Мир после QR-кода

Масок нет, но есть другое

— А где моя маска? — зловеще спросила я молодого мужа, не найдя свою на комоде, точнее говоря, на проигрывателе.

Дело в том, что молодой муж часто перекладывает вещи или выбрасывает, чтобы не захламлять (дай ему волю, тут бы были один матрас и один свитшот). Но тут дело было серьезное. Маска стала социальным пропуском. О чем говорить: у нас двое бездомных сидели в масках у «Пятерочки».

— Вот тут лежала… — сказала я, похлопав по проигрывателю, будто он мог хранить ее тепло.

Молодой муж растерянно посмотрел на место, где лежала, и автоматически сказал:

— Я не брал.

Пыль была протерта, значит, он все перекладывал, напрашивался простой дедуктивный вывод.

— Я свою положил в пакетик.

— А давай-ка посмотрим пакетик, — сказала я голосом следователя.

Действительно, в пакете лежали две маски.

— А как мы поймем, где моя, а где твоя! — возмутилась я — не знаю почему, как будто это противоречило каким-то изоляционным мерам.

— А нечего было ее туда сувать! — в минуты ужаса и гнева муж переходит на екатеринбургский прононс. — Сувала, и вот теперь!

Действительно, сувала маску — и вот результат. Имело ли это хоть какое-то значение, когда поутру появились фотофакты скученности из метро.

— Масок по-прежнему нет? — спросила я свою аптекаршу; та скорбно развела руками. — Ну тогда мне валерьянку, пион, как обычно.

— Боярышник давать?

— А вот боярышник пока есть.

— Смотрите, а еще появилась валериана форте.

В это тревожное время, когда маски на вес золота, остается только форте. Никакого пиано.

Кто же ждал, что нас ждут проверки на дорогах? Думалось, что раз заявительный характер, то и проверить могут на улице, избирательно, но чтобы вот так?

Мы думали, этот мир есть только на Ivi.

Если введут это по передвижению по району, заранее предвижу очередь в подъезд. «Вы в какую квартиру? — Я из 42-й, за валерьяной форте выходила… — Разберемся, за какой вы валерианой!»

Магний либо короб

— Какая тревога?! Посмотри на меня — никакой тревоги, — сказала Леночка К., то ли отъезжая, то ли паркуясь. — А все магний бэ шесть. Тьфу, просто, без бэ шесть. Магний, Саша. И не сердце это у тебя, а невралгия.

Во время пандемии стало болеть сердце. То ли за все человечество, то ли эгоистически. То ли QR-коды так подействовали.

В ленте раздавалось паническое. Русская интеллигенция не хочет читать Mos.Ru. Она хочет получать информацию из своих, невраждебных рук. Можно ли нам с Васей-Петей-Иваном выехать? Можно? А если я поехала в одно место, а там взяла и пересела? Не было точных ответов. Можно, но надо оформлять. Вы же знаете нашу полицию. Ох, ах, действительно.

Только один, прочитавший Mos.Ru, с утра повторял повсюду: это очень просто. Его расспрашивали. Как пошедшего по воде аки посуху.

Многие и без QR-кодов испытывали тревогу, оплачивали психотерапевтов, плакали в углу скупо отремонтированной панельки (о чем теперь жалели, что скупо), испытывали ступор, жирели и вообще представляли собой картину Босха, связанную с разложением. Только не Леночка К.

— Сейчас от N еду, а еще такой крюк к X, отклоняюсь от рабочего маршрута. Наезжу тут с вами на сто тысяч с вашими QR-кодами, — видимо, пригибаясь от дронов ДПС, сказала Леночка. — Вчера из зума не вылезала. Продохнуть некогда.

Многие испытывали восторг от карантина — никогда столько не работал! Cколько планов! До конца карантина не обращайтесь ко мне — много работы.

Другие регистрировались на бирже труда и обсуждали крохи — тебе две пятьсот, а мне три шестьсот, охохонюшки.

