять его можно было лишь по прямому указанию начальника политотдела. Не менее я был удивлен и тем, насколько хорошо князь ориентировался во внутренней жизни берлинских правительственных кругов в военные годы. В разговоре со мной он разъяснял взаимосвязи, мне совершенно неизвестные. Уже из этого я мог сделать вывод, что после своего ареста в Берлине Святополк-Мирский сослужил КГБ ^[16] невероятно ценную службу. Помимо прочего он упомянул княгиню Кропоткину ^[17], которая содержала на Курфюрстендамм модный салон, посещавшийся женами многих министров, военачальников и партийных функционеров и являвшийся важным центром сбора сведений и для западной, и для восточной разведки.

Даже в лагере князь не смог изжить известную заносчивость. Лысый худощавый мужчина пятидесяти с небольшим лет принимал своих «кормильцев» из лагерного управления как радушный хозяин. Легким кивком головы он приглашал «владык лагеря» за стол, непринужденно садился сам, скрещивал ноги и элегантно хлопал в ладоши, подзывая «официанта» ^[18]. Когда я однажды заговорил с ним о безусловном успехе этой тактики высокомерия, он ответил: «Так называемое начальство сегодня состоит, если не считать евреев, почти исключительно из потомков получивших свободу крепостных. Им нравится видеть перед собой барина, особенно если у него еще и княжеский титул».

От еврейской интеллигенции в лагере Луи держался на расстоянии. Хотя он не был крещен своей матерью, ортодоксальные евреи вроде Бориса Галкина ^[19] называли его «отступником» ^[20]. Впоследствии Луи женился на англичанке и демонстративно венчался в православном Елоховском соборе ^[21]. Другие лагерники-евреи, в частности Гордон ^[22], издатель еврейской газеты Emmes, закрытой после его ареста, презрительно звали Луи «шпиком». Сам Гордон считал себя жертвой легкомысленной израильской посланницы в Москве Голды Меир, которая на входе в синагогу разложила листы и предложила желающим уехать вносить в них свои имена и адреса. Среди многих послушавшихся оказался и Гордон, который, по его утверждению, был готов «эмигрировать в Израиль хоть пешком». Голда Меир лично многократно призывала в синагоге записываться в списки, чтобы поучаствовать в освободительной войне против арабов. Когда акция была завершена, уполномоченный КГБ изъял списки и на их основании произвел массовые аресты ^[23]. Из многих тысяч, осужденных как сионисты и высланных в сибирские лагеря, погибла почти половина. Кроме того, Гордон подтвердил, что после окончания войны директор и режиссер еврейского театра «Габима» в Москве Михоэлс и его секретарь, находившиеся в командировке по заданию американской благотворительной организации «Джойнт», были зверски убиты в Белоруссии мнимыми партизанами. На самом деле оба как «сионисты» были ликвидированы агентами КГБ ^[24].

<…>

Впоследствии я лишь однажды и очень коротко пересекся с Виктором Луи в лагере в Инте. Но в 1956 году один из солагерников, получивший пост во вновь созданном немецком посольстве в Москве ^[25], сообщил, что Луи спрашивал у него обо мне. Оказалось, Луи теперь работает в Москве журналистом и постоянно ищет контакты с иностранной прессой. Так как после освобождения из ГУЛАГа я с июля 1956 года служил в отделе культуры Министерства иностранных дел в Бонне, Луи предполагал, что я мог бы устроить такие контакты.

30 ноября Луи сообщил мне через московское посольство ФРГ, что он был освобожден из лагеря три месяца назад по «комиссовке» ^[26]. Дальше он писал: «Как Вы знаете, у нас все регулируется так называемыми “кампаниями”. В ходе одной “кампании” тебя арестовывают, в ходе другой освобождают. На мою долю выпало и то, и другое. У граждан, выпущенных по комиссовке, есть преимущество: их судимость погашена и им возвращены гражданские права. Но сейчас осуществляется и множество посмертных реабилитаций. Я надеялся найти приличную работу, но это оказалось невозможным, точнее возможным с месячной зарплатой в 350–400 рублей. На этакую наглость можно было только плюнуть, но в итоге при помощи одного знакомого я устроился секретарем к американскому корреспонденту.

