После битвы

COLTA.RU начинает серию публикаций, основанных на событиях весенней сессии «Института театра» — образовательного проекта фестиваля «Золотая маска», направленного на подготовку молодых театральных профессионалов, исследование и критический анализ новых форм театра и новых театральных практик. В ближайшее время на COLTA.RU появятся расшифровки двух «Академических разговоров»: программы «Института театра» в «Электротеатре Станиславский» — дискуссии «Границы спектакля. Где располагается сегодня спектакль?» и диалога Антона Гетьмана и Павла Гершензона «Времена типовой застройки. Театральная копродукция как политика и художественная практика».

Сегодня мы публикуем монолог худрука «Электротеатра Станиславский» Бориса Юхананова об экспертизе в сфере культуры, с которым он выступил на минувшей неделе в «Институте театра» в рамках проекта «Призрак экспертизы» — серии открытых лекций и круглого стола с участием Олега Аронсона, Марины Давыдовой, Алены Карась, Марины Лошак, Виктора Мизиано, Михаила Ратгауза и Ильи Осколкова-Ценципера. Более полная расшифровка «Призрака экспертизы» будет опубликована в одном из ближайших номеров журнала «Театр.».

Возьмем для начала две функции — близкие, казалось бы, но одновременно серьезно отличающиеся друг от друга: цензура и экспертиза. Цензор, по сути, — дитя алгоритма. Он работает с четко сформулированной инструкцией и в результате своей деятельности должен удалить из цензурируемого объекта все то, что в ней описано. Цензор — это механизм. Говоря об экспертизе, мы имеем в виду нечто прямо противоположное — нечто, изначально и навсегда противостоящее инструкции. Тут-то и располагается вся загадка, вся сложность и проблематика нашего предмета: эксперт, знаток — это живой организм, занимающийся осмыслением процесса и работающий со всем универсумом часто меняющихся, подвижных свойств.

Откуда же можно взять такого человека, где располагается потенциал подлинной экспертизы в области театра? Единственный, на мой взгляд, ее источник — это театрология, то есть театроведение. Для меня как для режиссера (улыбается) говорить об этом больно, горько, но я должен признать: только театроведческая наука способна породить специалистов, имеющих должную квалификацию для того, чтобы осуществлять подобную деятельность — абсолютно необходимую не только искусству театра, но и государству.

Государство само по себе неспособно давать экспертную оценку процессам, происходящим в культуре вообще и в театре в частности. У него попросту нет для этого соответствующих органов: чиновник не обладает ни временем, ни возможностью осознать сложные процессы, происходящие внутри того или иного вида искусства. Так возникает постоянно воспроизводящийся разрыв: с одной стороны, есть чиновник, с другой — театр, недостижимый для него в сущностях своего художественного акта. Даже оказываясь рядом, чиновник не может до него дотронуться — в каком-то смысле он не может его даже увидеть и, соответственно, услышать. Эта парадоксальная ситуация недостижимости театра провоцирует истерию — она оборачивается подчас комедией, а порой и высокой трагедией: маленький человек оказывается один на один перед большим вызовом, на который он не может толком ответить. К описанному мной парадоксу нужно отнестись с максимальной серьезностью — существующий разрыв необходимо устранить как можно скорее.

Государство само по себе неспособно давать экспертную оценку процессам, происходящим в культуре, — у него попросту нет для этого соответствующих органов.

В каком-то смысле это похоже на устройство римского водопровода: если отсутствует одно из его звеньев, вода проливается. Это звено в нашем случае — экспертиза. Именно она должна обеспечить связь между театральным искусством и аппаратом чиновничества. Но для того, чтобы это звено возникло, требуется очень много серьезных вложений — человеческих, финансовых, коммуникативных. Государству необходимо взращивать мастеров экспертной оценки, иначе коллапс обрыва коммуникаций между властью и театральным искусством будет разрастаться и обернется в конце концов болезнью, которая может окончательно разъесть систему управления искусством. Искусство этой болезни не подчиняется в силу презумпции автономии художника — очень существенной идеи, выработанной кровью и потом в XX веке. Государство должно лелеять ее как зеницу ока, ведь именно независимость художника гарантирует продуктивность культуры для развития общества.