Одно человечество бодро готовится выйти из карантина с прокаченными скилами. Другое вздыхает: похоже, все затянется до 2021 года, и Земля налетит на небесную ось.

В парках уже готовы с шести до восьми запускать бегущих. Это оптимисты с хорошо вентилируемыми легкими, боевой отряд. Метафора человечества, когда снимут карантин. Стартовая лента прорвана — и мы бежим со скилами к победе (Леночка К. возглавляет).

— Полиция ушла из парков! — триумфально объявила Леночка с пробежки. — Мы с утками в недоумении!

Действительно, об этом было в Писании — и полиция уйдет из парков, и будет день 32-й.

Было назначено свидание с артистом С. у «Фикспрайса».

Артист С. был с двумя самошитыми сумками — выцветшие пионы и угасшие флоксы — эпохи 70-х. Пионы и флоксы были набиты пакетами сока.

— Я ж с тех пор, как минералку пить перестал, — со значением сказал артист С. (очевидно, есть в жизни момент, когда люди перестают пить минералку), — за соками сюда хожу.

Артист С., как и Леночка, не может сидеть на одном месте.

— А куда ж ты, Валя, ходишь? — сочувственно поинтересовалась я.

— В поликлинику езжу, — рассказал о своих карантинных ухищрениях артист С. — У меня ж ДМС. На рынке каждый день.

Звонил артист Х.

— Ну вы как? Не переругались? А то многие сейчас напряженно, — сказал он и закрыл дверь (видимо, чтобы не создавать лишнее напряжение). — А я, Саша, приспособился. У меня желтая такая накидка, псевдо-«Яндекс.Еда». Ну едет на велике гастарбайтер, ну и фиг с ним.

— Так а короб «Яндекс.Еды» у тебя есть?

— Короба нет. Они сейчас на «Авито» знаешь сколько?! Миллионы! — печально сказал артист Х.

Где-то в театре у нас лежал этот короб, от спектакля. Он может спасти сегодня жизнь. По крайней мере, избавить артиста Х. от тревоги.

Либо магний, либо короб.

Лишенные парков, стали преступно много гулять. Среди домов. Врачи написали, что легкие, лишенные кислорода, — легкая добыча для вируса.

Но страх гулять беспредметно не отпускал.

Поэтому скупались тонны странной еды.

Гуляли, потряхивая кардамоном в авоське как удостоверением, шли среди сталинок. С восторгом осматривали выпуклый, как гематоген, цоколь. Любовались клумбой, похожей на могилку. Чьей-то городской рукой взрыхленные, росли скудные цветы.

Опьяненные солнцем и природой, мы повернули за угол и столкнулись носом с полицией.

— А какая лепнина, посмотри… — повторил мою фразу молодой муж, и, фальшиво уставившись в пузатые надподъездные цветы, мы проскользнули со своим кардамоном и нырнули в «Биллу». Полиция куда-то шла по делу, и мы ей были неинтересны.

В «Билле» мы купили тоже ряд ненужных вещей — малиновый крем-мед, икру камбалы и пакет редиса — и снова ушли во дворы, мимо могильных клумб, домой, домой, писать, есть редис.

Пока у нас все жаждали покаяния от мэрии, предрекая новую вспышку от столпотворения в метро, в Брюсселе средь цветущих сакур бежали, не чуя дистанции, беспечные брюссельцы.

Полицейские были бессильны. Конечно, заразиться среди брюссельских цветов романтичнее, чем в тусклом переходе в Текстильщиках.

Человечество разделилось на тех, кто все еще сидит и верит, что спасает (они уже выглядят узколобо), и тех, кто зрит экономические последствия и призывает исполнить цивилизационную иммунизацию (прочла).

Вчера под окном кто-то пьяно плакал: я просто хотел в магазин…

Плакал и не уходил.

И снял шестую печать, и сказал выходить на улицу только с паспортом, чего не было от Рождества, и метрополитен сделался неподвижен, и Крещатик обезлюдел, и звезды упали на землю, как каштановый цвет, потрясаемый ветром, и прозвучал голос: нельзя ни гостей, ни в гости, ни гостей, ни в гости, ибо пришел великий день и никто не может устоять.

