Византия, которую мы не теряли

Поводом для написания этой заметки стала статья Юлии Латыниной «Византия: идеальная катастрофа». Сначала автора надо поблагодарить за то, что она коснулась темы, которую публицистика вспоминает не часто, и прописала в статье несколько важных вещей. Византию сами ее жители действительно считали Римской империей до самого конца, дата ее создания действительно условна, и империя менялась за время своего существования.

Однако помимо этого в статье есть фактические ошибки, которые идут потоком. Название «Византия» вошло в оборот и приобрело современное значение вовсе не при Карле Великом, а в семнадцатом и восемнадцатом столетиях в Западной Европе. Падение Рима воспринималось современниками как огромная трагедия. «Выдающийся немецкий византинист» Острогорский родился в Петербурге, а значительную часть жизни провел в Югославии, став отцом-основателем крупной школы в Белграде. Император Алексей Комнин успешно использовал манихеев в военных кампаниях, в то время как Латынина считает, что он их исключительно сжигал.

Последовательное перечисление «недостатков» империи — от коррупции до «духовности» — наводит на мысль, что автор пишет вовсе не о Византии, а о современной нам России. Сама возможность подобного отождествления появилась благодаря специфике массовых представлений о Византии, о которой даже образованные люди знают немного.

Два полюса империи

Византия существовала около тысячи лет. Это в три раза дольше периода правления династии Романовых на территории современной России и почти в четырнадцать раз дольше срока жизни Советского Союза (если считать его с 1922 по 1991 год). При этом в школьном курсе истории Средних веков византийское тысячелетие проходят мельком два раза — в шестом и в десятом классе. В целом на Византию отведено четыре (sic!) урока, однако, по свидетельству опрошенных педагогов, школьные учителя часто сокращают это время, чтобы более подробно рассказать о европейском Средневековье. В специализированных вузах студенты-историки учат Византию чуть более детально на втором курсе, но студент на то и студент, чтобы сдать и забыть.

В результате даже россияне с высшим образованием имеют смутное представление о Византии, базирующееся в основном на фразах из курса отечественной истории и отрывочных данных, полученных в поездках в Турцию и из фрагментов сочинений историка Прокопия Кесарийского, которые иногда читают в школе. Византия воспринимается, с одной стороны, как источник православия и письменной культуры, с другой — как жертва сначала киевских князей, а затем крестоносцев и турок. Памятью о киевских князьях мы обязаны Александру Сергеевичу Пушкину. У него и вещий Олег вешает «щит на врата Цареграда», и предок героя одного стихотворения принимает «крещенье в Цареграде с приданым греческой княжны». Без Пушкина не обошлось и здесь.

Современные представления о Византии в российской журналистике формировались на базе, созданной публицистами XIX века, и обычно тяготеют к одному из двух полюсов. На одном — сторонники могучей Российской империи, а ныне — сторонники союза государства и церкви, рассматривающие Византию как некое идеальное православное государство. В трудах представителей этого направления Византия ассоциируется с имперской силой, диктатом монарха, имперской же могучей культурой и симфонией, то есть (воображаемым) соединением государства и церкви. В последнее время по отношению к Византии стал использоваться топос «утраченной родины». В этом контексте о Византии говорят достаточно неожиданные люди, в частности, Альфред Кох. Другие публицисты снимают фильмы о Византии, которую якобы отнял «вероломный Запад» или даже «олигархи». В крайних проявлениях представители этого направления предлагают защищать Византию от воображаемых «либералов» или вовсе ее вернуть: народная артистка Жанна Бичевская в одной из своих песен поставила Константинополь в списке «наших» чаемых завоеваний между Крымом и Иерусалимом.

С другой стороны, Византия связана в публицистике с негативными штампами: тут и особое коварство, и мельтешение придворных, и особая, болезненная роскошь. Антон Носик пишет о «злопамятности, ксенофобии, лукавстве» византийцев. Журналист Екатерина Винокурова упоминает о «византийщине» применительно к слухам о болезни первого лица государства. Эту же формулировку почти буквально повторяет Юлия Иоффе из Washington Post. Эти слова не появились из воздуха — они связаны с европейскими представлениями об империи все того же XIX века, которые обильно проникали в русскую литературу и публицистику. Брюсов писал о «дряхлой Византии», подарившей Италии Возрождение, а живший на территории бывшей византийской провинции Климаты Максимилиан Волошин — об империи, которая «дурманила народы», в первую очередь живущих на Балканах славян. Помимо этого можно говорить и о влиянии современной западной прессы: бывший московский корреспондент Guardian Люк Хардинг пишет о «византийском порядке престолонаследия» в современной России.

Статья Латыниной далека от Хардинга и уж тем более от Брюсова и Волошина. Однако Брюсов и Волошин учили историю в гимназии и, возможно, даже читали византийские источники в подлиннике. Между тем в статье Латыниной говорится о том, что в Византии не было «ни великих поэтов, ни историков». Так ли это?

Как оно было?

