Этюдный метод

Большой театр впервые станцевал «Этюды» Ландера — один из ключевых балетов ХХ века. Это первый самостоятельный проект Махара Вазиева на посту руководителя балета Большого театра. Почему «Этюды» столь необходимо танцевать и смотреть, размышляет Софья Дымова.

1.

Объяснять пафос «Этюдов» сегодня кажется излишним. Балет Харальда Ландера в России впервые станцевали четырнадцать лет назад в Мариинском театре. Люди, инициировавшие отечественную премьеру «Этюдов», в тот момент словно трясли русский (а по образу мышления и вкусам — глубоко советский) балет за грудки: шевелись же ты, хватить рассуждать про душу и духовность, сначала поставь ноги в правильные позиции, в балете танцуют ногами! Тогда в мариинском репертуаре появилась классика ХХ века, без которой полноценный рацион классического танцовщика в начале века XXI был уже невозможен: столь ненавистные некоторым беспредметные Баланчины, бездушные Форсайты — и в том числе «Этюды» Ландера. Сюжет этого спектакля — блестящее исполнение балетного класса. Безупречно усвоенный урок — и только.

И вроде бы с тех пор в России снова научились танцевать ногами и всем телом, а не одной только душой. Вроде бы артистами и зрителями был усвоен пафос «Этюдов» — высокий пафос ремесленного мастерства, пафос школы. Мы научились в танце любоваться конструкцией и механизмом, ловить кайф от движения как такового, находить сильную эмоцию не в отанцованной литературе, но в самой механике балета, безупречно исполненном движении вытренированных тел — в том, что, собственно, и составляет смысл «Этюдов».

На самом деле, конечно, нет, не научились — и ничего не поняли. Загляните в сегодняшнюю афишу Мариинского: когда там ближайшее представление «Этюдов»? А если их нет совсем, чтó нынче танцуют? В России просто очень не любят учить уроки.

Классический балет укоренен в собственном ремесле больше, чем любой другой вид театрального искусства, без ежедневных уроков он умирает. Школа и ремесло в балете в некотором смысле самоценны. Поэтому снова — «Этюды», только теперь в Большом театре, что добавляет сюжету пикантности. Поэтому — второй раз в первый класс, так что имеет смысл все-таки опять повторить, как устроен балет, название которого во всем мире произносится на одном дыхании: «Этюды Ландера».

2.

Попросту говоря, «Этюды» — это театрализованный экзерсис. Тот, с которого начинают рабочий день танцовщики всего мира. Порядок урока выверен тремя веками. Сначала — комплекс упражнений у палки (иначе говорят — у станка; заводские коннотации здесь вполне уместны). Затем те же упражнения — на середине зала, никто уже не держится одной рукой за станок. Затем большой блок вращений и прыжков. Логика: научись крепко стоять на ногах — и тогда сможешь летать, per aspera ad astra. Банальность, возведенная в степень высокой истины и высокого искусства.

«Этюды» начинаются так: танцовщица в белой пачке показывает пять выворотных позиций ног. Это А, Б и В, а это (глубоко приседает коленками врозь) grand plié — без них классического балета не может быть. Это балетная гамма до мажор — в первом эпизоде «Этюдов» она звучит в оркестре отнюдь не случайно. Спасибо за внимание, можем начинать (делает прыжок в кулису).

Харальд Ландер придумал запустить в качестве аккомпанемента фортепианные этюды Карла Черни — и хореограф, и композитор использовали материал педагогический, пищу повседневности, нечто not for sale. Этюды Черни оркестровал Кнудаге Риисагер: это последний извод музыкального неоклассицизма с его любовью к строгости и лаконизму, созерцанию конструкции, обнажению мышечного усилия. Лучшей музыки для балетной оды ежедневному мышечному усилию нельзя было и придумать.

Ландер не первый, кто инсценировал балетный урок. Столетием раньше его великий соотечественник Август Бурнонвиль проделал тот же трюк в балете «Консерватория». Черная, обычно скрытая от посторонних глаз работа сделалась достоянием театра: оказалось, что ежедневная тренировка уже сама по себе — законченный спектакль, в котором выразительные средства подобраны чрезвычайно деликатно и строго.

«Этюды» можно воспринимать как экзамен труппы на зрелость, прилюдное выяснение последней правды — сказку о том, что мы можем, а чего нет. Опыт Мариинского театра позволяет с этим спорить: очевидцы утверждают, что первые представления «Этюдов» в Петербурге были далеки от идеала. Не вполне справедливы и разговоры о том, что «Этюды» не нужны Большому театру, где до сих пор высшей добродетелью почитают замшело-советский героический дух и размашисто-небрежную манеру танца. Чтобы успешно танцевать классику, необходимо каждое утро посещать урок; чтобы успешно танцевать «Этюды», их нужно однажды начать исполнять — как, собственно, и любой классический балетный текст.