Пасха в апокалипсис

Перед Пасхой пошли в дальнюю экспедицию. Омываемые дождями, изрешеченные градом, пробирались в «Мяснов», как Амундсен к Южному полюсу. Пели на проталинах скворцы, две женщины в масках ели на лавочке мороженое. Умытые ливнями, стояли безлюдные детские площадки, увитые лентой, как места преступления. Пробивались сквозь мерзлую московскую землю крошечные нарциссы. В магазине взяли кулич.

— А еще надо творожную пасху, — сказала продавщица и достала из холодильника. — Не знаете, что это? Вот так берете — и едите как творог, а она вкусная, с цукатами, с изюмом.

Мы не знаем? Да мы побольше вашего, у нас фамильная в Киеве хранится деревянная форма с вензелями ХВ XIX века, можно сказать, еще бабушке нашей девочкой готовили — а бабушка у нас 1906 года рождения, с царем обедала однажды (была какая-то вечеринка для дворянских детей) — так вот, нашу пасху начинали загодя готовить, такие-то сливки покупать, такой-то творог, варить, процеживать, а эти ванильные марли, а эти слои какао, а вы нам тут суете пластиковый контейнер. Но взяла и слова, конечно, не сказала про нашу бабушку. Бабушка в таких случаях говорила: не унижайся.

Взяли и утку, и барабульку, и мидии, и шенен блан — и так с куличом в авоське и двинули, чеки держа наготове.

И снова выглянуло солнце среди жирных, как взбитый творог, облаков.

В ленте наши моют творог с мылом, и мыло это просачивается.

— Масок, конечно же, да-да, нет? — в аптеке это стало формой приветствия.

— Нет, но, вы знаете, есть японский морской коллаген, — искренне восхитилась моя аптекарша.

Ясно, что время идет, коллаген уходит, и, если мы все же будем жить без масок, хорошо показать миру лицо, наполненное коллагеном.

Правила релиз — спектакль выйдет только после всех мероприятий, посвященных коронавирусной. Нет, а то мы во время собирались. Пройдут одни мероприятия, наступят другие.

И так сердце защемило — вспомнила, как репетировали. Как пройдешь мимо сцены, сбрызнешь руки санитайзером, а там актеры уж собрались.

Муж, который играл в «Марвел», вдруг спросил:

— А на какой полочке у нас Рильке стоял?

Искусство жжет наши сердца. И никакой японский коллаген не поможет.

— Испекла куличи, шесть штучек, — заявила Ольга Ивановна в СМС. — Они оказались такими вкусными, что слопали уже три! А еще сделала творожную вареную пасху в форме, завтра выложу.

Куда она выложит, не знаю, потому что соцсетей у нее нет, — очевидно, на блюдо.

— Будет красная рыбка, — перечисляла Ольга Ивановна, — сама солила, холодное (куриное добавлено, это ниже уровнем, но пусть), салат типа оливье (здесь таится загадка, где отхождение от рецепта), тюлька в коробочке почищенная и без косточек, очень вкусненькая (здесь столько вопросов: кто чистил, почему в коробочке), салат со скумбрией, колбаса-ветчина (пренебрежительно, потому дефис), шампанское и т.д.

На вопрос, будут ли гости, — а гости были всегда, как прихожане в храмах, — Ольга Ивановна ответила с легкой печалью:

— Мы законопослушные. Нас Зеленский попросил гостей не звать, — мама уважительно отнеслась к личной просьбе президента. — А что ты хочешь. У нас даже службы по телевизору нет — так как в Лавре заболели 100 священнослужителей (Уэс Андерсон с секундным кадром). Вот и тетя Лена сидит одна дома с собачкой.

Как же так, возопила я, а тетя Нина? Тетя Нина так на пятом этаже и просидит и не зайдет? Сорок пять лет дружбы погребено самоизоляцией?

