9 октября 2017Театр
145

У нас, наверху

«Волшебная гора» Константина Богомолова в «Электротеатре Станиславский»

текст: Антон Хитров
Detailed_picture© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

Среди площадок, принимавших Константина Богомолова, Электротеатр больше других заточен под эксперимент; неудивительно, что свой самый радикальный проект режиссер создал именно здесь. «Волшебная гора» перекликается с его литовским шедевром «Мой папа — Агамемнон» и ленкомовским «Борисом Годуновым», вернее, с их отдельными сценами. И все же это первый спектакль, где Богомолов полностью отказывается от нарратива: его главный сюжет — то, что происходит между залом и сценой здесь и сейчас.

Афиша с именем Томаса Манна — практически розыгрыш. Если в «Мушкетерах», вольной театральной фантазии, почти никак не связанной с книгами Дюма, Богомолов сохранил хотя бы набор персонажей, то здесь ему не понадобились ни текст, ни даже фабула «Волшебной горы». Только одна деталь непосредственно происходит из романа, чей сюжет разворачивается в швейцарском туберкулезном санатории: это несмолкающий сухой кашель, который вы начинаете слышать, едва заняв место в зале. Вы смотрите по сторонам — возможно, чтобы предложить больному соседу мятный леденец, — но не видите, кто кашляет. Лишь через несколько секунд вы понимаете, что вас надули: раздражающий звук идет из динамиков.

Время, проведенное в театре, — не настоящая жизнь, а, скорее, механическое движение к смерти.

Но с началом действия кашель не прекращается. «Волшебная гора» — самый камерный спектакль Богомолова, в нем заняты всего два артиста: сам режиссер и блистательная прима Электротеатра Елена Морозова. Лариса Ломакина, бессменный сценограф Богомолова, соорудила для них тесную металлическую коробку, изъеденную ржавчиной (как тело — болезнью, может подметить чуткий зритель). Из полутора часов первые минут сорок-пятьдесят в этой коробке почти ничего не происходит: режиссер, обняв колени, сидит в углу, а Морозова кашляет — часто и мучительно. Люди в зале тоже начинают кашлять — скорее, непроизвольно, чем нарочно: запомним это очень важное обстоятельство. Раз в десять-пятнадцать минут актриса прерывает молчание, выходит к авансцене и читает пейзажную лирику русских поэтов — Николая Некрасова, Николая Заболоцкого, Варлама Шаламова. А потом опять начинается пытка кашлем.

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

К моменту, когда спектакль резко набирает темп, самые нетерпеливые успевают покинуть зал. Оставшихся режиссер награждает дивертисментом — пятью бодрыми скетчами собственного сочинения. Все сюжеты — про смерть: интервью гениального музыканта, который заставляет публику слушать тишину, играя на органе из трупов; допрос женщины-математика, которая убила своих малолетних учеников, руководствуясь тем, что конец неизбежен, а лучшее решение математической задачи — самое короткое; покупка квартиры с видом на кладбище и так далее. Богомолов отлично знает, что хороший черный юмор — всегда больше чем юмор: смех — это реакция на неразрешимое противоречие, поэтому комедия, как ни парадоксально, — лучший способ говорить о смерти.

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

К «Волшебной горе» Томаса Манна все это имеет больше отношения, чем кажется на первый взгляд. Капризные театралы без конца пеняют на несчастных кашляющих зрителей, но надо быть Богомоловым, чтобы догадаться сравнить театр с туберкулезным санаторием — и не с каким-нибудь, а с «Берггофом» из «Волшебной горы». Аналогия между тем очень точная: пациенты «Берггофа», престижного высокогорного санатория, живут в изоляции, у них атрофировано чувство времени, а практические навыки потеряны. Вдобавок они, совсем как люди театра, любят говорить о своем особом положении: дескать, «у нас, наверху» — не то что «на равнине».

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

Пока Богомолов тянет паузу, а Морозова надрывно кашляет, невольно думаешь о том, что время, проведенное в театре, — не настоящая жизнь, а, скорее, механическое движение к смерти. Стихи, звучащие между паузами, лишь усиливают это впечатление, потому что рассказывают о противоположном опыте: поэт, наблюдающий за природой, предельно сконцентрирован, каждая минута для него исполнена значения. Манн писал, что время, богатое на переживания, течет очень медленно, а скука вопреки расхожему мнению заставляет его бежать быстрее. Если следовать логике режиссера, выходит, что созерцание продлевает жизнь, а театр, его суррогат, — сокращает.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319756
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325170