Наивно. Супер

Завтра Центр имени Мейерхольда покажет премьеру спектакля Василия Зоркого «Страна Москва». По просьбе COLTA.RU журналист, музыкант и креативный директор «Стрелки» написал об обстоятельствах своего театрального дебюта.

Когда мне было семь лет, мы с мамой вернулись в Москву. До этого на протяжении полутора лет мы жили в Германии. За эти полтора года город, да и вся страна в целом совершенно изменились. Августовский путч 1991-го, первый «Макдоналдс», продукты в магазинах — в общем, мы вернулись в совершенно другое место, которое я сначала никак не мог узнать. Мы прилетели в середине сентября, и места во всех школах были уже заняты, кроме одной — странного места под названием «Класс-Центр», располагавшегося в нескольких кабинетах Дворца творчества на Миуссах.

Когда я пришел на собеседование, меня никто не спрашивал о том, знаю ли я математику, пишу ли без ошибок и прочее. Представь, сказали мне, что ты в горящем здании и что тебе надо выйти из него, но это можно сделать, только пройдя по канату на уровне 25-го этажа. Показывай. Так я попал в совершенно удивительный мир, придуманный и созданный фанатиками своего дела. В нашей школе не было ничего обычного: учителей можно было называть на «ты» (не всех, но большинство), учителям можно было позвонить, если возникали какие-то серьезные проблемы, среди предметов у нас были сценическая речь и хореография, актерское мастерство и оркестр, а самое главное — у нас было ощущение, что все, чем мы занимаемся, — это театр, маленький бродячий театр, в котором просто играют дети. У школы был девиз: «Дети — не наше будущее, дети — наше настоящее». Я его запомнил тогда — и смешно, как он снова и снова возвращается в мою жизнь.

Я все чаще думаю, как все причудливым образом связано. Вот мне десять лет, и я впервые встречаю Виктора Анатольевича Рыжакова. На своей японской машине, казавшейся мне тогда верхом совершенства, он смело рассекает воздух весеннего города. Не рассчитав способность управлять автомобилем, он с треском въезжает в фонарный столб прямо около школы. Потом следующий кадр — он покупает нам какие-то пирожки, мы идем долго, идем в какое-то специальное место и там слушаем истории про театр. Он рассказывает нам о том, что это такое и почему это важно. Теперь Виктор Анатольевич — худрук Центра имени Мейерхольда. Вчера ночью он позвонил мне и опять стал рассказывать про театр. Чтобы я не забывал, во что ввязался и какая на мне лежит ответственность.

Театр пережевывает и выплевывает тебя сразу, как только видит неуважение к себе.

В школе мы играли спектакль. Мы были совсем маленькие и изображали цирк. Джигиты, скачущие на стульях, канатоходцы, клоуны — это был удивительный момент, когда ты вдруг начинаешь верить в то, что стулья — это лошади, на полу лежит канат и ты правда можешь свалиться в бездну, если сделаешь один неверный шаг. «Вагоны — это стулья, а паровоз — кровать, а если ты не веришь, то можешь не играть». Директор нашей школы Сергей Казарновский умел делать невероятное, за ночь он мог собрать шоу любой сложности. Я помню ночные репетиции наших больших спектаклей: все сидят в одном зале, и буквально на глазах, за минуты рождается что-то большое, прямо при тебе, здесь и сейчас. «Здесь и сейчас» — это второе, что я навсегда запомнил из детства и что постоянно возвращается ко мне. Так я полюбил театр как образ, как место, где создается волшебство, как территорию, на которую я бы когда-нибудь хотел вернуться.

Я стал старше и уже подростком посмотрел спектакль Рыжакова «Кислород». Я ходил на него больше пятнадцати раз. Даже больше двадцати. Я мечтал снова и снова пережить это погружение. Погружение в текст, в интонацию, в ритм. Это было невероятно точное попадание в меня. Выстрел в упор. Быстрый, динамичный, хлесткий текст, иногда жесткий, иногда наоборот — этот спектакль брал меня за жабры и не отпускал ровно столько, сколько шло представление. Маленькие, точные, тонкие решения превращали изумительный текст в нечто большое. В живое высказывание, которое оседает где-то очень глубоко. Я до сих пор помню этот спектакль почти наизусть. И в этот момент я подумал, что хотел бы когда-нибудь сделать спектакль. Спектакль, который бы состоял из разговоров.