— Нина сидит тут одна, — было тут же сказано. — Испекла кулич и будет его есть сама с рижским бальзамом. Зеленский же сказал — нельзя ни гостей, ни в гости.

Картина вырисовывалась скорбная. Сквозь перекрытия — с пятого этажа на десятый — праздновали они Пасху впервые за все эти годы.

— Все по домам, мусор даже собирают и потом когда-нибудь выбросят. И транспорт не ходит, — рисовала картину апокалипсиса Ольга Ивановна. И снял шестую печать, и сказал выходить на улицу только с паспортом, чего не было от Рождества, и метрополитен сделался неподвижен, и Крещатик обезлюдел, и звезды упали на землю, как каштановый цвет, потрясаемый ветром, и прозвучал голос: нельзя ни гостей, ни в гости, ни гостей, ни в гости, ибо пришел великий день и никто не может устоять.

— А самые опасные выходы — в аптеку, — добавила Ольга Ивановна. — Но у нас еще смесь для кулича, Игорь купил много еще в прошлом году.

Вчера ездила говорильня по району и говорила неразборчиво, ветер уносил голос в сторону опоясанных лентой Сокольников, но представлялось что-то такое: граждане, Христос воскресе, соблюдайте меры…

Иной раз под окном слышны крики.

— Дима, открой! — и действительно: соседка моя Татьяна Николаевна кричит и стучит в окошко припаркованной «Хонды».

На мгновение «Я люблю тебя-я-я, ты услышь меня-я-я», разносимое из «Хонды» ураганом, стихло. Дима открыл. Мать принесла ему обед.

Дима самоизолировался в машине. Его можно понять. Раньше вся его многочисленная семья из квартиры уходила на работу со своих сорока квадратных метров. Сейчас — нет. Не знаю, есть ли у него в «Хонде» зум-вечеринки.

Зато он, как дозорный, видит, как, раскинув руки, проехал на велике сквозь ураган доставщик «Яндекс.Еды», старуха сняла маску и плюнула на пальцы, чтобы пересчитать деньги, — и прочие торжественные моменты бытия.

Одноклассники как бонус карантина

С карантином я обрела одноклассников. Они ворвались в зум большой, шумной, геополитически пестрой компанией.

На их фоне моя жизнь в пределах Третьего транспортного кольца оказалась тусклой.

Одноклассники жили 20 лет на островах архипелага Новая Каледония, летали на вертолетах над лазурной водой, парили на картах, ныряли рядом с китами, бежали в гидрокостюме по кромке прибоя. Вдыхали аромат крупных франжипани. Или водили туры по Африке от Ботсваны до Ганы (прожив там тоже 20 лет, приехали послами, а влюбились опять же во французов, двое детей). Теперь они были послами пинотажа и перебирали винные фермы. Дети многих (от французов) невероятной красоты учились в Париже — отчего они все встречались там и светски выпивали; тот же пинотаж. На израильских верандах за их спинами свисали диковинные плоды. Улыбались дети, бегали борзые. На юге Испании сидели они в собственных домах (периодически подсаживался муж — ну, француз, как вы понимаете). Где-то там у кромки прибоя, подходящего к дому, бегали здоровенные комбинированные дети.

Что мы могли противопоставить всему этому? Показать картонную афишу за спиной? Трясти стопками рукописей? Демонстрировать декорацию спектакля в Театре на Малой Бронной, репетиции которого были грубо и нетактично прерваны мировой эпидемией? Когда шел процесс, кружево ткалось и дышало?

Был вызван из соседней комнаты молодой муж. Вот, это все, что у меня есть.

Кто-то застрял на карантине в Париже, его же проклиная, желая вернуться на острова (которые я еле-еле нашла на карте, справа от Австралии, ряд точек), с дочерью, которая станет в Париже художником. Кто-то не может выехать в Москву к мужу-пилоту в Домодедово.

Перечисляли жизнь. Кибуцы и птицефермы, адаптацию и победы, троих детей (многие уже служат в израильской армии). Жизнь, растащившая всех по полушариям, восхищала.