Последний извод музыкального неоклассицизма с его любовью к строгости и лаконизму, созерцанию конструкции, обнажению мышечного усилия.

3.

«Этюды» впервые были поставлены в Копенгагене, затем перенесены в Парижскую оперу. Парижане в 1958-м показали «Этюды» на гастролях в Москве — и спутали аборигенам все карты. После спектакля, где чистейшая балетная речь лилась кристальным потоком, стало ясно, что наличный советский репертуар есть воплощенное косноязычие: сочиняя бесконечные комиксы по мотивам повестей-поэм-романов, советские хореографы разучились сочинять сколь угодно сложный текст и превратились в Эллочек-людоедок. Говоря пафосно, в тот год советским балетом было осознано свершившееся предательство ремесла.

«Этюды» стали для москвичей смутным объектом желания. В 1960-м Большой театр показал собственные «Этюды» — бравурный «Класс-концерт» Асафа Мессерера, выставку достижений балетного хозяйства, попытку убедить самих себя, что впереди планеты всей находится не Парижская опера, а мы, мы, мы. «Класс-концерт» был возобновлен в Большом десять лет назад. Проект нынешнего руководителя Большого балета Махара Вазиева — как раз одного из тех, кто привел «Этюды» в Мариинский, — казался нецелесообразным: зачем чужое, если есть такое же, но свое (вот она, тихая добродетель импортозамещения).

Не такое же. «Класс-концерт», как ни старается быть спектаклем, остается открытым уроком со всеми изъянами такого типа занятий: ученики очень хотят понравиться пришедшему директору школы, шутят натужно и назидательно. Саундтрек — легкий Шостакович, Глазунов и Лядов — и ряд игровых мизансцен вроде стеснительных проявлений любви между мальчиками и девочками укореняют спектакль в конкретном хронотопе, неизбывных советских шестидесятых.

В «Этюдах» тот же балетный урок зачищается до вневременного — до схемы, функции, символа. Это в гораздо большей степени театр — исполненный классицистской патетики, изымающий танцовщиков и их презренное ремесло из бытовой реальности. То луч выхватывает из темноты одни только ноги танцовщиц, работающие как детали огромного механизма; то на синем фоне движутся силуэты, театр теней. Искусство обезличено и является к тебе без посредничества чьего-либо личного обаяния. На российском телевидении в 90-е годы бытовали передачи, где чьи-то руки ловко складывали из листов бумаги фигурки оригами; в некоторых кулинарных шоу камера не показывает лицо повара, но чьи-то руки виртуозно шинкуют овощи и взбивают соусы. Неважно чьи: ритуальное действие завораживает, а ты сам, наивный смотрящий, никогда не сумеешь так повторить — и доверяешься безымянному медиуму. Труппе Большого театра, которая считается хранительницей актерских традиций, а театральность обычно трактует в жирно-экспрессивном плане, прививка подобного инструментального театра может быть весьма полезна.

К финалу «Этюдов» структура классического урока разрушается, и в силу вступают законы чисто театральные: воинственно оркестрованные мазурка и тарантелла бьют по нервам, прыжковые комбинации превращаются в зрелищный тест на выживание, финальное пластическое тутти доводит эмоциональный градус до крайности. Балетный класс перестает быть предметом для умиления или патриотической гордости. Перед зрителем не русский балет и не балет Большого театра, а балет сферический в вакууме — прекрасное и абсолютно непрактичное искусство, с проблемами современности соотносящееся не пойми как. Да никак: «Этюды» — красивый ритуал из прошлого, что-то вроде развода караула у Букингемского дворца, или обряда посвящения в рыцари королевой, или самого наличия в Великобритании королевы. Соединенное Королевство вполне могло бы обойтись и без них — но отчего-то бережно хранит по сей день, и, конечно, не только ради туристов.

4.

Об одном из первых в истории придворных балетов очевидец писал: «Если бы математики вдруг утратили чувство меры, здесь они бы обрели его вновь». Впрочем, на этом объяснение смысла «Этюдов» нужно наконец прекратить: аннотирование подобных балетов есть занятие неблагодарное и порождает лишь смех и недоумение. Смысл шедевра Ландера и после просмотра может оказаться неочевидным: спустя время его стоит пересмотреть еще раз, возможно — сравнить с недавней записью из Парижской оперы. Если и тогда «Этюды» останутся закрытой книгой, на крайний случай Большой театр возобновил в премьерной программе балет Алексея Ратманского «Русские сезоны»: там хореография лишена открытого пафоса, и зрителю приятно думать, что под музыку Леонида Десятникова шесть пар наперебой танцуют не о каком-то там высоком ремесле, но о так называемом простом человеческом счастье.

Понравился материал? Помоги сайту!