По течению

Так — «По течению» — называется роман Гюисманса, диссертацию о котором написал филолог Франсуа, преподаватель Сорбонны, герой «Покорности» (лучше все-таки «Подчинения») Мишеля Уэльбека.

Премьера спектакля, поставленного Алвисом Херманисом в Новом Рижском театре, состоялась в минувшем сентябре. Возможный, но не случившийся всплеск политического ажиотажа предвещали два обстоятельства. Первое связано со случайным выходом книги Уэльбека аккурат в день событий в Charlie Hebdo, что поспособствовало еще большему успеху этой антиутопии (или утопии). Но «Покорность» — сочинение не политическое, а философическое, пускай и light. Второе обстоятельство касается неполиткорректных заявлений режиссера по поводу мусульманских беженцев во время его работы в Германии.

Скандала не произошло по другим причинам — именно потому, что художественная структура спектакля лишена агрессии, вызова, эпатажа, как, собственно, и повествование Уэльбека. Этика с эстетикой заключили на этом спектакле паритет.

Нейтральная, часто бесстрастная интонация романа, пропитанная очевидным и одновременно стускленным сарказмом, апроприирована актерами Нового Рижского театра внятно, строго и по-разному. Вилис Даудзинш в роли Франсуа, присутствующий на сцене четыре с половиной часа (столько длится спектакль), героически нюансирует партию своего «постороннего» антигероя. Как, впрочем, и Андрис Кейш, играющий Редигера, нового — респектабельного, образованного — ректора промусульманенной Сорбонны. Остальным персонажам предложено оставаться в типажных масках бездарного филолога, «спеца» по Рембо (Каспарс Знотинш), незадумчиво покорного любым правилам игры в стране, в университете; стареющей стервы-профессора (Регина Разума), набившей руку на комментариях к сочинениям Бальзака, — ей предстоит покинуть Сорбонну, где отныне будут работать только мужчины. Ее муж (Гиртс Круминш) носит маску умничающего — по поводу закулисья электоральной гонки за постом президента Франции — осведомленного служителя Управления внутренней безопасности, вынужденного покинуть свой пост ввиду нового исторического расклада. Мириам (Яна Чивжеле), любовница Франсуа, покидающая Францию, которую она так любит (а еще больше — французский сыр), поскольку ее родители-евреи эмигрируют в Израиль, выступает в роли покорной дочери и сексапильной подружки сластолюбивого затворника.

Херманис прежде не делал инсценировок романов. На сей раз, не изменив своей привязанности к режиссерскому минимализму, он решился на попытку «интеллектуальной драмы», переведя громадные фрагменты текста Уэльбека в диалоги, трио героев, а также монологи Франсуа.

При всем том «отступления» от романа в его спектакле, конечно, имеются. Они — плод режиссерской фантазии, укорененной в сюжете про мусульманское внедрение в европейское пространство и время. Важно, что такое вторжение похитителей идентичности европейцев производится ненасильственно и узаконено демократическими выборами.

Действие «Покорности» происходит, как известно, в 2022 году, когда во второй тур голосования вышли «Национальный фронт» во главе с Марин Ле Пен и партия «Мусульманское братство» — ее лидеру Мохаммеду бен Аббесу предстоит стать президентом Франции, расширить Евросоюз за счет мусульманских стран, реализовать и другие предложения своего мощнейшего проекта, социокультурного и политического.

Херманис начинает и заканчивает каждый из трех актов спектакля танцами живота «восточных красавиц» (ансамбль «Эльмира»). Характерно, что танцовщицы этого коллектива не отличаются европейской худощавой выправкой, а напротив — корпулентны и по преимуществу блондинки. Крашеные, надо полагать. Это концептуально. И это соответствует персональному представлению Франсуа, апатичного холостяка, меняющего — чтобы далеко не ходить — секс-партнерш, выбранных среди студенток, об эротическом рае. «Богатые саудовки, облаченные днем в непроницаемую черную паранджу, вечером перерождаются в райских птичек, наряжаясь в грации, ажурные лифчики и стринги, украшенные разноцветными кружевами и стразами…» (Напомню, что герой уэльбековской «Платформы» не предполагал, что его любовные похождения в экзотической стране взорвет бомба исламского террориста.)

Мусульманская оккупация (но «оккупация» на взгляд тех представителей разных европейских народов, у которых воля к сопротивлению не сломлена закатом их континента и личным опустошением или даже деградацией) в романе и деликатном спектакле Херманиса проиграна, то есть интерпретируется как одновременный процесс цивилизационной эволюции и капитуляции. Эта коллизия, существенная для драмы идей, а не для однозначной политической агитки с любым знаком, лишает сценическую версию «Покорности» ожидаемых эффектов, любезных агентам любых платформ — будь то «фашики», «правый сектор», джихадисты, продвинутые европейцы, принявшие ислам по меркантильным (финансирование Сорбонны обеспечено нефтяными королями и саудовским принцем) или ценностным соображениям.

В спектакле Херманиса нет, как и в романе Уэльбека, полемического азарта. Придуманная самим режиссером декорация может восприниматься как образ дзота. Но в «окне дзота» (сценографическая выгородка ограничивает сценическую площадку) находится не человек с ружьем, а диван Франсуа. На нем он общается с другими персонажами, спит с Мириам, корчится от чесотки (его в какой-то момент настигает экзема), собирает чемодан, чтобы рвануть из Парижа, когда закроют университет, а по телику объявят о кровавых инцидентах в разных районах Парижа, неизвестно кем спровоцированных и осуществленных; оказывается в центре христианского паломничества, чтобы поклониться Черной Мадонне, где Франсуа станет неловко репетировать пластику, имитирующую жесты молящихся в мечети.

