11 марта 2019Театр
226

«Советский Союз прорастает изнутри — в людях»

Майя Туровская: первые воспоминания

текст: Аня Жук
Detailed_picture© Ольга Филинская

На минувшей неделе в Мюнхене ушла из жизни Майя Туровская. О встрече с выдающимся историком театра и кино, сценаристом и культурологом вспоминает молодой московский театровед Аня Жук.

В конце мая 2018-го я приехала в Германию — посмотреть несколько спектаклей для своей диссертации о современном немецком театре. Путешествие началось в Мюнхене. О том, что мне предстоит встреча с Майей Туровской, неожиданно сообщил мой научный консультант Владимир Колязин («Аня, я договорился с Майей Иосифовной, она ждет, как прилетите — сразу звоните ей»). Это был тот самый момент, когда ты в свои 26 лет чувствуешь себя еще слишком инфантильным для того, чтобы встретиться с человеком, который прожил эпоху — да и сам являлся эпохой. Но отступать было некуда.

Сразу по прилете в Мюнхен я поймала себя на странном ощущении, принадлежащем, скорее, прошлому столетию и будто воскресшем из воспоминаний Нины Берберовой, — мне предстояло посетить эмигрантку Майю Иосифовну Туровскую, стать свидетелем ее сегодняшнего быта, обменяться новостями: о моем начинающемся мире и ее наполненном событиями пути целого века. Я перечитывала ее тексты и открывала для себя новые — мне хотелось поговорить с ней по существу и потому казалось важным заранее понять ее язык, понять, как ей, искусствоведу универсального типа, удавалось с одинаковым аналитическим блеском писать и о театре, и о кино, и о Марии Бабановой, и об Андрее Тарковском. Едва ли не более важным казалось найти перед встречей верные вопросы о самой жизни — было очевидно, что Майя Иосифовна принадлежала к породе, описанной в книге «Люди в темные времена» Ханной Арендт.

И чего скрывать: когда я бежала по самому центру Мюнхена, покупая по дороге в кондитерской пирожные, то думала еще и о том, как бы, прикрывшись профессиональным интересом, разведать ее секрет долголетия.

Беседа проходила стремительно: я была в Мюнхене всего несколько дней, а расспросить хотелось о многом. Для Майи Иосифовны, как оказалось, наш разговор тоже представлял определенный интерес. Когда через два часа после начала беседы я поинтересовалась, не устала ли она, Туровская отмахнулась: «Что вы, это же по работе, я от работы никогда не устаю». Еще через два часа я увидела, что она оперлась на руку и слегка побледнела. «Не буду спорить, я немного устала. Но вы приходите завтра — прогуляемся. Для меня это важно. Я же вас (имелось в виду мое поколение. — А.Ж.) совсем не знаю. Мне очень интересно».

Иногда она действительно разглядывала меня с не меньшим любопытством, чем я ее, — например, когда я спросила ее о книге про Бабанову. «Ага, а вот это интересно. То есть вы ко мне пришли как к автору книги о Бабановой, а не об Алле Тарасовой, например. Это о многом говорит».

В свои 94 года Туровская сохраняла острый ум — беседа всегда шла вперед, и была только одна мысль, которую Майя Иосифовна повторяла несколько раз, то и дело к ней возвращаясь: «Для меня оставалось загадкой, почему я двадцать лет не могла устроиться на работу. Чем я не подходила? А сейчас я очень хорошо это понимаю. Я для чего-то везде писала в анкете, что у меня два высших образования. Мне казалось, что это хорошо, а сейчас я понимаю, что в те годы для работодателя это было чем-то необычным, странным — “чего от нее ждать, раз у нее аж два высших, [непонятно,] будет ли [она] хорошим исполнителем, — сложная, наверное”. Никогда не пишите в анкете ничего лишнего!» Когда я спросила о том, зачем нужно было оканчивать МГУ, если ее так заинтересовало театроведение, она ответила: «Я знала, что отец бы расстроился, если бы я бросила филологический».

