25 мая 2018Театр
146

Не верю

«Смута» Владимира Мединского в Малом театре

текст: Антон Хитров
Detailed_picture© Евгений Люлюкин / Малый театр
1.

В «Игре престолов», главном историческом эпосе нашего времени (даром что к реальной истории он не имеет ровным счетом никакого отношения), мир монстров и мир людей разделяет высокая ледяная Стена. Монстры, правда, исчезли тысячу лет назад, и теперь защитники Стены воюют с точно такими же людьми, которым просто не повезло родиться по ту сторону. «Игра престолов» трактует это как чудовищную, гибельную для всех ошибку. «Стена», дебютный роман Владимира Мединского о Смутном времени, содержит ту же метафору, но с одним важным отличием: автору мир со стенами очень, очень нравится.

1609 год. Страной пытается править Василий Шуйский. Польский король Сигизмунд осаждает Смоленск — западный рубеж русской обороны. Малодушные купцы предлагают сдаться на милость полякам, но стойкий воевода Шеин готовится держать осаду. Далее читатель раскрывает две детективные интриги — кто в городе помогает полякам и где спрятана карта сокровищ, зарытых при строительстве крепости, — а попутно учится любить Родину и не любить остальные страны.

«Стена» вышла в 2012 году, незадолго до назначения Мединского на министерский пост. Литературный критик Роман Арбитман вычитал там путинскую цитату про сортир, слегка переиначенную на старорусский манер, случайно запустил мем и спустя три месяца — по слухам, не без помощи министра-литератора — лишился работы в саратовской газете. Между тем судьба романа складывалась неплохо: сначала его поставили в Смоленском драмтеатре, потом «Россия-1» сняла телефильм и вот теперь — спектакль в Малом театре, вышедший в неизвестно чьей инсценировке (информации нет ни на сайте, ни в программке) и в режиссуре Владимира Бейлиса. В Малом патетичную «Стену» зачем-то переименовали в пресную «Смуту», уточнив время действия спектакля: полное название постановки — «Смута. 1609—1611».

2.

Может, это хотя бы красиво? Как-никак, дорогой костюмный спектакль о XVII веке? Да нет, в общем-то некрасиво. Главное украшение спектакля — борзые собаки короля Сигизмунда: они в самом деле фантастически хороши. Но есть один нюанс: животное на сцене — худший враг бутафории, рядом с ним все смотрится ненатурально. Особенно картонные крепостные стены с плохо заделанными швами и просветами.

Сценография Виктора Герасименко — неуклюжий компромисс между современным театральным дизайном и привычным Малому реализмом: декорация вроде как изображает конкретную Смоленскую крепость, но при случае может побыть и польским кабаком, и ставкой Сигизмунда. Видеодизайн Дмитрия Герасименко — вырвиглазная коллекция православного китча: от огромного, во всю сцену, плачущего лика Богоматери до парящей над пожарищем белокаменной небесной церкви. Нарисовали бы по старинке писаные задники — было бы, по крайней мере, оригинальнее.

© Евгений Люлюкин / Малый театр
3.

Все великие пропагандисты — превосходные рассказчики. Мединский, судя по спектаклю «Смута», — посредственный пропагандист: драматургия — самая большая слабость этой постановки. Если не брать во внимание пару подлецов с их банальным шкурным интересом, совершенно неясно, что движет людьми с той и с другой стороны. Cмоляне, к примеру, похожи на рой насекомых, которых волнует лишь общее благо. Автор! Режиссер! Расскажите вот об этом отдельно взятом герое: зачем он обороняет город, почему не сдается, не предает, не бежит? Чего лишится конкретно он, если поляки займут крепость? Почему я должен за него болеть? Потому что он — патриот? Или потому что патриот — я?

Индивидуализированными, личными мотивировками наделены, по сути, только два «положительных» персонажа — причем только на словах: причинно-следственные связи в их поступках все равно не прослеживаются. У Григория Колдырева поляки убили отца. Он узнает об этом, доставляя важные сведения смоленскому воеводе, и остается в осажденной крепости, чтобы отомстить. Что же сделает Григорий ради мести — попробует зарезать Сигизмунда в его шатре, не дожидаясь приказа воеводы? Или хотя бы забьет насмерть какого-нибудь пленного поляка? Да нет, он ведет себя так же, как если бы им двигал исключительно воинский долг.

Но Колдырев, по крайней мере, сражается за своих — чего не скажешь о его старом товарище, немецком наемнике Фрице Мейере. Поначалу Мейер бьется за Сигизмунда, потом попадает в плен и быстро переходит к русским — дескать, надоело воевать непонятно за что. Может, тогда уже не воевать совсем? Что заставляет наемника Фрица, человека с прагматичной профессией, рисковать собой ради каких-то смолян? Дружба с Колдыревым? Она не помешала ему присоединиться к походу Сигизмунда. Понравилась русская девушка? Но ведь не сразу же! Или это случилось, пока Фрица били в плену? Тогда дайте нам, что ли, услышать их первый разговор, покажите, как он принимает решение…

Создателям спектакля «Смута» в принципе неинтересен частный человек, его желания, страхи, привязанности. Но если персонажи безразличны авторам, то зрителям — и подавно.