В Византии за тысячу лет была создана огромная литература самых разных жанров. Были в Византии и повести, и хроники, и легенды, и эротические романы. Многие из них изданы на русском языке: в Советском Союзе был переведен популярный не только у византийцев, но и на Руси эпос о герое византийского пограничья Дигенисе Акрите, который не только ведет борьбу с врагами, но и ищет любовных приключений. После падения СССР издательство «Алетейя» переиздало большое количество византийских памятников: например, легендарную «Алексиаду» — историю императора Алексея Комнина, написанную в монастыре его дочерью Анной. Однако дальше специализированных магазинов эти книги не пошли. Отсутствие Византии в учебниках и провал коммуникации между наукой и массовой культурой привели к тому, что средний читатель о византийской литературе знает мало.

Не было в Византии и отсутствия легитимности, о чем пишет Латынина. Легитимность была, но не династическая: она базировалась на воле «римского народа», который представляли жители Константинополя. Для того чтобы император стал императором, горожане должны были одобрить его кандидатуру особыми лозунгами на ипподроме, находящемся в центре столицы, рядом с императорским дворцом. Один из этих лозунгов — «Достоин», или «Аксиос», — сохранился в православной церкви и используется при рукоположении дьяконов, священников и епископов. Византийская монархия, как пишет современный американский историк, профессор Университета Огайо Энтони Калделлис, была прямым продолжением не только поздней Римской империи, но и того, что мы называем «римской республикой». В основе этой преемственности находилось представление об «общественном благе», о котором должен был печься император, а также о «римском народе» как о высшем носителе суверенитета.

В случае, если «благо» не соблюдалось, носители суверенитета заявляли об этом «наверх» посредством установленных протестных формул. В современной России в случае крайнего недовольства перекрывают улицы — в Византии под окнами императорского дворца рассерженные жители Константинополя могли кричать: «Недостоин!» Если император не внимал голосу народа и не шел на переговоры, рассерженные горожане могли поднять восстание. В случае успеха восстания император погибал или (что бывало все же чаще) становился монахом. На его место представители римского народа-суверена выдвигали нового императора, который получал одобрение через все те же выкрики «Аксиос» и после этого мог занимать дворец и начинать коронационные ритуалы.

То, что Латынина пытается выдавать за «постоянное насилие», в империи иногда сопровождало проявления народовластия. Согласно подсчетам французского историка Жан-Клода Шене и все того же Энтони Калделлиса, восстания происходили несколько раз за век и далеко не всегда заканчивались казнями. Император мог либо договориться с подданными, либо отправиться в монастырь или в ссылку.

Кровью дело решали тогда, когда правитель совсем уж резко нарушал «общественный договор». Так, в 1183—1185 годах на престоле Византии далеко не с первой попытки утвердился император Андроник Комнин. Придя к власти, он начал проводить активные репрессии против приближенных предыдущего императора — своего двоюродного брата Мануила Комнина. Репрессии привели к восстаниям в провинциях, а также к вторжению войск норманнского королевства Сицилии. Завоеватели взяли второй по численности населения город империи — Салоники — и угрожали Константинополю.

Последний раз Российская империя всерьез собиралась стать наследницей Византии в 1916 году. Через год империи не стало, а у заказчиков пропагандистских выставок тех времен начались серьезные проблемы.

Император занялся поисками внутренних врагов и казнями заподозренных в государственной измене. 11 сентября 1185 года приближенный Андроника Стефан Агиохристофорит пришел арестовывать родственника правящей династии Исаака Ангела. Ангел решил, что терять ему нечего, достал меч, зарубил Агиохристофорита во дворе своего дома и поскакал искать убежища в церковь Святой Софии, размахивая по дороге окровавленным мечом и рассказывая о своем поступке.

Соскочив с лошади у храма, он встал на амвоне и еще раз признался в содеянном. Сам Андроник в этот момент находился в загородной резиденции, а его приближенных на месте не оказалось. Горожане сначала сбежались к церкви посмотреть на убийцу, пишет историк Никита Хониат, однако затем припомнили Андронику все его грехи. Исаак остался на ночь в церкви, а наутро у храма уже было огромное множество народу. Горожане вооружились, провозгласили Исаака Ангела императором римлян, а один из служителей Святой Софии надел ему на голову императорский венец. После этого горожане вывели Исаака из храма и повели ко входу во дворец.

Андроник вернулся в город и попытался уговаривать народ со стен дворца, но сделать с толпой ничего не смог и бежал. После этого Исаака снова торжественно провозгласили императором уже в присутствии сената и войска, а Андроника поймали и после долгих пыток казнили на ипподроме — там же, где два года назад он стал императором под крики «Достоин!» Так «народ римский» в специфической форме восстановил нарушенную справедливость.

Именно «воля народа» (подкрепленная силой городской толпы) удерживала правителей империи от явного сумасбродства в духе Ивана Грозного или Нерона. Помимо возможности восстания система защиты «общего блага» основывалась на фундаменте из сохранявшегося в империи римского права и была санкционирована церковью: во время восстания Исаака к нему присоединился патриарх Василий Каматир. Вопреки представлениям сторонников единения государства и церкви, отношения между государством и религией в Византии были разными в разное время. В середине XI века патриарх Михаил Керуларий дерзко спорил с императором Исааком I, а уже через век императоры дома Комнинов в случае возникновения особых проблем могли добиться смены патриарха. От союза власти и церкви (про который пишут в учебниках и иногда говорят с высоких трибун) это все весьма далеко: речь идет о сложном балансе сил, менявшемся в зависимости от ситуации.

