Приход отца Александра Меня и позднесоветская интеллигенция

Сергей Сергеевич Бычков — доктор исторических наук, специалист по истории Русской православной церкви ХХ века. Он недавно опубликовал биографию отца Глеба Якунина под названием «Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя». В 1970-е — 1980-е годы Сергей Бычков был прихожанином отца Александра Меня, вел детские группы. Об этом интересном и сложном времени, о своем пути к вере, жизни прихода и создании «малых групп» по катехизации, а также о роли «последнего советского поколения» в религиозном возрождении он рассказывает историку из Базельского университета Барбаре Мартин.

Барбара Мартин: Ваше поколение выросло без религиозного воспитания и обратилось к христианству в сознательном возрасте, начиная с 1970-х годов. Тем не менее оно играло важную роль в религиозном возрождении сначала в СССР, а потом в постсоветской России. Расскажите, пожалуйста, как произошло ваше знакомство с религией. Ваши родители были верующими?

Сергей Бычков: Мое детство прошло в Красноярске. Мой отец был летчиком, он принимал участие во Второй мировой войне, его бомбардировщик Б-6 был сбит в самом конце войны. Но экипаж благодаря умению и мужеству командира выжил, хотя все получили травмы. Я родился в Ереване, куда авиаполк отца был направлен после окончания войны. А через год отец завербовался в полярную авиацию, и семья переехала в Красноярск. Там прошло мое детство — я 11 лет прожил в Сибири, потом 4 года жил в Алма-Ате и 4 года в Оренбурге.

Крестили меня в младенчестве приехавшие из Оренбурга бабушка и дедушка. Они были верующими людьми. Странно, что из всех детей — а нас в семье было четверо — крестили только меня. До 18 лет я видел Библию только один раз. Это было в Красноярске, когда мама пригласила переночевать женщину, которую увидела на вокзале. Видимо, она направлялась в какой-то монастырь, ей негде было переночевать, и она у нас остановилась.

А в 1966 году в журнале «Москва» была опубликована первая часть романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Прочитав первую часть романа, я столкнулся с личностью Христа. Но довольно странной. На меня это произвело сильное впечатление — я воспринял как историческую данность. Первая часть романа была опубликована в декабре 1966 года, а вторая — лишь в феврале 1967 года. Я учился в медицинском институте. Проучился успешно три года и после смерти матери решил оставить институт и переехать в Москву, чтобы поступить в Московский университет.

Я остановился у своего друга, художника, который жил в Москве. У него было карманное Четвероевангелие, дореволюционное издание. Я начал его читать, причем не просто читать, а изучать, постоянно сверяя с Булгаковым. Меня поражало несоответствие того, что я читаю в Евангелии, и того, о чем писал Булгаков.

Когда я пришел в конце июля в приемную комиссию Московского университета, то взял с собой Евангелие. Поскольку была очередь, чтобы сдавать документы, я удобно устроился и читал Евангелие. И слышу, как две девушки за моей спиной смеются. Я не обращал внимания. А потом, сдав документы, они дождались меня, подходят и говорят: «Очень странно — мы вчера с подругой поспорили». Одна из них была верующей, а другая — неверующей. И та, которая была неверующей, говорит: «Ну покажи мне сегодня хотя бы одного молодого человека, который бы читал Евангелие! И вдруг мы видим — вы сидите и читаете Евангелие».

Девушка, Галя Носановская, верующая, была духовной дочерью отца Александра Меня, который в это время служил в Тарасовке. Она меня привезла к нему. С этого момента началось мое воцерковление — с 1967 года. Этот путь был непростым и трудным. В течение шести лет одолевали сомнения, шел постоянный поиск.

Мое воцерковление завершилось в начале 1974 года, когда я побывал в Спасо-Преображенской пустыни под Ригой, где служил архимандрит Таврион Батозский, который провел 19 лет в тюрьмах и лагерях (я написал о нем монографию). Он обладал даром прозорливости. Он видел человека, как на рентгене врачи видят его болезни. И произошел внутренний переворот, окончательный, который меня утвердил в Церкви.

