Новые приключения лубянского истукана

В Петербурге нашли место для памятника Феликсу Дзержинскому с Лубянки.

Сооружение предлагают перевезти из Москвы в Александровский сад в Петербурге (см. здесь и здесь).

Несколько дней назад закончилось первое действие комедии дель арте на сюжет идолопоклонства. Высказались не за статус-кво, а кто за и кто против статуи-ква, которой овладело беспокойство, охота к перемене мест (кстати, в слове «статуя» ударение на втором слоге, которое сегодня считается верхом «некультурности», часто встречается в русской поэзии XIX века и до начала XX века было приемлемым — исторически оно более правильное, так как слово заимствовано не непосредственно из латинского языка, а через французкое statue). И вот теперь, согласно прессе, «сторонники спасения Железного Феликса из закромов московского кладбища свергнутых памятников, “Музеона”, подобрали для него новое место — центр Санкт-Петербурга. Идею “по наказу петербуржцев” озвучил “Национальный комитет +60”, созданный в 2012 году в связи с празднованием юбилея президента Владимира Путина».

Стало быть, начинается действие второе той же пиесы — сражение по поводу переезда статуи в революционный Петроград. Здесь неподалеку от Большого дома, выросшего, как в сказке, за одну ночь в 1932 году и пристроенного к тюрьме, где мне довелось когда-то провести 14 месяцев, — один Железный Феликс уже стоит боком к Смольному монастырю. (Бродский, кстати, заметил, что, тогда как Медный всадник указует на две академии и на университет, Ленин у Финляндского вокзала простирает руку прямехонько к Большому дому по ту сторону Невы. Эдмундыч, если бы не мешали новостройки, тянулся бы с протвоположного берега к другому узилищу — «Крестам».) Но как же можно оставить без хозяйского глаза родное детище — «Чрезвычайку» на углу Гороховой улицы? (Правда, не совсем без присмотра: еще один Феликсов монумент по сей день скромно прячется напротив, на территории Адмиралтейства, где разместилась «Мореходка».) Но все тайное становится явным, и вот приволокут идолище и поставят поближе — в Александровском саду, и дети будут петь песенку со множеством, как подобает фольклору, вариантов: «Стоит статУя, в руках граната...»

А между тем Дзержинский — как МНОГО в этом звуке для сердца русского слилось (жертвы действительно бессчетны). «Это имечко хорошее», — говорил Медведь, приютивший Лису, которая тайно ела на чердаке припасенный им мед, говоря, что ходит на крестины. Тут немного филологии: в основе фамилии — польское dzierżyć (русск. «держать», ср.: «держи-хватай», «тащить и не пущать», а также «держава»). Фамилиё своё Железный Феликс унаследовал от своего деда Дзержанского, принадлежавшего, как и его великий потомок, к застенковой шляхте — мелкопоместному дворянству, имевшему землю, но крестьян не имевшему (по-польски szlachta zaściankowa, по-белорусски — прямо как нарочно! — шляхта заградовая, загонавая, шарачковая).

Что касается прозвища Железный, то оно объясняется, конечно, тем, что Феликс, несомненно, принадлежит к железному веку, а по сути, скорее, даже к каменному — нижнему палеолиту, когда 2,6 миллиона лет назад гоминиды впервые стали пользоваться каменными орудиями и швыряться ими в соседей (впрочем, по фамилии его жены — Мушкат — его можно с небольшой натяжкой назвать и мушкетером). Мойры, богини судьбы, вместе со славянской Мокошью из его родных мест честно пытались предотвратить рождение монстра: согласно его биографии, накануне родов они столкнули его мать в открытый погреб, но осилили местные Дамавик, Лясун и Вадзяник и целый полк вызванных из будущего ведьм и ведьмаков, так что падение не помешало ей разрешиться от бремени, а в ознаменование чудесного спасения рожденной неведомой зверушки и собственного ее нарекли «Феликсом» — «счастливым», для верности подкрепив это польским вторым именем с тем же значением — Szczęsny.

Итак, не прошло дело в Москве — может быть, пройдет в колыбели революции, и к полусотне памятников, существующих в стране (а также в Ханое), и к оставшемуся со времен Пол Пота в Пномпене чудесным образом добавится еще один, воскресший, работы Вучетича, который получил за него столько денег, что снегоуборочную машину того времени с двумя вращающимися лапами, загребающими снег, стали называть его именем, фонетически тоже очень подходящим. Но все равно самым лучшим монументом останется другой, поныне существующий в поселке Лесном, столице ВятЛага — системы Вятских исправительно-трудовых лагерей в системе ГУЛАГа, где в чудовищных условиях трудились на лесоповале десятки тысяч заключенных и где, в частности, развернулась так называемая сучья война, когда классово близкие уголовники терроризировали вернувшихся с фронта и в благодарность посаженных туда ветеранов — сами урки воевать считали западло (всего же памятников Железному Феликсу в Кировской области целых три). Тем же, кто с сегодняшней точки зрения находит у Железного «положительные качества» — не воровал, не обогащался, не пил, не курил — хочется сказать: да уж лучше бы воровал вместо того, чтобы стать основателем самого жестокого и беспощадного, самого долговечного в истории современной цивилизации террора. Поневоле вспоминается лучший, на мой взгляд, советский анекдот: в 1924 году старичок, ознакомившись с плакатом «Ленин умер, но дело его живет», вздыхает — «Лучше бы он сам жил, а дело его умерло», но, словами Введенского из «Елки у Ивановых», ему, вероятно, пришлось «и не с тем еще ознакамливаться». Все это, собственно, может служить иллюстрацией к мифу о вечном возвращении (le mythe de l'éternel retour — см. книгу Мирчи Элиаде, а также работы Дюмезиля, Кассирера, Леви-Стросса, Леви-Брюля и многих других).

Но, скорее всего, петроградская операция вслед за московской все-таки тоже провалится и псевдоученый Доктор права из комедии дель арте займется следующей аферой, а бедному Пьеро останется, как всегда, вздыхать. Если первое действие пиесы было лишь отвлекающим маневром, то другие подобные больше не нужны: оппонент уже на зоне, а зона — это загробный мир, тот свет: дали же космический срок Дмитриеву, и больше его имя нигде не всплывает. Да и прожектеры, замыслившие перетаскивание истукана в революционный Петроград, смотрятся слабо — похоже, они, скорее, сами хотят верхом на нем куда-то въехать, напоминая беспризорника, катающегося на задней «колбасе» трамвая (кто-нибудь помнит такой образ?), или котят еще из одной детской песенки — «До-ре-ми-фа-соль-ля-си, села кошка на такси, заплатила пять рублей и поехала в музей. А котята прицепились и бесплатно прокатились».

И последнее. Поскольку, словами Ахматовой, «христианство на Руси еще не проповедано» и чтобы раз навсегда отделаться от идолопоклонства, я уже предлагал обратить всю страну в иудаизм (меня, конечно, обвинят в том, что все это я для того и писал), чем вызвал нарекание одного из коллег, не заметившего тут бахтинской карнавализации. А как показал парижский опыт, другое вероиспоедание (sic!) c теми же ограничениями и его чудесными цветочными изразцами лучше оставить в покое. Аой! (Так заканчиваются лессы-строфы «Песни о Роланде».)

Понравился материал? Помоги сайту!