Одно беспокоило. Я не могла вспомнить — лицо Надьки Жуковой в зуме.

— А это склероз, надо было пить омегу, а ты пожлобилась, — сказал мозг. — Вот теперь мучайся.

Вот она, старость. Она приходит постепенно, эпизодами: сначала Надька, потом все остальное.

Потом меня успокоили: Надька ушла в медучилище до твоего прихода.

Облегчение. Я-то пришла в десятый-одиннадцатый класс, в «приличную» школу в центре, куда меня перевела Ольга Ивановна, приложив «столько усилий», из районной, где «одни уголовники».

Все лица в зуме я помнила в их пятнадцатилетней версии. С вихрами и косами, с юношескими пухлостью и тонкостью черт.

Из Парижа позвонила Третьяченко, и мы проговорили два часа — так, будто мы все еще идем со школы по лучшей улице на Земле, улице Саксаганского, до ее дома на углу с Толстого, где почта.

Все вспыхнуло — и медовая коса Короповой, и бутерброды с сыром на перемене, теплые, с выступившей росой на сыре, и дребезжащий пятый трамвай из окна, и цоколь сталинки в прожекторе солнца. Времени нет, и близость этого тембра, интонации, опыта, совсем другого, человека в трубке, хотя вы не виделись десятки лет, обезоруживает.

Осталось узнать, как обзавестись домом у прибоя.

Вчера под окном кто-то пьяно плакал: я просто хотел в магазин…

Гадость спокойно сдыхает

— Эта гадость должна шесть дней полежать — и сдохнет, — авторитетно сказала Ольга Ивановна.

Пардон, переспросила я, очнувшись в затяжном разговоре с матерью своей.

— Шесть дней должна одежда полежать в прихожей, и эта гадость сдохнет, — терпеливо пояснила Ольга Ивановна. — Я же в этой одежде ходила пенсию получать за два месяца, и за квартиру пришлось стоять в очереди, правда, небольшой, поэтому в этой одежде уже на балкон идти гулять нельзя.

— Но одежды у нас верхней, ты же знаешь, хватает, — как-то по-помещицки рассудила Ольга Ивановна. — Поэтому та пока в прихожей лежит, пока та гадость не сдохнет.

Под дохнущей гадостью имелся в виду коронавирус. Он медленно погибал, аки змий, в моей киевской прихожей, пораженный маминой мудростью. В складках пуховика, в драпировках кашне или в чем там она ходила за пенсией — он сдыхал. Это могло стать новой геральдикой пандемии.

Представлялось, как вся трехкомнатная квартира усеяна пораженной, восстанавливающейся, потихоньку приходящей в себя одеждой.

Вторили моей матери и меры, принимаемые российской интеллигенцией. «Везде, где я наступала, мою средством для туалета — оно кажется мне надежным, — делились люди в соцсетях лайфхаками. — Если вирус присел на обувь, не нужно паники». Приносит ли ковид пес?

— Я пошила ватно-марлевую повязку, как велел доктор Комаровский, — сказала Ольга Ивановна (это новая величина в нашей вселенной). — Стираю и потом кипятком обдаю, и гадость эта спокойно и сдыхает.

Отчий дом представлялся местом массовой гибели гадости. Она дохла везде, спокойно и не очень.

— А потом, ты говоришь — иди гуляй на балкон, а куда, когда Киев — самый грязный город на планете, — ошеломила меня Ольга Ивановна и, как Майкл Дуглас, взяла опытную, голливудскую паузу. — Потому что горят леса под Чернобылем! Сотни гектаров — и под Бояркой, Игорь мыл окна, и между рамами — слой натуральной сажи. И в комнате сажа. Так что чем там дышать на том балконе. Формальдегиды всякие. И вообще ты знаешь, что на Киев надвигается пылевая буря?