Роль эксперта заключается в том, чтобы разбираться во всех тонкостях сложного, таинственного процесса современной культуры — и сигнализировать об этих тонкостях, обо всех его потерях и приобретениях, обеспечивая диалог между чиновником и художником, между обществом и искусством. В отсутствие экспертизы этот диалог состояться не может. Вместо него либо возникает командный тип управления, неизбежно вызывающий в ответ отторжение, либо мы встаем на путь компромиссов, симулякров, обманов, мимикрии — путь, приводящий к раздвоению сознания. Экспертная оценка не только позволяет избежать социальной шизофрении, но и дает государству возможность наконец-то принять участие в общественной жизни, из которой оно сегодня по определению выключено.

Для того чтобы осуществлять экспертные функции во всей необходимой полноте, необходимо, разумеется, выстроить сложно устроенный организм. Здесь я хотел бы особенно заострить внимание на второй функции экспертизы — публичной оценке происходящего на территории актуальной культуры, оценке, адресованной прежде всего обществу. Без этой публичной деятельности у эксперта есть опасность оказаться лишь коммуникативным придатком, отвечающим за связь между государством и культурой, — только участие в общей экологии социокультурной жизни способно обеспечивать правильное развитие потенциала института экспертизы.

Вернемся к аспекту, о котором я говорил выше: в чем, собственно, специальность театральной экспертизы, в чем ее значество? Почему ее неспособны осуществлять специалисты из смежных областей культуры, пускай даже облеченные высоким званием, — музыковеды, скажем, или филологи? Причина очень проста: человек должен потратить довольно большую часть своей жизни на познание многообразия театрального искусства. Он должен поехать в Европу и убедиться в том, что там все гниют в одиночку. Он должен вернуться в Россию — чтобы убедиться в том, что здесь гниют вместе, сообща. Он должен осознать разнообразие этих процессов гниения, взять пробы, понять, какие виды пенициллинов стоит применять в каждом из случаев, — и только потратив на эти изыскания долгие десятилетия, он может получить право заниматься экспертизой.

Позволю себе парадоксальную метафору. Пока специалист из Тимирязевской академии занимается земледелием, его товарищ раввин выбирает лучшее место для того, чтобы создать Голема, — пока у каждого своя забота, все хорошо. Но если даже самый лучший почвовед решит заняться производством Голема, это может привести к необратимым последствиям. Он ведь не знает, как его лепить, он не знает букв, которые нужно произнести для оживления Голема, — и даже если он подслушает их у раввина, на выходе все равно получится нечто чудовищное. Так и с театральной экспертизой.

Сегодня мы вряд ли осознаем серьезность положения, при котором в нашем государстве полностью отсутствует абсолютно необходимый ему институт профессиональной экспертизы в сфере культуры. В результате этой ситуации культура оказывается недостижима для чиновника — и наоборот. Следствием этого становится бесконечная война, никак не отформатированная игра интересов и амбиций, когда объективные критерии вынуждены подчиняться разнообразным субъективным импульсам и в конце концов попросту перестают существовать. Происходит чудовищное извращение всего и вся — низшие начинают повелевать высшими, на первый план выходят низменные или иллюзорные интересы отдельных общественных групп: на фоне такого скрежета сражения трудно выжить, а уж о том, чтобы достигнуть какой-то гармонии, не идет и речи.

Культура гибнет, а жизнь, подчиняясь войне, уводит нас в катакомбы и пещеры. Мы заслоняемся друг от друга гаджетами и симулякрами. Мы попусту растрачиваем драгоценное коммуникативное вещество, нашу продуктивность, наше дарование на войну друг с другом. Каковы перспективы? Если ничего не предпринять, в конечном итоге мы все друг друга перебьем — и неизвестно, возникнем ли заново. В неприкосновенности останется только огромная страна с ее запасами воды и лесов. Вам нравится такая перспектива? Я, конечно, понимаю, что это очень важно — сохранить, не продать леса и воду. Но кто всем этим будет пользоваться? Нас-то не останется.

Понравился материал? Помоги сайту!