Спустя полгода я пришел к отцу Александру и обнаружил, что между ним и отцом Таврионом нет никакого антагонизма, хотя один был монахом, а другой — женатым священником. Отец Александр был воспитан в сугубо церковной среде, взрос на Иисусовой молитве. Отец Александр постоянно с момента моего появления в его приходе помогал мне. Он был настоящим пастырем, он стал для меня настоящим отцом. После того как я полностью вернулся в Церковь, я начал многое понимать и в Евангелии, и в его личности, и в его подходе к людям. И эти отношения с 1974 года становились теснее — вплоть до его гибели.

В 1967 году, когда я пришел к нему, я стал расспрашивать о «Мастере и Маргарите» и о том, как роман соотносится с Евангелием. Он часто приглашал меня на требы. Он обычно ходил пешком. Мы проходили в день по 6–7 километров. Он не мог мне прямо ответить о своем отношении к роману и к личности Га-Ноцри, а меня это раздражало. Я задавал ему конкретные вопросы. Потом, в 1974-м или 1975 году, я спросил: «Отец Александр, почему тогда, когда я вас спрашивал о “Мастере и Маргарите”, вы не дали ясного и четкого ответа?» Он ответил: «Для меня тогда многое было непонятно. Журнальный вариант романа был цензурирован: выброшена целая глава, многие части романа были выброшены. Я в то время не знал о том, что роман не был закончен Булгаковым, — об этом нигде не упоминалось». А я по природе настойчивый человек — мне важно было услышать ясный и четкий ответ: «Вот Га-Ноцри, и как он соотносится с Христом?»

Мартин: Какое у вас сложилось отношение к коммунизму до того, как вы начали интересоваться православием?

Бычков: Когда учился в школе, я над этим никогда не задумывался. В школе был пионером, потом меня приняли в комсомол — без каких-либо экзаменов или испытаний. В семье не было советского фанатизма: отец не был членом партии и, поскольку был летчиком, имел возможность слушать «вражеские голоса» — «Голос Америки» и другие.

Когда я приехал в Москву в 1967 году, отец Александр дал в наставники Михаила Аксенова-Меерсона — он сейчас священник в Соединенных Штатах, служит в Нью-Йорке в храме Христа Спасителя. Миша принялся меня просвещать — давал читать самиздатскую литературу: Андрея Синявского, Юлия Даниэля, Александра Солженицына, Варлама Шаламова. У меня открылись глаза. Я был потрясен тем, насколько не соответствует официальная идеология нашей жизни. Во мне произошел внутренний переворот. С 1967 года я стал антисоветчиком. В конце концов это привело к тому, что в следующем году мне пришлось покинуть Москву. Встречаясь у отца Александра в приходе с опальным священником Сергием Желудковым, который входил в Amnesty International, я подружился с ним. Мне приходилось пересекаться с людьми, которых уже тогда называли диссидентами, я попал в поле внимания КГБ. Накануне вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году меня предупредили через родственников, что если я не уеду из Москвы, то меня вышлют. Посоветовавшись со старшими друзьями, я прислушался к их совету: «Если ты уедешь из Москвы, то сможешь вернуться. А если тебя вышлют, уже не вернешься». Я уехал и два года прожил в Псковской области. Для меня это было благотворное время. Я много читал и размышлял. Ко мне приезжали друзья из Москвы. Поскольку у меня было среднее медицинское образование, я отработал в психиатрической больнице два года.

Мартин: Вы заметили изменения в приходе отца Александра в 1970-е годы, в его составе?