Апокалипсис продолжался. Надвигалась великая буря Господня, и звезды скрылись, и сажа покрыла окна, и дуновение огня и дыхание пламени шло под Бояркой, и сказано было человеку: ты только одежды не касайся шесть дней, и сдохнет гадость, потому как должна полежать…

— Но вы не теряйте оптимизма. Все перекрутится, и гадость уйдет, — внезапно вернула свет в картину тотального торнадо Ольга Ивановна. — Я испекла пирог с персиковым то ли вареньем, то ли повидлом, наподобие тертого. И собираюсь выпить, помянуть Вовку (брат), сегодня у нас гробки (день поминовения), хотя закрыты все кладбища, одна бабка в Ровно полезла через забор и ночью там и застряла, так снимали спасатели, вот народ, просили: сидите дома, не распространяйте гадость…

Снова бесновались неуемные брюссельцы: на проспекте Луизы средь подернутых голубой дымкой нарциссов и уже описанных бегунов летают дроны. Когда бегуны норовят присесть к нарциссам и контактно держаться за руки, дроны подлетают и говорят: нельзя!

У нас же между сталинками на клумбе — той самой, похожей на могилку, — проклюнулись тюльпаны. Похожи на слепых котят. Неизвестно, покраснеют ли в принципе. В этом-то климате.

Из Третьяковского проезда умоляют, хватают за руки: третью вещь бесплатно. Приедьте, заберите только! Берите что хотите — три дольче габбаны, три мазерати!

Стала распространена онлайн-фотосессия: позирующие талантливо замирают возле икеевских гарнитуров.

Освоила онлайн-массаж лица. Неизвестно, та ли степень рьяности нужна, с которой я это делала. Молодой муж, вглядевшись, мудро заметил: у тебя красные покраснения.

Одежда в шкафу выглядит как старые фотографии в коробке. Приятно вспомнить, но неприменимо к жизни. «Боско» забрасывает письмами: всевозможная полоска уже в продаже. Сразу грузите в дисконты, минуя Красную площадь! Я знаю точно: всевозможное возможно!

Туроператор прислал десятипроцентную скидку. Беспокоюсь о его психическом здоровье.

Но путешествия в моей жизни присутствуют.

По вечерам одноклассница Третьяченко рассказывает мне о далеком острове Новая Каледония, где она прожила 20 лет. Остров поделен на саванну, где живут потомки каторжников, и все остальное. Риф, крупнее которого практически нет, опоясывает остров. А уж там и кораллы, каких никто не видывал, и рыбы. А можно туда? Можно, соглашается Третьяченко, но у нас на Пасифике, знаете ли, акулы. «Везде?» — пугаюсь я. Нет, в лагуне нет. Остаемся пока в лагуне. «А что с земледелием?» — интересуюсь я. Маис тяжело дается земледельцам, дорогие бананы. Зато креветки. И водное пространство. На острове Вануату танцуют, лупя по океану, танец воды прекрасные меланезийцы в венках. Кук подплывает к хвойным берегам и вздыхает: совсем как дома, как в Шотландии, елочки.

На днях переживала торнадо — крыши на Вануату сорвало, электричество вырубили, питались одним авокадо.

Майские как отсчет

После выступления президента будто бы сгустились дедлайны. Вдруг у нас осталось — всего! — 14 дней. Вдруг экзистенциальный морок рассеялся, и там постепенно, исподволь, стали выглядывать очертания прежней — или новой — жизни.

Но мы не готовы. Осталось — всего! — 14 дней! И потом наступит Судный день.

Апостол Петр и архангелы в масках спустятся и спросят: ну, как вы саморазвились? Чего достигли? Как использовали драгоценное карантинное время?

Мы танцевали зумбу, скажет растерянное человечество. Пили коктейли по зуму, где что-то запаздывало, скрипело и шуршало. Потому что какой-то идиот не выключал звук. А тот, в правом квадрате, вообще нас всегда раздражал. Мы жирели и тупели. Мы фотографировались на дачном участке с набухающими почками. Мы перебрали одежду, от чего-то отказались, а где-то, наоборот, заштопали дырки. Мы разобрали балкон и помыли окна. Мы смотрели Ivi и Netflix. И нас тошнит. Выпустите нас!