Особая политическая культура породила культуру материальную, о которой знает всякий, кто хоть раз входил под своды Святой Софии. Мозаики, иконы, книжные миниатюры, потрясающие воображение до сих пор церкви, огромные стены Константинополя — все это Византия. Но дело даже не только и не столько в культуре. Империя за свою тысячу лет смогла разработать уникальный механизм вплетения в ткань общества людей из разных стран. Иностранцы принимали православие, выучивали греческий язык, становились ромеями («римляне» по-гречески) и на протяжении поколений служили императорам. В то же время князья и короли охотно переманивали византийских мастеров, создававших шедевры на всем пространстве Европы от Кельна до Киева.

Сосуществование в империи большого количества разных социальных групп и вечное напряжение на внешних границах требовали постоянного согласования интересов. Любой достаточно долго задержавшийся на престоле император римлян занимался балансировкой позиций различных слоев подданных для достижения собственных целей. Именно византийская способность договариваться (принимаемая многими, в том числе жителями Древней Руси, за «греческое лукавство») позволила все тому же Алексею Комнину заключить пакт с вождями Первого крестового похода и развернуть ситуацию себе во благо. Столкнувшись с появлением у стен столицы сразу нескольких крупных вооруженных групп во главе с европейскими князьями и баронами, император взял с них по очереди вполне европейскую по форме вассальную клятву, согласно которой крестоносцы обязывались передать под власть империи все отвоеванные земли в обмен на помощь в обеспечении логистики крестового похода и перевоз всех отрядов крестоносцев через Босфор.

Византийская империя и во внутренней, и во внешней политике базировалась на договороспособности. Однако Латынина, к сожалению, не видит этого и упорно разоблачает «наследников империи». Интересно, кто эти наследники?

Мы — Византия?

Латынина считает, что на наследство Византии якобы претендует сегодняшняя российская власть. В качестве доказательств приводятся факт проведения в Москве конференции «Москва — Третий Рим» и демонстрация по телевидению фильма «Гибель империи. Византийский урок». К творению отца Тихона (Шевкунова) можно относиться по-разному, однако сложно отрицать, что фильму в этом году исполнилось семь лет, и продолжения ему пока не запланировано. А что кроме этого?

По большому счету, кроме конференции «Москва — Третий Рим» и пропагандистского фильма эпохи второго срока Путина, доказательств претензий России на преемственность от Византии у автора нет. Современная российская власть искусно использует различные мифы и травмы национального сознания для утверждения собственной идентичности, но в этом салате идей, концепций и терминов почти нет Византии. Даже изменения последних лет не привели к появлению в идеологической палитре пурпурных цветов империи. Не помог и Крым: в декабре Владимир Путин говорил о сакральном значении полуострова. «Ведь именно здесь, в Крыму, в древнем Херсонесе, или, как называли его русские летописцы, Корсуни, принял крещение князь Владимир, а затем и крестил всю Русь», — отметил глава государства. О том, кто крестил Русь и как Владимир оказался в Корсуни, не было сказано ни одного слова. Это ли не пример сознательного отказа от византийской преемственности и византийского наследства?

Иногда, впрочем, случаются совпадения. Собрание сторонников президента на стадионе в «Лужниках» перед выборами 2012 года может напоминать одобрение императора на константинопольском ипподроме перед началом церемонии его возведения на престол. Сообщения о работе президента по ночам могут напомнить знатокам о бессонных ночах императора Юстиниана, однако в массовом сознании будут связаны скорее с образом Иосифа Сталина, который не спит и заботится обо всех в Кремле. Таким образом, речь идет не о сознательной имитации, а о случайных попаданиях в цель, которые лишь доказывают, что никаких претензий на «византийское наследство» в России нет.

Империя слишком далека от массовой аудитории и слишком сложна для использования в целях пропаганды. По городам России ездят цифровые выставки про «Романовых», «Рюриковичей» и их врагов: и заказчикам, и посетителям этих выставок Иван Грозный и Николай I ближе и понятнее далеких и мутных Юстинианов, Андроников и Мануилов. Все это проблемно, «мудрено» и потому не нужно. По-своему это даже хорошо. Последний раз Российская империя всерьез собиралась стать наследницей Византии в 1916 году. Через год империи не стало, а у заказчиков пропагандистских выставок тех времен начались серьезные проблемы. К сожалению, не только у них.

Роман Шляхтин — аспирант центра Восточно-Средиземноморских исследований факультета истории Средних Веков (Medieval Studies) Центрально-Европейского университета в Будапеште.

Автор благодарит Екатерину Шульман, Анастасию Лотареву и Анастасию Сиротенко за помощь в подготовке материала.

Понравился материал? Помоги сайту!