От Фельхнера (наш посредник в немецком посольстве в Москве) я слышал о Ваших путешествиях по Европе. Вам можно только позавидовать, мое единственное развлечение сейчас заключается в перелистывании рекламных туристических проспектов. Я пытаюсь получить диплом в московском университете, живу у знакомых и борюсь за возвращение моей конфискованной комнаты и прочего имущества».

7 февраля 1957 года Луи написал мне на бланке московской гостиницы «Метрополь», в частности: «Я сдал необходимые экзамены за зимний семестр в университете и собираюсь дополнительно заочно учиться на журналиста. Как и прежде я работаю на американского корреспондента, но ни в коем случае не забываю новейшую русскую присказку “В России сажают не только кукурузу”. Для улучшения своего финансового положения я решил податься в литературный бизнес и переводить пьесы для театра. Здешний театр собирается поставить пьесу американских авторов Фрэнсис Гудрич и Альберта Хэкетта “Дневник Анны Франк” ^[27]. Я был бы Вам очень признателен, если бы вы могли так быстро, как только возможно, переслать мне эту пьесу, вышедшую в издательстве Random House. Спешка необходима из-за большой конкуренции среди переводчиков» (через немецкое посольство я переслал Луи необходимый ему английский оригинал; якобы пьеса успешно ставилась на российских подмостках).

Почти годом позже, 6 марта 1958 года, на письме Луи уже красовалась шапка «News correspondent Fairchild Publication New York». Луи сообщал, что вскоре оканчивает университет и собирается зарабатывать на хлеб насущный как самостоятельный корреспондент американских и шведских (Expressen) газет. Через два месяца, 17 мая, он благодарил меня за получение заказанных им джазовых нот, которые пригодятся «хотя бы для домашнего употребления». Я могу писать ему непосредственно на адрес «Метрополя», письма до него дойдут. Если же у меня есть контакты с немецкими газетами, он готов прислать статью на пробу — на английском языке. «Я пишу обо всем, — продолжал он, — кроме политики, и, как заверяют меня иностранные коллеги, мои статьи годятся для газет любых направлений. Моя учеба в университете приближается к концу, и если мне не удастся встать на ноги в качестве журналиста, я попробую себя на юридическом поприще. Но еще одна жизненная проблема остается нерешенной: женитьба. Пока мне не удалось найти здесь подходящую партию, и я уже подумывал о том, чтобы разместить брачное объявление в шведской газете».

При посредничестве Фельхнера я получил несколько статей, опубликованных Луи в английских и шведских газетах. 10 июля 1958 года он повторил свою просьбу порекомендовать немецкие газеты, которые согласятся на сотрудничество с ним: «Я стараюсь в силу своих сил и способностей настолько объективно, насколько возможно, писать о жизни в сегодняшней России. Понятно, что за исключением вопросов политических. Следует учитывать как мое личное нынешнее положение, так и то обстоятельство, что статьи цензурируются и часто сокращаются. Похоже, на Западе боятся проникновения “коммунистической пропаганды”. Но поверьте мне, я преследую куда более прозаичные и чисто меркантильные цели. Но мое “культуртрегерство” лишь тогда вызовет интерес, если мои статьи в западной прессе будут появляться достаточно часто. Как минимум, американцы, французы и шведы, судя по всему, находят в них нечто, привлекающее интерес.

По сравнению с другими корреспондентами у меня есть некоторые преимущества, но есть и минусы, прежде всего в том, что я должен избегать политических тем. С другой стороны, я могу ездить, куда захочу, без особых разрешений, и кроме того мне гораздо проще взять у кого-нибудь интервью. Было бы замечательно получить постоянную работу в большом журнале типа Paris Match, как удалось одному молодому русскому. Но кроме того, конечно, существует несметное множество провинциальных газет, которые наверняка с удовольствием ссылались бы на “собственного корреспондента в Москве”. Я был бы благодарен Вам за любые советы и указания в этом отношении. Другая не менее срочная просьба относится к переводу театральных пьес. Не могли ли Вы поискать такие пьесы, которые можно было бы поставить на нашей сцене? Сейчас возникла некая тенденция ставить здесь пьесы из ФРГ и других стран, надо только поторапливаться, чтобы успеть уцепиться за эту “кампанию”. Я занимаюсь покупкой Пежо 403 и собираюсь этим летом посетить Прибалтику и старинные русские города».