А куда ж вас выпускать, скажут апостолы в громкоговоритель, когда только по месту жительства, за исключением оказания медицинской помощи… И майский теплый ветер развеет апостольское обращение от ЦАО до СВАО и ЮЗАО.

А мы скажем: а психологи говорят, что для нас это был стресс и мы не смогли. Выучить лишний язык, укрепить тазовое дно!

А апостол Петр отведет меня в сторонку и скажет: ну хорошо, перед карантином ты обещала актерам, что за эту недельку все допишешь. Продюсерам — сценарии со словами «теперь-то уж точно, времени-то полно!»

Я скажу, дорогой Петр, архангелы, россияне. Я, допустим, утром, не ленясь и превозмогая тревогу, садилась за стол. Но писатель, дорогой Петр и, конечно же, россияне, — существо сложное. Иной день был богатый лов, и набивалось 20 тысяч знаков, а иной день — я потихоньку переходила на библейскую интонацию — была сушь великая. И потом, знаете, дорогой Петр, россияне, — то обед, то ужин, то йога: так день и промелькнул.

И отшатнутся от меня дорогой Петр, архангелы и россияне, как от чумной.

Потому что дано было человеку работать над собой в эти пусть трудные, но оплачиваемые дни, а человек — как и Адам, и все остальные — опозорился в очередной раз.

«Аминь», — скажут Петр и архангелы и отомкнут со скрипом врата, и я сяду в 714-й автобус. И поеду на репетицию.

Буратино в чулане

Работа над спектаклем в этот месяц, надо сказать, то возгоралась, то затухала.

То актеры записывали видео, искали зерно роли, устраивали прямые эфиры в Инстаграме. Шли обмен шутками и радость онлайн-общения. Потом все замедлялось, стихало, тонуло в тумане неизвестности.

Но на майские (когда стало ясно, что времени совершенно нет!) вдруг позвонил актер Е.

И спросил, можно ли ему в июне в Геленджик. На съемки.

Это ввело меня в ступор. То есть было ясно одно. С 13 мая — Судный день. Но кто-то во Вселенной планировал съемки в Геленджике.

Я спросила худрука Б.: можно ли актеру Е. в июне в Геленджик?

Все задумались. Потом звонила завтруппой и спрашивала: можно ли актеру Е., естественно, в июне в Геленджик?

— Актеры сидят, как Буратино в чулане, — сказала завтруппой печально (чувствовалось, что она против такого обращения с актерами). — Хоть бы дали им репетировать.

В Израиле уже записывали на маникюр. Сеть бургерных ресторанов — уже! — оттяпывала помещения у всех разорившихся. В Берлине бойфренду дочери кого-то — уже! — сказали выходить на работу! Актер Е. собрался в Геленджик.

— Но что, если в мае откроемся? — тревожно спрашиваю я Леночку К.

Леночка К. регулярно проверяет колонны вверенного ей театра — не заваливаются ли они от коронавируса и неявки сотрудников. Многие бежали и укрылись еще до объявления последних дней Помпеи. Но не Леночка К.

— А продать когда мы успеем, Саша? Откроется она. Билеты не за день продаются. Дай бог, дадут то ли открыться, то ли закрыться в июле, — строит прогнозы Лена К.

Пока ясно одно. В июне могут состояться съемки в Геленджике. Мир стал разомкнут. Несмотря на QR-коды и сто метров от подъезда, география расширилась — до ЮАР и Новой Каледонии.

Вновь обретенные одноклассники (отчего ты снова стала Сашкой, а то и Сашунькой) зовут в гости в необъятный, громадный, пусть пока и закрытый мир. Пока мы в зуме. Пьем на фоне диковинных плодов. Но мы махнем туда. К акулам и рифам. Отбросив QR-коды. Сразу после Геленджика.

Как только выйдем из чулана.

Понравился материал? Помоги сайту!