В третьем акте плюшевые подушки с дивана Франсуа поменяют на такие же, но обитые тканью с восточными узорами. Действие перенесется в особняк Редигера, куда Франсуа приглашен для долгой изощренной беседы, в которой апелляция к Кириллову из «Бесов» столь же уместна и непредсказуема, как и обращение к Ницше или к свахам, выбирающим отныне жен для французских интеллектуалов.

В крохотном игровом пространстве герои включают воображаемый телевизор, чтобы откомментировать дебаты и поболтать о недопустимости, неотвратимости патриархата, укороченного среднего образования, сокращения безработицы, укрепления семейных ценностей, семейного бизнеса — «Вперед к семье по расчету!» и т.д.

За диваном, то есть за мнимым, пока мирным укреплением домашнего острова-башни усредненного француза (горькая ирония состоит в том, что на его роль назначен просвещенный филолог, гуманитарий), — чернота, заполняющая глубину сцены. На авансцене танцуют гурии — плод воображения/вожделения Франсуа и близкой реальности. За диваном — темнота неизвестности. Или будущего, которое осваивают танцовщицы, райские птички.

На радикальные вызовы новейшего времени Херманис ответил покорностью безутешному роману Уэльбека, который, как и режиссер, знает цену любым иллюзиям, оснащенным интеллектуальным багажом и/или экономической сообразностью.

На раму «дзота» или камеры (она же комната Франсуа, библиотека Редигера, квартира Мари-Франсуазы, бальзаковеда), совпадающую с рамой зеркала игрового пространства, каждые три-пять минут проецируют электронные картинки, воспроизводящие узоры восточных ковров или плитки (видео Инеты Сипуновой). Французы еще находятся там, внутри, в укрытии, но мусульманский орнамент — уже не только декор, а сплошное — буквальное, предметное — покрытие мира. Надо сказать, что такая прямота не кажется примитивной иллюстрацией.

Несколько раз видеоизображение меняется. Во время последнего секса Мириам (перед ее отъездом в Израиль) с Франсуа, срежиссированного в затемнении, на картинках появится совокупление улиток. Понимай как хочешь. То ли как насмешку над «французской кухней» (Франсуа неизменно заказывает домой суши). То ли как прятки «улиток» в свой домик — естественную, животную реакцию человека на окружающую опасность. Блуждания Франсуа по порносайтам оживут в зазывных картинках эскорт-агентств.

Ближе к финалу уволенного из Сорбонны Франсуа изощренно, с подкупающим спокойствием станет обольщать Редигер, предлагая не только бокалы с Meursault, стопки с тунисской водкой, которые подносят закутанные в паранджу жены цивилизованного француза, но и свою брошюру «Десять вопросов об исламе». Франсуа, пролистнув главы о священном долге, столпах ислама и посте, с удовольствием влипнет в седьмой вопрос «Зачем нужна полигамия?».

Помню, как Отар Иоселиани, уже перебравшийся в Париж, в котором ничто еще не предвещало футурологических проекций Уэльбека, говорил, что французов интересуют только еда и вариации ménage à trois. В романе и деликатном спектакле Херманиса эти фундаментальные заботы окрасились небрезгливым гимном покорности как высшему счастью, наподобие абсолютного подчинения женщины мужчине. Действительно, в скором 2022 году «очень трудно сказать, что реально, а что нет».

И тогда на раме зеркала камерной сцены появится изображение Триумфальной арки. Триумф воли новых завоевателей с наполеоновскими замашками. Но прежде — в сцене невротического кошмара Франсуа, настигнутого холодом одиночества, — закружатся на видео снежинки под ностальгический голос Сальваторе Адамо «Tombe la neige»…

Жены (слуги камерной сцены) в черном облачении усядутся на диван. Мрак накроет сцену. Пауза. Актрисы, сбросившие мусульманские покровы (оковы?), станцуют в ярких лифчиках и шальварах, обнадеживая тусклое существование Франсуа на диване влекущим призывом.

Не случайно Редигер, все-таки француз, поселившись в роскошном здании, где Доминик Ори написала знаменитую «Историю О», заметил напивающемуся у него в гостях Франсуа: «Потрясающая книга, да?». Порнороман о мазохистском наслаждении способны оценить парижские интеллектуалы, принявшие ислам и убежденные, что Европа не покончила самоубийством.

На обложке русского издания «Покорности» изображена Мона Лиза в парандже. Но могла быть и Мона Лиза с усами, бородкой Дюшана, который говорил: «She is a man». Чем не рифма к бесконечным дискуссиям о модерности и архаике, об андрогинной «радости подчинения», отвоевавшей на честных выборах консервативные ценности для Старого Света?

Алвис Херманис сделал важный негромкий спектакль. На радикальные вызовы новейшего времени он ответил покорностью безутешному роману Уэльбека, который, как и режиссер, знает цену любым иллюзиям, оснащенным интеллектуальным багажом и/или экономической сообразностью.

Понравился материал? Помоги сайту!