Однажды я плохо работал в журнале «Большой город». То есть сначала я хорошо там работал, а потом поменялся журнал, а я нет, и я никак не мог найти себе там места и поэтому работал все хуже. На одной вечеринке ко мне подошел высокий человек и сказал: ты хорошо поешь, давай делать шоу. Так в моей жизни появился Алексей Агранович, с которым семь лет мы придумывали самые разные церемонии и большие шоу. Так я оказался где-то рядом с театром, мы пересекались на одних сценах, в залах и за кулисами. Мы делали что-то совсем другое, но что-то, что всегда хотело — в моем случае — быть театром. Это огромный и удивительный опыт: ты делаешь что-то, что существует ровно один день. Ты это придумал и сам сделал, ты собрал из ничего что-то, что будет жить один час, максимум два, а потом исчезнет — но в этот час ты можешь все что угодно. Мы запирались на даче и придумывали, придумывали, придумывали — декорации, монологи, музыкальные номера. Каждый день возникали новые задачи, возникал кто-то, кого нужно было перевести на другой язык. Ведь шоу, корпоратив или чье-то знаковое событие — это задача, очень близкая в определенном смысле к дизайну или архитектуре: у тебя есть сообщение, что-то, что нужно протранслировать, и ты ищешь адекватную форму, ту, которая поможет наилучшим образом рассказать историю. Но ты все время рассказываешь чужие истории. Ты все время проживаешь чужую жизнь, смешивая ее со своей собственной. Это увлекательно, но как будто немного разрушает тебя изнутри. Потому что ты пропускаешь через себя чужие эмоции, а на выходе они как будто понемногу забирают и твои собственные. И хочется найти форму для того, чтобы сказать о том, что ты думаешь сам. Так я в третий раз подумал, что хотелось бы поставить спектакль.

Я работаю креативным директором в разных компаниях. Моя задача — придумывать. Есть множество разных работающих техник придумывания. Кто-то рисует схемы, кто-то пользуется шляпой, техник этих примерно миллиард, и на самом деле все работают. У меня это всегда происходит так: я впитываю что-то очень долго, читаю множество информации про предмет, о котором идет речь, стараюсь как можно глубже погрузиться, почувствовать, узнать все. А потом жду. И в один момент в голове появляется какая-то картинка, цельный образ того, как все должно быть, модель, которую можно крутить в разные стороны.

Я долго ждал, когда в голове появится форма высказывания, которая позволит совместить в одном месте все, что я люблю, — петь, писать тексты, выступать, разговаривать с людьми. Это случилось летом. Я был вожатым в детском лагере «Камчатка», где «дети — это наше настоящее», где все стоят на ушах и где ты забываешь о существовании остального мира и вдруг превращаешься обратно в человека, слоями снимая с себя куски прилипшего за годы г**на разного генеза. Однажды ночью мы сидели с детьми и разговаривали просто про то, кто как живет, и я им рассказывал какие-то истории, включал музыку, показывал клипы, потом мы сделали странную дискотеку в ночном лесу — очень тихую, в темноте, которая изредка прерывалась криками волков и пьяных эстонцев. И это был очень откровенный разговор — мы делились вещами, про которые ни они, ни я толком ни с кем не могли поговорить. У подростков такое время — когда с родителями еще не нашел общего языка, со сверстниками тоже многое не обсудишь, а тут появляются какие-то люди, вроде не дебилы, которым почему-то интересно слушать. Да и ты сам — с друзьями странно разговаривать про определенные вещи, да и нет времени и никому неинтересно. Это был один из лучших вечеров в моей жизни. И я подумал, что мне этого не хватало много лет подряд — простой возможности открытого диалога. Формы, которая позволяла бы разговаривать о простых вещах. Среда вокруг стала настолько агрессивной, что мы забыли уже о том, что есть простая базовая ценность — слушать и быть услышанным. Так я в четвертый раз подумал, что хотел бы сделать спектакль.

