Кирилл Манго, гроза кривых зеркал (14.04.1928 — 08.02.2021)

По-русски его имя иногда транскрибировали как «Сирил Мэнго», но сам он требовал, чтобы русские называли его Кириллом Александровичем, ибо был он сыном застрявшей в Стамбуле русской эмигрантки Аделаиды Дамоновой и греко-итальянского адвоката Александра Мангопулоса, имевшего британское образование. Так с самого детства Кирилл задаром получил букет языков, о котором любой византинист может только мечтать: греческий, английский, русский, итальянский и турецкий плюс образование во французском лицее. То был особый космополитический мир, осколок когдатошней Перы, сгинувшего европейского квартала Константинополя.

В окружающий турецкий Стамбул Кирилл выходил как за границу, с любопытством и опаской. Великий Город был своим — и в то же время чужим и загадочным. Да и сам мегаполис пока еще не вполне себя понимал: лишившись столичного статуса в 1923-м, он только в 1930-м был официально переименован в Стамбул, и письма со словом «Константинополь» на конверте стали возвращаться отправителям со штампом «Адресат неизвестен».

Проводником Кирилла по закоулкам только что исчезнувшего миража стал швейцарец Эрнест Мамбури, поселившийся в Константинополе в 1909 году и влюбившийся в его византийское прошлое. Мамбури был историком-любителем, а зарабатывал на жизнь, преподавая математику во французском лицее. Статус гражданина нейтральной страны давал Мамбури некоторые преимущества: после Первой мировой он участвовал во французских раскопках, а в 30-х годах — в немецких. Потом сам понаторел, а позже открыл исторический кружок, в который мальчиком ходил Кирилл. Вот так и вышло, что он увлекся Византией, тогда как его старший брат Андрей — османистикой (потом тот стал известнейшим британским специалистом по Турции, автором главной биографии Ататюрка).

Манго беседует с крестьянами турецкой деревни Гюмюшконак о местонахождении византийской церкви Михаила Архангела. 1982© Предоставлено Сергеем Ивановым

Манго учился в Сент-Эндрюсе и в Париже, работал потом в Думбартон-Оксе (Вашингтон) и Оксфорде. Именно при его профессуре последний превратился в главный английский центр византиноведения (тогда как Кембридж, к сожалению, на этой карте не присутствует). В отставку он вышел профессором Королевского колледжа в Лондоне. Короче, после экзотического дебюта биография Кирилла Александровича представляет собой весьма успешную академическую карьеру, завидную — но не сверхъестественную.

Зато научная мысль его была уникальна и «всегда нова», как всякий талант. Он сформулировал принцип «тотального византиноведения», не разделенного дисциплинарными перегородками, и сам был непревзойденным образцом такого подхода: Манго издавал по рукописям византийские тексты и делал их научные переводы, был историком искусства и археологом, филологом и просопографом. По словам его коллеги, он являл собой целую научную экспедицию в одном лице: любимым времяпрепровождением профессора было отправиться на внедорожнике в турецкую (сирийскую, греческую) глубинку, найти там заросший бурьяном, заплывший землей кусок византийской стены, расшифровать полустертую греческую надпись, немедленно ее датировать, отождествить по историческим источникам само здание и привязать надпись к конкретным событиям византийской истории. Его работы по византийской архитектуре («Byzantine Architecture» (1976)) составляют золотой фонд искусствоведения, в частности, и потому, что он забирался в такие медвежьи углы, куда до него мало кто отваживался сунуться.

Но настоящей страстью Манго всегда оставался Константинополь, манящий и загадочный город его детства. Он написал о нем много книг: первая, «Бронзовый дом: вестибюль императорского дворца в Константинополе» («The Brazen House: A Study of the Vestibule of the Imperial Palace of Constantinople»), была опубликована в 1959-м. Потом были «Мозаики Св. Софии» («The Mosaics of St. Sophia at Istanbul» (1962)), «Константинополь, город на Золотом Роге» («Constantinople, City on the Golden Horn» (1969)), «Городское развитие Константинополя» («Le développement urbain de Constantinople, IVe–VIIe siècles» (1985)), «Св. София от Юстиниана до наших дней» («Hagia Sophia from the Age of Justinian to the Present» (1992)), «Исследования о Константинополе» («Studies on Constantinople» (1993)), «Константинополь и периферия» («Constantinople and Its Hinterland» (1995)), «Хора: небесный свиток» («Chora: the Scroll of Heaven» (2000)). Последнюю свою книгу, грандиозную и всеобъемлющую историю Великого Города, он никак не желал выпускать из рук до последнего дня жизни, так что выйдет она уже как посмертная. Любая топографическая гипотеза касательно того или иного топонима, той или иной новой археологической находки в Стамбуле неизбежно должна была пройти через его апробацию. Однажды, в 1965 году, бульдозер выворотил из земли мраморную плиту с обрывком стихотворения — всего несколько слов; Манго мгновенно вспомнил, что эти слова содержатся в известной по письменному источнику надписи в храме св. Полиевкта и что, стало быть, строители на него и наткнулись. Сегодня, когда тысячи византийских текстов доступны онлайн, такое открытие по силам и студенту, но тогда оно было признаком невероятной начитанности, памяти и эрудиции. «Тотальное византиноведение» могло проявиться и в том, как Манго договаривался с муллой, чтобы тот пустил его вылезти на купол стамбульской мечети Эски-Имарет, — ему нужно было посмотреть, виден ли оттуда Золотой Рог. Дело в том, что он вычитал в древнерусской летописи, будто в 1204 году, когда крестоносцы штурмовали Город, император Алексей поднялся на купол церкви Христа Пантепопта, чтобы следить за их флотом в Золотом Роге. До 2000 года считалось, что Эски-Имарет и есть бывшая церковь Пантепопта, но Манго, вскарабкавшись на ее купол, убедился, что это не так: залива оттуда не видно!