Бычков: С конца 1960-х годов начался религиозный ренессанс в СССР. Может быть, «возрождение» — не совсем точный термин, но наблюдался огромный интерес к Церкви среди молодежи. Окреп самиздат, для многих стало ясно, что советская идеология не выдерживает никакой критики, и люди стали искать истину. В укрупнении прихода сыграло свою роль то обстоятельство, что отец Александр был прекрасно образован, щедро наделен харизмой общения, обладал тонким чувством юмора, был доступен, современен — внимательно следил за всеми новинками литературы, философии, был в курсе всего, что происходило в стране. Был период в конце 60-х годов, когда каждый четверг в Семхозе он устраивал журфиксы. К нему приезжали все, кто хотел. Проходили свободные беседы, чаепития. Он охотно давал читать книги из своей библиотеки. В начале 70-х годов, когда был переведен в Новую Деревню, он понял, что приход сформировался, и отказался от журфиксов.

В 1984 году меня вызвали на очередной допрос по делу Сандра Риги. Тогда я познакомился с нашим куратором — полковником Владимиром Селиверстовичем Сычевым. Меня допрашивал следователь прокуратуры, а он присутствовал во время допроса. После допроса он задал неожиданный вопрос: «Сколько у вас человек в приходе?» На мгновение я смутился, но понял, что следует занизить число прихожан. Ответил: «Наверное, человек 100». Обычно после допросов я приезжал к отцу Александру, мы с ним обсуждали, как проходил допрос, какие вопросы задавали, кто допрашивал. Я его спросил: «Сколько на самом деле у нас в приходе человек? Тысячи полторы?» Он ушел от ответа, потому что тогда это озвучивать не стоило. Я думаю, что до начала гонений было, наверное, свыше тысячи.

Мартин: Когда он перешел из Тарасовки в Новую Деревню, часть прихода последовала за ним?

Бычков: Когда он начал служить священником в Алабине, у него из молодежи были Женя Барабанов, Саша Юликов и Миша Аксенов-Меерсон. В Тарасовке у него было уже человек 15. Когда он перешел в Новую Деревню, то там, я думаю, было человек 50 или 60. А затем начался стремительный рост, и к середине 1970-х годов он понял, что не в состоянии справляться с наплывом новых прихожан, к сожалению, у него не было помощников. После того как скончался старенький настоятель, митрополит Ювеналий назначил настоятелем священника с Украины, который ревниво к нему относился. Отцу Александру приходилось находить новые пути для общения. Он встречался с людьми в Новой Деревне в разных домах, которые московские прихожане снимали на летний период. Или в доме, где жила до своей смерти его мама Елена Семеновна.

Мартин: Как вы считаете, какую роль сыграло ваше поколение в возрождении православия в России?

Бычков: С древности Церковь уподоблялась кораблю. Таким кораблем был и наш приход. Капитаном и вдохновителем был отец Александр. Команду он сумел подобрать энергичную. Прихожанин, известный психолог Владимир Леви, удивлялся тому, как он умел вдохновлять и сплачивать прихожан: «Вокруг него всегда было много добровольных сотрудников и помощников — и не только из паствы. Команда, и не одна даже, а несколько. Удивительно: люди-то были в большинстве далеко не подарочные — тяжелые, изломанные, часто и бестолковые, а все слаживалось, крутилось. Организатор веселый был, праздничный организатор!»Приходской корабль успешно двигался вперед и умело лавировал среди бурь и рифов. Благодаря его энергии была развернута широкая деятельность — культурная, просветительская, миссионерская, издательская. Отец Александр в это время понял, что сам он не в состоянии управиться с таким количеством прихожан. Поэтому в конце 1970-х начал создавать «малые группы», их насчитывалось более десяти в нашем приходе. Он стремился, чтобы эти группы формировались по возрасту, профессии, а также по месту жительства.

Следил отец Александр и за тем, чтобы в этих группах кроме изучения Священного Писания обязательно осуществлялось социальное служение — помощь старикам, инвалидам и детям. Он стремился, чтобы в группах было не больше 12 прихожан. Социологи знали, что если число превышает двенадцать, то наблюдается стремление к энтропии, к распаду. Группу или общение вел лидер. Отец Александр тщательно подбирал лидеров, считая, что они должны не только обладать харизмой общения, но и быть на голову выше остальных в интеллектуальном и богословском смыслах. Часто он собирал лидеров, выслушивал проблемы, возникавшие в «общениях», и помогал их разрешить. Прихожанам объяснял, что необходимо хотя бы раз в месяц бывать в храме, исповедоваться и причащаться. Если кто-то из прихожан не следовал этому правилу, отец Александр считал, что тогда он не вправе считать его своим духовником и быть прихожанином.