А дальше ты начинаешь делать его по-настоящему. Сначала ты думаешь: ну что такое поставить спектакль? Это же как два пальца обо***ть — написал текст, вышел, прочитал, все счастливы. Главное — придумать декорации, свет и договориться, чтобы все случилось, с техническими службами. Но не тут-то было. Театр — это такая территория, на которую на кривой козе не заедешь. Театр пережевывает и выплевывает тебя сразу, как только видит неуважение к себе. Вначале я сделал все: нашел свет, звук, написал какие-то тексты, позвал любимую артистку, собрал музыкантов, написал в Фейсбуке, что всех зову, в общем, сделал все, кроме одного — забыл поставить спектакль. Мы показали work in progress, и у всех было чувство неловкости от увиденного: вроде симпатичный парень, но зачем он нам это показывает. Оказалось, что кроме интонации и искренности нужна еще и театральная форма. Мне позвонила арт-директор ЦИМа Елена Ковальская и предложила помощь. Так в моем спектакле появилась целая армия: прекрасные артисты, драматург, художник-постановщик, графический дизайнер и множество других людей — от тех, кто продает билеты, до тех, кто монтирует декорации.

Для меня постановка спектакля больше всего похожа на знаменитое видео Ричарда Фейнмана, физика, в котором он бесконечно отвечает на вопрос «почему». Он начинает с того, почему притягиваются магниты, а заканчивает тем, как устроена Вселенная. Так вот, поставить спектакль — это ответить себе на две тысячи вопросов «почему», на часть из которых ответа в принципе не существует. Но это невероятное ощущение. У тебя в голове есть шар, который сплетен из всего, что с тобой когда-либо было: детство, цирк, город, Германия, Рыжаков, Казарновский, первая любовь, последняя любовь, мама, дети, лагерь, — и ты запускаешь его и смотришь, как он крутится у тебя в руках. А потом вместе с режиссером Сашей Денисовой ты лепишь из своей жизни историю. Смотришь, как режиссер Денисова вырывает какие-то куски, которые казались тебе важными, но не помогают ей рассказывать историю, споришь, потом видишь все так, как видит она, — и соглашаешься. Ты слышишь свои собственные слова, которые произносят другие люди, смотришь, как цветными кадрами прямо перед тобой разыгрывается твоя собственная жизнь.

Несколько лет назад я вдруг осознал, что немного запутался. Что за корпоративами и приключениями я немного стал терять самого себя. Я жил на бешеной скорости, не замечая никого вокруг, не думая о других, влезая в долги, не выполняя обещаний, я летел на полной скорости куда-то в пропасть. И тем летом, когда в «Камчатке» я разговаривал посреди ночного леса с совершенно незнакомыми мне людьми, я вдруг это увидел отчетливо и ясно, это появилось картинкой где-то у меня в голове. Я вдруг понял, что теряю время — единственный кредит, который у меня по-настоящему есть. И я стал внутренне пересобирать себя заново. Разбирать по кирпичам со страстью энтомолога или патологоанатома, раскручивая на пальце свою собственную жизнь, пытаясь выкинуть из нее лишнее, все, что не важно, и все, что мешает. И, кажется, у меня получилось. Очень захотелось зафиксировать этот процесс в пространстве, зацементировать, сделать так, чтобы его можно было увидеть, показать, рассказать о нем. О том, как человек исчезает и появляется обратно. Как он вдруг начинает разбирать себя и понимает, кто он такой и из чего устроен. В каком-то фильме была моя любимая фраза про то, что брак нужен отчасти для того, чтобы кто-то засвидетельствовал твою жизнь. Мне хотелось сделать что-то, что засвидетельствует жизнь — не лично мою, а просто жизнь — на моем конкретном примере, потому что в целом про себя говорить проще и понятнее. Так я еще раз подумал, что хочу сделать спектакль.

Премьера состоится завтра. Позавчера я зашел на репетицию и с удивлением обнаружил, что, пока меня не было, Саша Денисова ввела в сценарий клоунов. Циркачей, представителей фантастического мира. Я в очередной раз подумал, как все удивительным образом связано — и что теперь снова придется пойти по канату из горящего здания. Я вышел из квартиры, которая расположена недалеко от того самого Дворца творчества на Миуссах, и пошел на репетицию. В настоящий театр.

Понравился материал? Помоги сайту!