Не менее туманна цель антагониста. О'кей, почему Сигизмунд не уходит из-под Смоленска, нам объяснили: война разорила королевскую казну, наемникам надо чем-то платить, а под крепостью якобы зарыто русское золото. Но зачем он эту войну вообще развязал? Чтобы посадить сына Владислава на московский престол? Обратить русских в католичество? Что это даст Речи Посполитой или ему лично? Каковы ставки Сигизмунда, что он потеряет, если не пойдет на Москву? Или зритель должен помнить все это из школьного курса истории?

Для сравнения: вот какую мотивацию дает Елена Гремина захватчику Константинополя в грандиозной исторической пьесе «150 причин не защищать Родину». Будущего султана Мехмета не готовили править, мальчик рос, предоставленный самому себе, пока случайно не стал первым в очереди на престол. Никто — даже великий визирь, воспитатель наследника, — не верил, что из него получится хороший монарх. Цель молодого султана предельно понятна: если он возьмет Константинополь — город, который сдерживал его предков веками, — то докажет свое право на власть.

Не знаю, стоит ли ругать артистов Малого театра, неспособных выжать из себя ни единую живую интонацию, — ведь их заставили изображать героев, полностью лишенных индивидуальности. У них нет ни прошлого, ни того, что в старом театре называли «внесценической биографией», — создателям спектакля «Смута» в принципе неинтересен частный человек, его желания, страхи, привязанности. У них там битва цивилизаций — самонадеянный, лицемерный Запад против несгибаемой России. Люди у Мединского — лишь пешки, агенты той или иной стороны. Но тут, видите ли, вот какое дело: если персонажи безразличны авторам, то зрителям — и подавно.

© Николай Антипов / Малый театр
4.

Впрочем, герои «Смуты» родились на свет, конечно, вовсе не для того, чтобы мы им сопереживали. Их настоящее предназначение — транслировать авторские тезисы. Вот такие, к примеру.

Европа была соперницей России во все времена. В отличие от Мединского, я не историк (ха-ха), но сильно сомневаюсь, что в XVII веке на Руси бытовало представление о Европе как о монолитной внешней силе. Герои «Смуты» по ту и эту стороны стены четко разделяют Россию и Европу: поляки, немцы, шведы — это «европейцы», а московиты — нет. Рассуждая о русском менталитете, персонажи противопоставляют Россию именно Европе — а не, допустим, Речи Посполитой.

Европа хочет навязать России свои ценности. Поляки в спектакле оправдывают себя так: русские — как неразумные дети, им нужны наши помощь и покровительство. Захватчики хотят подарить России не только истинную веру (это как раз вполне понятно), но и хорошие дороги и просвещение. В представлении министра культуры современные европейцы видят Россию темной, отсталой страной с ужасными дорогами — а значит, и четыреста лет назад видели так же.

Русским и европейцам никогда не найти общий язык. Стена, которую Мединский вынес в название романа, — не только крепостное сооружение, но и невидимый метафизический барьер, мешающий европейцу постичь Россию: об этом — заключительный монолог Сигизмунда. В культурный диалог верят лишь наивные, прекраснодушные дураки — вроде молодого ксендза, в котором автор, очевидно, хотел изобразить современного либерала.

Пытки — это о'кей. Правая рука смоленского воеводы, подозрительный до паранойи Логачев — мастер выбивать показания под пытками. Соратников его методы не смущают. В романе персонаж носил очки и слегка стилизованное имя Лавр Павлинович. В театре такой откровенности постеснялись и оставили только очки.

Обман во благо России — это не обман. Помните знаменитую цитату министра о 28 панфиловцах? «Даже если бы эта история была выдумана от начала и до конца, даже если бы не было Панфилова, даже если бы не было ничего — это святая легенда, к которой просто нельзя прикасаться. А люди, которые это делают, — мрази конченые». Интересы России как мерило исторической правды — кредо Мединского-ученого. Примерно так же рассуждает его литературный герой — владыка Сергий, подделывая мироточивую икону, чтобы народ воспрянул духом. Правда, потом архиепископ кается. Но не людям, а Богородице — она, дескать, поймет и простит.

5.

«Смута» по-родственному похожа на памятник святому Владимиру — другой патриотический проект, вдохновленный министром культуры. Что с этим несчастным памятником не так? Он большой и уродливый? Да мало ли в Москве больших и уродливых скульптур! Просто князь похоронил исторический вид Боровицкой площади. Беспомощный роман Мединского на сцене Малого театра — все равно что статуя работы Салавата Щербакова на фоне Кремля. Это не просто стыдно. Это непатриотично.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20249368
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202416014
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202420331
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202425567
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202426910