Все мои попытки найти в ФРГ публикатора статей Луи не имели успеха. Последнее подробное письмо он написал мне 23 декабря 1958 года. Оно было радостно-возбужденным, так как в нем Луи сообщал мне о своей состоявшейся женитьбе. «Самое важное пока событие в моей жизни — моя свадьба. “Медовый месяц” еще продолжается, и у меня нет причин возражать против этого сладкого названия. Она — англичанка и потчует меня овсянкой несмотря на мои протесты, ведь в моей прежней жизни — прежде всего в Гулаге — я сожрал овса больше, чем любой британский коняга. Зато по воскресеньям бывает пудинг. Но это все, конечно, пустяки. So far I am quite happy. Мы переехали в маленькую квартирку в районе новостроек неподалеку от университета. У меня теперь есть собственная машина и все доступные мелкие дары цивилизации.

Вы знаете, что я занимаюсь журналистикой, как и моя жена, а также переводами. Я начал переводить на русский мюзикл “My Fair Lady” ^[28]. Возможно, что премьера состоится в Киеве, так как в Москве меня преследуют отказы. “Дневник Анны Франк” опубликован книгой ^[29], но в качестве пьесы он не пользуется популярностью, так как в нем слишком много евреев. Если Вы случайно наткнетесь на немецкую пьесу “приличного” автора, которая более или менее годится для России, то есть с критикой “загнивающего капитализма”, пожалуйста, немедленно пошлите ее мне. Искренне Ваш Виктор Луи».

К этому письму прилагалась фотография венчания в знаменитом православном соборе на Елоховской площади в Москве. Этот храм как официальная церковь патриархии использовался в пропагандистских целях и посещался прежде всего иностранцами. Не менее я был удивлен и тому факту, что православный поп благословляет еврея-жениха в элегантном фраке и протестантку из Англии в белом кружевном платье. Неужели оба приняли православную веру? Объяснения этому найти не удалось.

В конце 1959 года Луи прислал мне последнюю открытку, в которой сообщил, что окончил университет и получил диплом юриста. Но его профессия — по-прежнему журналистика. Он уже давно ждет от меня присылки немецких пьес, которые можно ставить на советской сцене.

Когда я получил эту открытку, я уже находился в море: после короткой «гастроли» в Линце в качестве второго консула я получил назначение в Южную Африку, где должен был возглавить в Претории отдел культуры и прессы. Когда наш «связной» из московского посольства Фред Фельхнер удалился от дел, он написал мне в 1971 году, что до последних дней службы постоянно встречал Виктора Луи в гостинице «Метрополь» и получал от него хорошие (большей частью) рекомендации относительно книг, фильмов, путешествий и пр. «Его участие в издании писем Светланы (Аллилуевой-Сталиной) и мемуаров Хрущева должно быть Вам известно». Он был прав: я получал информацию о Луи и в Южной Африке, и в США, и в Австрии, и в Швейцарии, и в Риме, так как вся европейская и заокеанская пресса раз за разом сообщала о проделках и операциях неофициального «спикера» советской внешней политики.

Письма, которые Виктор Луи писал мне в 1958–1959 годах, я решительно отношу к категории document humains. На фоне холодной войны они представляют собой феномен особого рода. Луи осознавал, что его шансы на успех, шансы на выживание заключаются в конформизме, который, однако, ментально блокировался им в личном общении. Конечно, это двуличие вызывало у неотесанных кагэбистов постоянное недоверие, непреодолимое по отношению к интеллигенции, особенно к интеллигенции еврейского происхождения. С другой стороны, и в КГБ, как мне пришлось убедиться самому, встречались хорошо образованные, здравомыслящие, тонко чувствующие и даже артистические натуры, которым было вполне ясно, что только человек, подобный Луи, может произвести на Западе впечатление, заставить себя слушать и быть в известном смысле убедительным.