Потом я спросила ее о том, почему она уехала из страны во время перестройки. «Понимаете, Аня, переехали дети — так сложилась жизнь» — ответив сперва так, Майя Иосифовна пошла прогуляться по квартире. Потом глубоко вдохнула, села на диван, прижалась к самой стене, сложила руки и, словно обиженный ребенок, произнесла: «Я вам отвечу. Если бы мне было можно выезжать в течение всей моей жизни, я бы сейчас, скорее всего, жила в Москве. Но мне всегда было все нельзя-нельзя-нельзя — понимаете? А здесь мне все можно».

— Вам нравится в Мюнхене?

— Да, тут очень спокойно.

Квартира Майи Иосифовны окнами выходит на центральный рынок, Viktualienmarkt, в двух минутах от Мариенплац — самый центр. На звонке, как везде в Европе, написана только фамилия — но я, не привыкшая к этому, от волнения искала номер квартиры, сетуя, что не спросила его заранее. Заметив фамилию TUROVSKAYA, поняла, что пришла туда, куда нужно.

Из окон единственной комнаты виден изысканный рынок — ты находишься в самой гуще событий и можешь каждую минуту наблюдать за тем, как кипит жизнь большого европейского города. Единственное неудобство — всегда ощущается присутствие людей, от этого можно устать. Но Майю Иосифовну это обстоятельство как раз не беспокоило — она уже не очень хорошо слышала. Спокойная, светлая квартира с большими окнами и видом на бурную мюнхенскую жизнь была как будто идеально создана для нее.

Сразу было очевидно, что с ней можно общаться только на равных — с уважением, но без всяких комплиментов: честный разговор, никакой светскости. Увидев пирожные, Туровская спросила: «Вы думаете, я все это съем?» — и выразительно на меня посмотрела. «Майя Иосифовна, я на это рассчитывала», — не без иронии настойчиво произнесла я. Она улыбнулась — и в этот момент стало понятно, что мы найдем общий язык.

«Я пойду ставить чайник, а вы мне очень конкретно скажете, для чего пришли. Я сейчас почти не слышу и в театр последние два года не хожу, последних событий не знаю. Мне надо понимать, чем я могу вам помочь».

Я начала спрашивать о театре, который для меня и моего поколения уже был историей, а для нее оставался живой театральной жизнью; она успела увидеть на сцене Вахтангова и Таирова. О том, каким был МХТ времен ее молодости — родившись в 1924-м, Туровская стала активно посещать театр с десяти лет, примерно с 1934 года. Она рассказывала, как жила рядом с Камерным театром и вечерами разговаривала с Алисой Коонен, когда та после спектаклей бродила кругами по улице. Она вспоминала какие-то важные детали — вроде особенности взгляда Коонен: зрение у Алисы Георгиевны было испорчено несовершенной кинематографической техникой, и она «все время моргала», «смотрела чуть поверх».

— Мне всегда было все нельзя-нельзя-нельзя — понимаете? А здесь мне все можно.

Внезапно я поняла, что в жизни не думала встретить человека, наблюдавшего за театральным процессом тех давних времен, — и задала вопрос, который, казалось, навсегда останется для меня загадкой. Чье влияние стало определяющим в момент встречи Таирова и Коонен — ее дарование и театральная школа Станиславского или его самобытное режиссерское начало? Туровская долго рассказывала о том, как они работали, о чем они думали, как вдруг произнесла ключевую фразу: «Он сделал из нее, конечно, абсолютно иную актрису».

Мы долго говорили о том, что в 1930-е годы для зрителя выбор театра был выбором жизни, ее стиля и образа. Зритель был предан одному-единственному театру — и не покидал его: мхатовская публика ходила в МХТ, таировская — в Камерный. Майе Иосифовне было очень важно, чтобы я до конца поняла, насколько коренным образом эта атмосфера в искусстве и обществе отличается от современной, где все течения, все школы и методы переплетены — и их уже невозможно отделить друг от друга, когда режиссер пользуется всеми доступными ему инструментами театра, а зритель должен успевать увидеть все.