Я, например, занимался детьми, несмотря на то что у меня была взрослая группа — или, как мы называли из соображений конспирации, «общение». В основном занимался с детьми. Они приезжали ко мне в Ашукино, особенно на каникулы. Для них это была огромная радость, потому что это были городские дети, а здесь природа и простор. Они здесь проводили несколько дней. Мы уходили в лес на целый день, организовывали походы. Ездили к моему другу — священнику Николаю Агафонову в Пензенскую область, где он служил. Часто я выбирался на юг, к морю, и брал с собой детей. Такое общение укрепляло дружбу между детьми, помогало преодолевать трудности общения.

В течение шести лет я вел группу, в которой было не меньше 12–15 человек. Я с ними начал работать с младшего школьного возраста — самому младшему было пять или шесть лет, а самому старшему — семь или восемь. Отец Александр подсказал, и мы с моим другом Олегом Степурко (он композитор) создавали для них детские постановки. Первой была «Рождественская мистерия», которая повествовала о евангельских событиях. Она оказалась наиболее востребованной уже в новое время. Когда рухнул Советский Союз, то Московский театр имени А. Островского поставил ее на своей сцене, и в течение почти десяти лет эта постановка шла на сцене театра. Дети признавались, повзрослев, что благодаря нашим постановкам (у них самих теперь растут дети) до сих пор помнят «Рождественскую мистерию», могут спеть любую песню из мюзикла.

Заниматься с детьми было очень интересно, потому что они взрослели. По мере взросления возникали новые проблемы, новые вопросы. По мере их взросления мы обращались к другим темам. Когда они стали подрастать, мы создали «Действо о преподобном Сергии» — тоже из истории России, но тоже чисто духовное. Потом, когда они стали взрослее — им было 16–17 лет, — мы создали мюзикл «Царь Иудейский». У Константина Романова есть такое произведение. Драма была поставлена 9 января 1914 года в Эрмитажном театре Зимнего дворца. И сам Константин Романов, дядя императора Николая II, играл там роль. А музыку написал Глазунов. Мы сделали адаптированную постановку (если интересно, я могу дать диск), мы записывали, чтобы дети и педагоги могли послушать и иметь представление о нашем мюзикле.

Еще о работе малых групп в приходе: важное значение придавалось просветительству. Осуществлялись переводы, и в самиздате они активно распространялись. В конце 1970-х годов появился доступ (конечно же, нелегально) к множительным аппаратам. Тогда был аппарат «Эра», предтеча нынешнего ксерокса. И мы могли распространять машинописные переводы.

Немалое внимание отец Александр уделял богословскому образованию участников малых общин. Он составил небольшой список необходимых книг, особенно для тех, кто был лидером и стоял во главе групп. Он считал, что необходимо приобщаться к богословию, не только к святоотеческому, но и, например, были переведены произведения Фомы Аквинского, Франциска Сальского, Тейяра де Шардена, Г. Честертона, К.С. Льюиса. Потом они были изданы на Западе. Немалая заслуга в этом Натальи Трауберг. Отец Александр уделял немало внимания богословскому образованию прихожан. В приходе выросли такие прекрасные переводчики Священного Писания, как Валентина Кузнецова и Евгений Рашковский.

Основной упор отец Александр всегда делал на изучение Священного Писания. В первую очередь на Новый Завет, но всегда рекомендовал изучать и Ветхий Завет. Его шеститомник под общим заглавием «В поисках пути, истины и жизни» был необходимым подспорьем при изучении Библии. Недаром он создал книгу «Как читать Библию» — своеобразный путеводитель. Работая в «общении» или с детьми, мы старались делиться своими знаниями.