После большого разворота 1989–1990 годов Виктор Луи пропал с газетных страниц. Похоже, он стал не нужен, хотя по-прежнему оставался хранителем государственных тайн первой категории. Судя по слухам, его уже нет в живых. Говорят, что он умер естественной смертью. Мои воспоминания о нем должны помочь лучше понять его неоднозначную личность. Он был попутчиком, а в конце концов — жертвой беспощадной и бесчеловечной системы, которая в своих последних проявлениях и практиках еще не побеждена и по-прежнему жизнеспособна.

Перевод, публикация и комментарии И. Петрова

---

^[1] А.В. Хреков. Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля. — Ростов-на-Дону/Краснодар: 2010; В.Е. Кеворков. Виктор Луи. Человек с легендой. — М.: 2010.

^[2] E.F. Sommer. Geboren in Moskau: Erinnerungen eines baltendeutschen Diplomaten 1912–1955. — München: 1997.

^[3] А.А. Ванеев. Два года в Абези: В память о Л.П. Карсавине. — Брюссель: 1990. Ниже цитируется по интернет-публикации.

^[4] Неточность мемуариста. «Верифицированные советские издания» мемуаров С.И. Аллилуевой и Н.С. Хрущева до перестройки не публиковались. Комбинация Луи в случае Аллилуевой заключалась в предварительной публикации на Западе цензурированной версии оригинальных мемуаров с тем, чтобы снизить интерес к последующей авторизованной публикации.

^[5] Неточность мемуариста. Нет сведений, что в 1955–1958 годах, когда А.И. Солженицын писал «В круге первом», он знал В. Луи. Ошибка, возможно, восходит к интервью А.В. Белинкова, который встретился с В. Луи летом 1954 года в Девятом Спасском отделении Управления Песчаного лагеря.

«Белинков: Я вспомнил, что в этапе 53-го года один человек рассказал мне о судьбе моего близкого друга Георгия Ингала. <…> Примерно за месяц этот рассказ, о котором никто, кроме меня и человека из этапа, не знал и в котором не было скрыто никаких тайн, я передал Виктору Луи. Теперь следователь, спрашивая об Ингале, употреблял те же выражения, в которых я пересказал этот трагический эпизод Луи. Потом возникли вопросы более серьезные.

Стало ясно, что я, уже десять лет находящийся в лагере, оказался жертвой в общем очень дешевого стукачества и копеечной провокации.

Мы с Луи находились в одном бараке. После допроса я подошел к нему и ударил его по физиономии.

Уортингтон: Луи?

Белинков: Я ударил его. Другие заключенные поддержали бы меня, потому что стукачей в лагере бьют. Но я им не успел рассказать. Я только что вернулся с допроса, и, вместо того чтобы хладнокровно подумать обо всем, я его кулаком… Началась драка. Мне в этой драке досталось. Я попал в больницу. Не столько из-за побоев, а потому что у меня был сильный сердечный приступ.

Вечером мне стало легче. Я вышел из больницы на крыльцо. Вдруг на меня кто-то набросился и начал жесточайшим образом избивать. Оказывается, меня подкарауливал Виктор Луи. Тут мне уже очень сильно досталось. Когда я немного пришел в себя, я увидел, что избивают его. Значит, пока я был в больнице, история каким-то образом стала известной. Сильно досталось и ему. В лагере бьют насмерть. В лагере не занимаются пустяками.

Ночью меня посадили в карцер. И сразу же на 10 суток. Это серьезно. Начальник лагеря имеет право сажать только на 7 суток. Чтобы дать 10, нужно разрешение начальника Управления всего Песчаного лагеря. Эпизодическая драка — дело простое, за это могут посадить, могут не посадить. Драка с Луи стала достоянием администрации. Ему ничего не дали. Подобные вещи не сводят к тому, кто прав, кто виноват. Я просидел в изоляторе сутки или двое. По состоянию здоровья меня опять положили в больницу. Луи был переведен в другой лагерь. Всех людей, с которыми он общался, начали десятками вызывать к следователю. Подошли этапы из других лагерей. Появились основания подозревать, что его перевели в наш лагерь, потому что в другом с ним произошла аналогичная история. Так подтвердилось, что Луи работает в органах государственной безопасности.