© Предоставлено Сергеем Ивановым

Турецкие связи ученого, знание местных обычаев помогали ему получать доступ туда, где всех остальных ждали одни отказы. Например, в те блаженные времена, когда Св. София еще была музеем, в юго-западные покои второго этажа все равно никого не пускали. Почему — неизвестно! Там находятся византийские мозаики, но их никто не видел, потому что… их запрещено было видеть. Этот запрет своей метафизической загадочностью всегда напоминал мне о романе Кортасара «Выигрыши». Так вот — Манго был единственным человеком, которому все-таки удалось попасть в эти запретные залы и сфотографировать мозаики. С тех пор все пользуются исключительно его публикацией (1977). Или другой пример «тотального византиноведения»: в XIX веке швейцарский архитектор Гаспаре Фоссати ремонтировал Св. Софию и попутно зарисовывал то, что видел. Потом землетрясение 1894 года обрушило многие фрески и мозаики из тех, что зарисовал Фоссати. Манго догадался поехать в родной кантон архитектора Тичино, зайти в тамошний городской архив и посмотреть, не лежат ли случайно там рисунки Фоссати. Оказалось, что лежат как миленькие. Манго вернул человечеству целый кусок Св. Софии (1962). Он и в Питер, в архив Академии наук, обращался за материалами Русского археологического института в Константинополе — когда еще никому из самих россиян это и в голову не приходило.

И все-таки не изобретательность, смелость и комбинаторика составляли главный талант Кирилла Манго. Он умел «вытащить» византийское мироощущение, доискаться до него там, где никто не ждал подвоха: например, «сталкивал лбами» предметы византийского искусства — и то, что сами византийцы о них писали. И оказывалось вдруг, что ромеи видели совершенно не то, что видим мы («The Art of the Byzantine Empire, 312–1453: Sources and Documents» (1972)). Непредвзятость открывала для Манго вещи, вроде бы лежавшие на поверхности, но почему-то никому до него не бросавшиеся в глаза. Например, он походя заметил, что древнерусское летописание никак не напоминает византийское, или что византийские эпитафии гораздо менее «духовны», чем античные, или что знаменитый византийский хронист Феофан — в действительности лишь компилятор и т.д. Бывало, конечно, что его «заносило»: например, он долго настаивал, что «Житие Андрея Юродивого» — произведение ранне-, а не средневизантийского времени (1982), однако флегматичный швед Рюден шаг за шагом, методично «задавил» его своими аргументами. Но так уж построены тексты Кирилла Манго, что его самого читать подчас увлекательнее, чем его «более правых» оппонентов.

© Предоставлено Сергеем Ивановым

Самый цитируемый текст Кирилла Александровича — это лекция, торжественно зачитанная при вступлении в оксфордскую профессуру в 1974 году. Она называется «Византийская литература как кривое зеркало». Манго всегда обращался с Византией по-свойски, даже дерзко, и вот в этой лекции он высмеял само отношение образованных ромеев к действительности, их вечные попытки втиснуть современность в прокрустово ложе антикизирующего традиционализма. Вообще у Манго во многих публикациях заметно стремление отрезвить банальную восторженность мейнстрима. Например, в книге о Св. Софии (1992) он едко замечает, что не стоит так уж преклоняться перед гением архитекторов Исидора и Анфимия, раз купол церкви рухнул почти сразу после завершения строительства. Самой же необычной из книг профессора является его «Византия: империя нового Рима («Byzantium: The Empire of New Rome» (1980)). Сегодня на русский язык переведены уже десятки популярных монографий о Византии, и не все они, по совести говоря, были достойны перевода — тем обиднее, что книгу Манго никто так и не удосужился перевести. Она не похожа ни на одну другую: фантастически эрудированная, головокружительно смелая — и одновременно злая до упрощения. Но когда упрощение строится на таком фундаменте, оно лишь кажется легковесным. Византия обязана выслушать от Манго любой упрек — за ту ювелирную тщательность, с какой он разбирался в истории ее кирпичных клейм или выносных литер.

Манго был неуживчив и своенравен: аспиранты перед ним трепетали, он любому мог устроить публичную выволочку. Да что там аспиранты — в 2006 году он вышел из оргкомитета международного Конгресса византийских исследований в Лондоне, не согласившись с какой-то формулировкой. Если профессор под старость и отказался от своей неизменной курительной трубки, то это была единственная уступка, которую он сделал наступающему со всех сторон бравому новому миру.

В 1951 году, на самой заре своей научной карьеры, Манго опубликовал предварительный каталог греческих надписей Константинополя, пообещав выпустить полный корпус в ближайшем будущем. По каким-то причинам работа застопорилась, а потом и вовсе остановилась. И таков был престиж Манго в научном мире, что за минувшие ровно семьдесят лет никто так и не отважился взяться за эту давно назревшую работу, «перебить» ее у мэтра. Можно предположить, что с течением лет и десятилетий эта публикация сделалась для Кирилла Александровича своего рода талисманом: пока он ее готовил, смерть не смела за ним явиться. Что ж, когда-нибудь всякой книге приходит пора увидеть свет.

Понравился материал? Помоги сайту!