К сожалению, опыт малых групп сегодня не востребован в РПЦ. Хотя созданы официальные церковные структуры — Синодальные отделы. Существуют Синодальные отделы по катехизации, по миссионерству, по работе с молодежью. Но это мертворожденные структуры, которые в основном занимаются отчетами, устраивают шумные конференции. У меня остается надежда, что этот опыт, накопленный нашим приходом в советское время, все же будет востребован. Отец Александр был очень рад, когда узнал, что движение фоколяров и малых сестер Иисуса в Италии и на Западе получило широкое распространение. Это движение родственно малым группам, которые он создавал.

Мартин: Работа с малыми группами привлекала внимание КГБ?

Бычков: Конечно. Гонения на российских христиан продолжились начиная с 1979 года. Глава КГБ Юрий Андропов заявил, что диссидентское движение в СССР уничтожено. К 1980-му оно было уничтожено не только в светской среде, но и в церковной. Все священники-вольнодумцы были арестованы, кроме священников Сергия Желудкова, Николая Гайнова и Александра Меня. Нам пришлось перейти на нелегальное положение.

Отец Александр рекомендовал временно не встречаться. Но все равно встречи продолжались. Те, кто соблюдал правила конспирации, продолжали встречаться, молиться, но уже более осторожно, более закрыто.

Работа с детьми продолжалась вплоть до 1982 года, когда у меня был обыск, после которого уже, естественно, я не мог заниматься детским религиозным воспитанием. Со стороны КГБ ко мне был проявлен особый интерес, поскольку в Уголовном кодексе СССР была статья, согласно которой предусматривалось уголовное наказание за религиозное воспитание детей. Гонения со стороны КГБ и партийных органов приучали не только к конспирации, но и к дисциплине. Это было очень важно, и отец Александр часто предупреждал: не говорите много по телефону, не обсуждайте по телефону ваши дела и планы.

У нас было несколько случаев, когда люди слишком откровенно говорили друг с другом по телефону, а потом это все выплывало на допросах. Оказывалось, что телефоны стояли на прослушке в КГБ. Не так много было в Москве телефонизированных квартир, это была привилегия немногих людей.

Когда был арестован наш бывший прихожанин Владимир Никифоров, он раскрыл гебистам принципы работы малых групп и назвал имена почти всех руководителей. Он, как тогда говорили, раскололся и изложил следователям все, что знал. Значительно облегчив для них работу по искоренению малых групп. Это был очень тяжелый удар по приходу.

Начиная с 1983 года отца Александра постоянно вызывали на допросы. Он постоянно подвергался длительным допросам, и они длились вплоть до сентября 1986 года. То есть в течение четырех лет было массированное давление со стороны КГБ. Если учесть, что у нас был настоятель Стефан Середний, который относился враждебно к нему, то еще и изнутри было давление. Он мне признавался, что в какой-то момент у него возникло стремление попросить у митрополита Ювеналия (Пояркова) о переходе в другой приход. Уйти из Новой Деревни, потому что было невозможно выносить двойное давление. Настоятель постоянно устраивал истерики, причем чаще всего без всякого повода.

Мартин: Мне было интересно прочитать в ваших мемуарах, как вы описали свою юность. Довольно богемная среда. И это видно по многим мемуарам — российская интеллигенция в советское время входила в различные богемные и творческие круги. Наверное, позже это отразилось на их положении, когда они пришли в Церковь. Видимо, они отличались от сложившейся церковной среды?

Бычков: Меня вряд ли можно причислить к богеме. Москвичи в Новой Деревне воспринимались со стороны старушек как нечто чужеродное. Старушки были основным контингентом в храмах в советское время. Это были в основном пожилые женщины. То, что в храм приходила молодежь, мешало им. Без молодежи им было гораздо спокойнее. И они постоянно придирались: мол, женщины в брюках в храм пришли, и на всенощной они не были, не надевают косынку или волосы распущенные. Как их нежно называл митрополит Антоний (Блюм) — «наши православные ведьмы».