Стукачи рано или поздно себя раскрывают. Для того чтобы механизм раскрытия стукачей стал понятнее, я хочу вас отослать к рассказу о Сыромахе в романе Солженицына “В круге первом”.

Уортингтон: Насколько Вам известно, Солженицын и Луи встречались?

Белинков: Нет, не встречались. Я тоже в лагере с Солженицыным не встречался. Я с ним встретился уже после освобождения. Когда я Солженицыну об этой истории рассказывал, это было для него совершенной неожиданностью, несмотря на то что мы все сидели в одном лагере».

(А.В. Белинков. Распря с веком. В два голоса. — М.: 2008. С. 426–427)

^[6] Ср. в воспоминаниях В.С. Фрида:

«А после завтрака к нам в барак явился улыбчивый молодой человек в очках. Спросил: нет ли у кого шерсти на продажу? Старых свитеров, шарфов, носков? Можно грязные, рваные — это не играет роли. Платить будут хлебом. <...>

Шерсти у меня не было. Но расспросив о моем деле и услышав, что я учился во ВГИКе, очкастый сказал:

— А вы знаете, что здесь Каплер? <...>

Скупщик шерсти представился: Виктор Луи. Рассказал, что он тоже москвич, работал в посольстве — на чем и погорел. И повел меня к Каплеру: тот заведовал посылочной. <...>

— А пока что, Валерик, — и Каплер улыбнулся еще шире, — если вы не хотите иметь крупных неприятностей, будьте очень осторожны с этим человеком.

— Дядя Люся! — обиделся Луи, а Каплер, все с той же улыбкой, продолжал:

— Вы думаете, я шучу? Совершенно серьезно: это очень опасный человек.

Опасный человек, оказывается, кроме обязанностей снабженца исполнял и другие: был известным всему лагерю стукачом».

(В.С. Фрид. 58 1/2: записки лагерного придурка. — М.: 1996. С. 251–252)

Ср. также в воспоминаниях Б. Бьёркелунда:

«Кружок друзей, группировавшихся около меня в КВЧ, перебрался в мою сушилку, и мы всегда имели гостей и приятных собеседников. Студент Луи при каждом новом этапе, привозившем лагерное пополнение, отправлялся в карантинный барак и приводил ко мне “интересных людей”».

(Б. Бьёркелунд. Путешествие в страну всевозможных невозможностей. — СПб.: 2014. С. 215)

^[7] Ср. в воспоминаниях А.А. Ванеева:

«Василенко, когда мы были у Пунина, назвал Луи фигурой, окутанной туманом темных слухов. Василенко, прежде чем попал к нам, находился в Инте, и по его воспоминаниям Луи был гомосексуалист и вообще порочный юнец. В ответ на явно осудительный тон этих слов Пунин сказал, что стихия половой жизни игнорируется лагерным регламентом и мстит за себя, проявляясь в гротескных формах. Гомосексуализм в мужских лагерях дело обычное. Вообще вопрос пола — это темный вопрос. “У каждого, — сказал Пунин, — есть свои бездночки”».

^[8] Карсавин Лев Платонович (1882–1952), русский философ, профессор Петроградского университета. В 1922 году выслан из СССР, с 1928 года жил в Литве. Арестован в 1949 году, приговорен к 10 годам ИТЛ, умер в лагере.

^[9] Ср. в воспоминаниях А.А. Ванеева:

«— Он приходил ко мне несколько раз, — сказал Карсавин. — Вполне воспитанный молодой человек. Спрашивал меня о чем-то, только, помнится, вопросы были пестрого характера: то об одном, то о другом. Трудно было понять, что именно его интересовало.