Я спрашивала ее о самых значительных и ярких театральных впечатлениях ее жизни. Майя Иосифовна вспоминала о «Трех сестрах» Немировича-Данченко, об очередях в МХТ, в которых можно было провести всю ночь, а утром отказаться от покупки билета — если выяснялось, что будет играть «не тот», не любимый состав. Особым впечатлением были гастроли в Москве театра Berliner Ensemble: «Уж сколько наш российский театр создал направлений, сколько мы знаем разных театральных течений — но в 1957-м у всех буквально отпала челюсть от удивления, от той дистанции, с которой актер Брехта читал драматический текст. Россия до 1957 года такого не видела».

Много говорила и я — Майе Иосифовне было интересно, что происходит сейчас в России: «Еще недавно я каждый год ездила в Москву, ходила в театр. Но сейчас уже не езжу». Я рассказывала о современном российском театре, о лабораториях, о фестивалях, о чем-то захватившем меня «Дон Жуане» Анатолия Шульева в театре Маяковского, когда она спросила о совсем молодой режиссуре. Туровская расспрашивала и о моей работе, о том, есть ли деньги на издание журнала «Жираф», — и снова напоминала о том, что не стоит писать лишнего в анкете при поступлении на работу.

Говорили и о немецких премьерах, которые я успела увидеть в Мюнхене, — например, «Из мертвого дома» Леоша Яначека в постановке Франка Касторфа. Туровская обещала сходить: «Я, конечно, уже почти не слышу и в театр не хожу. Но это увлекательно, сяду поближе».

Когда мы дошли до разговора о ГИТИСе и о социально-политических новостях, Туровская задумалась — в ней еще сильны были воспоминания о свободном духе 90-х и, возможно, 2000-х, так что многое ей казалось удивительным. Минут десять ей понадобилось, чтобы что-то для себя понять. Ее глаза удивленно горели, она энергично думала — и потом вдруг уверенно сказала: «Я все поняла. Советский Союз прорастает изнутри — в людях».

В этой способности за несколько минут осмыслить совсем новое для нее время и так ясно сформулировать ключевое его свойство была вся Туровская. До последнего — стремление жить только вперед, не желая оставаться в рамках собственных когда-то сформированных представлений о жизни. Возможно, все дело в количестве исторических переломов, выпавших на ее судьбу: лишь с этой готовностью принимать новое и можно выжить.

Когда я пришла к ней на следующий день, Майя Иосифовна решила накормить меня обедом — на своей кухоньке размером с небольшой чулан. «Эта кухня невероятно маленькая, но именно этим она мне и удобна». По периметру квадрата стен шли подряд раковина, стол и поверхность для хранения бытовых вещей, в углу прятался небольшой холодильник. Посередине оставалось лишь одно сидячее место, с которого можно было дотянуться до любого уголка кухни. С учетом возраста Туровской все это выглядело действительно довольно практично. Суп был кислый, явно щавелевый. В ответ на мое «спасибо, вкусно» из соседней комнаты донесся твердый голос: «Я очень люблю щавелевый суп, но здесь щавеля не достать, я просто добавляю кислоты». А из чего же тогда суп? «Шпинат», — не без неприятия в голосе ответила она. По этой интонации я поняла, что Мюнхен так до конца и не стал для нее домом.

Я пыталась представить себе, каково это — десять лет быть невыездной за представление в Мюнхене фильма «Обыкновенный фашизм». Туровская, прожив после этого полвека, недоумевала: «Странно, но донос на меня написал не соотечественник и даже не гэдээровец, а местный житель, из ФРГ. Что ему было надо? Что он такого услышал [в “Обыкновенном фашизме”]?» Каково это — двадцать лет, десять из которых — после смерти Сталина, не иметь возможности устроиться на работу? Зато сколько было написано книг… «А что было делать? Писала по необходимости…»

За два дня нашей беседы в свои 94 года Майя Иосифовна, помнившая все детали и все имена, забыла только одно название — своей последней книги. Я гадала, пытаясь понять, что именно она вспоминает: «“Зубы дракона”? Ваша недавняя книга?» Она посмотрела косо и вдруг сказала с большим сомнением: «Недавняя? Бог с вами, она вышла в 2015 году, не то чтобы свежая…»

Майя Туровская гораздо больше, чем я в свои 26, жила в моменте «сейчас».

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20245071
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246625
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413189
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419660
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423728
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202429028
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429678