В Новой Деревне все-таки был молодежный приход. И когда упрекали отца Александра, что он больше времени уделяет молодежи, нежели пожилым прихожанам, это неправда. На самом деле он находил время для всех. И я знаю, что многие наши старушки души в нем не чаяли. Он никогда никому не отказывал. Если надо было крестить, отпеть, освятить дом — он всегда приезжал, денег он не брал. Если давали, брал. Когда его спрашивали, сколько это стоит, он отвечал: «Ничего не стоит». Он был бессребреником. Его любили все. Он раздаривал свою любовь не только молодежи, но и пожилым прихожанкам.

Мартин: Часто говорят, что в приходе отца Александра было много евреев. Как вы считаете, в чем была особенность крещеных евреев, отличались ли они от других верующих?

Бычков: Российские евреи в основном были ассимилированы. Они воспитывались на русской литературе и не ощущали себя ортодоксальными евреями. Не исповедовали иудаизм и по большей части не были патриотами Израиля. Это были типичные русские интеллигенты, которые не знали иврита и часто не знали даже Библии. Евреи в России — это бродильный элемент, они подобны дрожжам, благодаря которым поднимается тесто. Вспышка антисемитизма, возникшая после революции 1917 года, объясняется тем, что в советском правительстве было немало евреев. Но и в правозащитном движении в СССР было немало евреев. В нашем приходе отец Александр не отдавал предпочтения никому. Когда его упрекали, что среди его прихожан есть люди недостойные, он лаконично отвечал: «Я люблю всех!»

Мартин: Во время перестройки группы продолжали встречаться?

Бычков: Мы вслед за отцом Александром вышли на более широкое миссионерское поприще. Прежде всего, он организовал в 1989 году Общедоступный университет и стал предлагать, чтобы мы преподавали в нем различные дисциплины. Я в течение двух лет преподавал, читая лекции по истории Церкви. Потом появилась возможность издавать книги легально. Первая религиозная книга, которая была издана в Советском Союзе в 1990 году, — это «Святые Древней Руси» Георгия Федотова. Она вышла 100-тысячным тиражом. Тогда мы воспринимали выход этой книги как чудо!

Отец Александр по моей просьбе написал предисловие к ней. Вслед за этой книгой пошли другие — так мы пробили железный занавес, возведенный большевиками. И во многом благодаря ему. У него сложились добрые отношения с Юлианом Семеновым и Чингизом Айтматовым. Чингиз пригласил его в июне 1989 года в Германию.

Была сформирована представительная делегация, в состав которой входили и писатели, и общественные деятели, а также два священнослужителя — отец Александр и митрополит Питирим (Нечаев). Делегация приехала в Бонн, тогдашнюю столицу Западной Германии, готовя и предваряя приезд генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева. Визит Горбачева оказался весьма значимым — осенью того же года пала Берлинская стена и начался процесс объединения Германии.

Отец Александр был знаком с писателем и общественным деятелем Чингизом Айтматовым. Когда было принято решение устроить в Бонне конференцию, посвященную проблеме разоружения, Айтматов пригласил отца Александра. Выступали разные представители, в основном религиозные деятели и творческая интеллигенция. Сначала послали делегацию творческой интеллигенции во главе с Чингизом Айтматовым, чтобы подготовить визит Горбачева в Бонн. И он мне рассказывал, что на этой конференции к нему подошел Чингиз Айтматов и говорит: «Вот как хорошо, отец Александр, что вы оказались единственным человеком, который говорил о Христе». Выступали самые разные люди из разных стран. Говорили о чем угодно, но о Христе говорил только отец Александр. Кстати, тогда же по предложению друзей он нелегально, без визы на машине поехал в Брюссель, где познакомился с Ириной Посновой и ее сотрудниками, которые на протяжении многих лет издавали его книги.

Мартин: Расскажите, пожалуйста, об опыте преподавания в Общедоступном православном университете.