Узнав, таким образом, что Луи пополнял свое образование и через общение с Карсавиным, я поддался внезапному чувству ревности. Я тут же передал Карсавину слова Василенки, который сказал о Луи, что он гомосексуалист и вообще порочный юнец. От моих слов на лице Карсавина выразилось не удивление и не осуждение, а как бы некоторая внутренняя озабоченность.

— Это очень трудный вопрос, — сказал он, — мотивы, определяющие половую жизнь, наиболее интимны. Осудить легко. Между тем, в способности человека к любви и жертве выражено наше, может быть, самое высокое начало. Поэтому в этой же сфере человек наиболее подвержен дурной саморастрате».

^[10] Неточность мемуариста или неверные сведения, сообщенные самим Луи. Мать Луи звали Валентина Николаевна Мокиевская-Зубок, она умерла вскоре после рождения сына. Дед Луи по отцовской линии, Гуго Михайлович Луи, был московским домовладельцем немецкого происхождения. У него было два сына: Виктор Гугович, юрист, и Евгений Гугович, инженер. Первый в середине 20-х годов служил в Богородско-Щелковском тресте, второй проживал в собственном доме по адресу М. Козихинский пер., 14. Возможно, первый в конце 20-х годов как фольксдойч эмигрировал в Германию. Евгений Гугович повторно женился вскоре после смерти матери Луи и «забыл о существовании сына», а впоследствии был «репрессирован как бывший прусский подданный» (Кеворков, указ. соч., с. 13).

^[11] Ср. у А.А. Ванеева:

«Луи был полуеврей, у него было матово-белое в чуть заметных веснушках лицо, красивый точеный профиль, очки в тонком золотом ободке и изящно-свободные манеры, приобретенные, возможно, в среде дипломатического персонала посольства».

^[12] Ср. у А.А. Ванеева:

«Из слухов о Луи правдой было то, что он находился здесь по редкому среди нас обвинению в шпионаже. По его словам, он прежде работал переводчиком в посольстве какой-то латиноамериканской страны и составлял для своих работодателей вырезки из наших газет».

И более экстравагантная версия у Б. Бьёркелунда:

«Студент Московского университета Луи, французского происхождения, фактически коренной москвич, служил в Американском посольстве кем-то вроде конторщика. После того, как он был вызван на Лубянку для объяснения, на каком основании он поступил на службу к американцам без санкции МГБ, ему пришлось службу оставить. Уйдя от американцев, он поступил поваром в Бразильское консульство. Не знаю подробностей, но через некоторое время ему пришла мысль покинуть Советский Союз в ящике с вещами. На его несчастье, ящик, в котором он был спрятан, на аэродроме поставили вверх ногами. Луи, не выдержав такого положения, стал колотить в стенки — результат: 25 лет в Инте» (Бьёркелунд, указ. соч., с. 210).

^[13] Скорее всего, речь идет о Карле Вальдбруннере (1906–1980), австрийском социал-демократе, инженере-электротехнике по образованию, который действительно в 1946 году был послом Австрии в СССР.

^[14] Святополк-Мирский Василий Иванович (1905–1974), аристократ, во время Второй мировой войны — переводчик в вермахте, подозревался в связях с советской разведкой, был арестован немцами на Балканах, но сумел бежать. Снова арестован советскими властями в декабре 1946 года в Вене, приговорен к 20 годам ИТЛ, освобожден в 1955 году. Впоследствии жил в Мюнхене, работал консультантом на киностудии, считался в эмигрантской среде «крупным советским агентом».

^[15] Ср. у Б. Бьёркелунда:

«Князь Владимир Святополк-Мирский, несмотря на свою блестящую фамилию, имел несколько смутное прошлое. Находясь в начале войны в той части Польши, где лежало его родовое имение “Мир”, он оказался в районе, отошедшем к Советскому Союзу, но немцы помогли ему выбраться в Германию. Во время войны он состоял переводчиком при генерале Гудериане и допрашивал попавших в плен высоких чинов советской армии. К моменту окончания войны князь, по неизвестной причине, оказался в немецкой тюрьме, откуда был освобожден американцами, которые устроили его заведующим кормлением голодающего населения Вены. Здесь его постигла участь Буда-Жемчужникова: мешок на голову, советская зона, Лубянка» (Бьёркелунд, указ. соч., с. 211–212; мемуарист перепутал имя князя).