Бычков: Во время перестройки возникали небольшие коммерческие структуры, они назывались кооперативами. Виктор Андреев, школьный друг отца Александра, вместе с бывшим работником музея Мураново Александром Николаевым создали кооператив. Идея принадлежала отцу Александру. Они взяли на себя организаторскую функцию — составляли расписание, ведали финансами, арендовали помещения, в которых проходили лекции. Первый год мы преподавали в здании Высоко-Петровского монастыря, где располагался Литературный музей.

Аудитория сначала была не очень большая. Приходило примерно от 10 до 15 человек. Но это были постоянные слушатели. Курсы были платными, мы даже получали небольшую зарплату. После гибели отца Александра нам предоставили зал Дома культуры напротив Пушкинского музея, там, где сейчас находится музей Ильи Глазунова. Там на лекции собиралось более 100 человек, 150, иногда до 200. В этот период (1990–1991 год) наблюдался всплеск интереса к Церкви, к поискам духовности. Я читал лекции по новейшей истории Церкви в течение 30–35 минут. А потом отвечал на вопросы. Это было живое общение с аудиторией. Помню, что даже патриархия выслала к нам проверяющего. Приехал отец Глеб Каледа, который в советский период был тайным священником. Он прослушал мою лекцию, других наших лекторов. Отнесся вполне одобрительно к тому, что мы делали.

Мартин: А кто ходил? Какая это была публика?

Бычков: Были люди различного возраста. Молодежи, конечно, было больше всего. Приходили представители творческой интеллигенции. Наблюдался серьезный всплеск интереса к Церкви, к отечественной истории. В советское время многие события прошлого фальсифицировались, а люди хотели узнать, как все было на самом деле. Это были напряженные, насыщенные до предела дни. Помню, как пожаловался отцу Александру, что прихожу домой (а я обычно перед сном всегда что-нибудь читал) и падаю замертво. Жалуюсь ему: «У меня не остается сил и времени читать». Он мне жестко ответил: «Раньше надо было читать!»

Мартин: Вы написали книгу об архимандрите Таврионе (Батозском). Какую роль играли представители старшего поколения в передаче церковных традиций вашему поколению?

Бычков: Очень важную. Это была своеобразная эстафета, передача духовных ценностей, которые были накоплены ими во время сталинских гонений. Помню, когда отца Александра в годы перестройки кто-то из иностранных журналистов спросил о гонениях, он ответил: «Ну что о них говорить! Мои наставники гибли в лагерях!» Священнослужители Таврион Батозский, Иоанн Крестьянкин и Серафим Тяпочкин сумели пронести духовную эстафету через страшные годы испытаний и передать ее нам, молодым. Перед нами сегодня встает вопрос — сумели ли мы передать эту эстафету молодому поколению, которое пришло в Церковь в конце 90-х годов и в 2000-е годы? Сегодня мы стали свидетелями того, что происходит стагнация Церкви, все живое в Ней уничтожается. Как дальше будут развиваться события, предсказать трудно, учитывая печальный опыт пандемии.

Мартин: Каким вам видится будущее Русской церкви?

Бычков: Видимо, в ближайшем будущем Церкви предстоит пройти еще одну полосу гонений. Вряд ли гонения будут длительными, но они очистят церковный корабль от тех, кто видит в христианстве спасительную идеологию, дающую ответ на все вопросы жизни. Идеология и христианство несовместимы. Христианство не дает ответов на все вопросы. Оно — путь, а не желанная пристань покоя и счастья. Как христианин, я призван быть оптимистом. Мой духовник — протоиерей Александр Мень говорил тридцать лет назад, что христианство только начинается. Русская церковь таит огромный духовный потенциал. В том числе духовный опыт новомучеников ХХ столетия. Мы к нему только лишь прикоснулись, но он не вошел полнокровно в нашу жизнь. Поэтому я верю, что Русская церковь освободится от узости и несбыточных притязаний, от фальшивых слов о «традиционных и нетрадиционных» религиях, от странного понятия «каноническая территория». Освободится наконец от большевистской гигантомании, принесет покаяние перед своим народом во всех исторических грехах, перед Богом и людьми. И тогда явит всему миру свои неисчерпаемые духовные сокровища!

Понравился материал? Помоги сайту!