^[16] Анахронизм мемуариста. Правильно: МГБ.

^[17] Кропоткина Нина Александровна (1893–1963), княгиня, владелица модного салона в Берлине по адресу Курфюрстендамм, 212. См. справку о ней на сайте кладбища Тегель.

^[18] Ср. у А.А. Ванеева:

«Князь Святополк-Мирский был, по слухам, международный авантюрист. У нас его поставили заведовать столовой. Был он в возрасте старше сорока, худощавый и лысый. Даже и в лагерной незавидной одежке ему удавалось сохранять вид человека из хорошего общества.

Однажды в столовую пришел кто-то из начальства. Князь встретил персону легким поклоном, гостеприимным жестом пригласил сесть за отдельный столик и сам сел — с полнейшей непринужденностью — нога на ногу, опираясь слегка локтем о стол и высматривая поверх голов, кто бы мог их обслужить».

^[19] Неточность в имени. Имеется в виду Самуил Залманович Галкин (1897–1960), еврейский советский поэт. Галкин был арестован в 1949 году по делу Еврейского антифашистского комитета, освобожден в 1955 году, реабилитирован.

^[20] В оригинале Geschmadderter — тот, кто совершил «шмад», перешел в другую религию.

^[21] По данным А.В. Хрекова, свадьба Луи состоялась в храме Воскресения Словущего в Брюсовом переулке (указ. соч., с. 58).

^[22] Гордон Самуил Вульфович (1909–1998), еврейский советский писатель, участник Великой Отечественной войны, арестован в 1949 году по делу Еврейского антифашистского комитета, освобожден в 1956 году.

^[23] Легенда, ходившая еще при жизни Голды Меир, изложена, в частности, писателем Львом Наврозовым в статье «Notes on American Innocence» в 1974 году. На самом деле ни Меир, ни израильское посольство подобных списков не собирали — именно из-за возможных последствий. Теоретически возможно, что московские евреи сами составляли такие списки, чтобы передать их в посольство, но подтверждения этому нет. Существует версия, что эта легенда была запущена в 1949 году советскими органами с целью напугать евреев и отвратить их от подобных намерений (благодарю за любезную консультацию Давида Гендельмана и Нати Канторовича).

^[24] Неточности мемуариста. Соломон Михоэлс был художественным руководителем и главным режиссером Государственного еврейского театра (ГОСЕТ), а не театра «Габима». Его командировка в Минск не была связана с «Джойнтом». Михоэлс был действительно ликвидирован в ходе операции МГБ, замаскированной, однако, не под нападение партизан, а под несчастный случай (наезд грузовика).

^[25] Фельхнер Фридрих (1898 — после 1971), немецкий дипломат, член НСДАП с 1933 года, в 1948 году приговорен к 25 годам ИТЛ, освобожден в 1955 году, вернулся на дипломатическую службу.

^[26] Согласно опубликованной А.В. Хрековым справке, Луи был освобожден 17 августа 1956 года.

^[27] Написанная в 1955 году пьеса, за которую авторы получили Пулитцеровскую премию.

^[28] 18 апреля 1959 года Луи написал в США композитору и либреттисту «My Fair Lady», сообщив им, что перевел пьесу, которую будут ставить в Киеве и Свердловске, но просит авторов прислать полную оркестровку. Авторский гонорар, разумеется, не предлагался. На заданные американскими журналистами вопросы Луи ответил: «Не понимаю, почему авторы пьесы так волнуются. По-моему, они должны были приветствовать мое намерение ознакомить советскую публику с образцом американской культуры». См.: Американская музыкальная комедия на советский лад // Новое русское слово. Нью-Йорк. 2 мая 1959 года. С. 2; «Май Фэйр Лэди» в Москве // Там же. 6 мая 1959 года. С. 2.

^[29] Русский перевод (Г. Алперс и В. Луи) пьесы «Дневник Анны Франк» вышел в издательстве «Искусство» в 1957 году.

Понравился материал? Помоги сайту!