«Почему-то ни на одном школьном уроке сцена еврейского погрома не обсуждалась»

2 октября в Театре на Малой Бронной выходит «Бульба. Пир» — спектакль Александра Молочникова по мотивам «Тараса Бульбы». Антон Хитров поговорил с режиссером о повести Гоголя, о буме цифрового театра, работе с Константином Богомоловым и расставании с МХТ, где Молочников выпустил свои первые спектакли.

— В июле ты покинул труппу МХТ — после восьми лет работы. Сергей Женовач, который возглавил театр после смерти Олега Табакова, не стал сотрудничать ни с Богомоловым, занимавшим должность помощника худрука, ни с тобой как с режиссером. Почему ты ушел только сейчас?

— Ответ лежит в области финансов. Мне давно хотелось уйти, но нестабильность заработков останавливала, а сейчас у меня достаточно проектов, не связанных с театром, которые приносят регулярный доход, — это во-первых. Во-вторых, уверен: они бы уволили меня в этом году. Не понимаю, почему этого раньше не сделали.

— МХТ что-то потерял за последние два года?

— Все!

— За что больше всего обидно?

— Мне вообще ни за что не обидно. Как бы так это сформулировать, чтобы ты понял, что я не кокетничаю? Я вчера занимался полдня цветокоррекцией кино, параллельно готовил спектакль и еще одно кино. Поверь, мне глубоко безразлично, что сейчас происходит в МХТ. Единственное — там работают люди, которых я люблю. Кого-то из них мы когда-то привели в театр — мне важно, что с ними будет. Но, насколько я знаю, они все заняты, у них есть работа.

Обидно за филиал, который ко мне лично не имеет совсем уж никакого отношения (Сергей Женовач отказался от здания, которое вот уже пять лет строят у метро «Коломенское», теперь там будет расположен московский филиал Александринского театра. — А.Х.). Я помню слезы радости Олега Павловича, когда он говорил об этом филиале. Идея была в том, чтобы сцена один в один повторяла сцену МХТ и во время подготовки новой постановки не пришлось занимать сцену на 12 дней — можно было бы выпускать спектакль там и приезжать в МХТ только на премьеру. Плюс ко всему это расширило бы возможности артистов и режиссеров, у филиала мог бы появиться собственный репертуар. Обидно, что МХТ так бездарно от него отказался…

— С 2014-го по 2017-й ты работал над исторической трилогией в МХТ. Сначала был спектакль «19.14» — кабаре о Первой мировой войне, твой режиссерский дебют. Потом — «Бунтари», музыкальный спектакль об истории русского нонконформизма. Последний проект — «Светлый путь. 19.17» — рассказывал о революции. «Бульба. Пир» в Театре на Малой Бронной похож на эти работы?

— Думаю, он отличается — и довольно сильно. Прежде всего, это не мной написанный текст. И условности меньше. В тех спектаклях диалоги не претендовали на достоверность. Здесь больше внимания к людям, их чертам, повадкам. Я не делал раньше ничего подобного, это для меня совершенно новая проба.

— Почему именно «Тарас Бульба»?

— Константин Юрьевич [Богомолов] предложил что-нибудь сделать [в Театре на Малой Бронной]. Насколько я знаю, он хотел, чтобы все приглашенные режиссеры выбирали материал, которого от них не ждут. Он это так сформулировал: хочется, чтобы Молочников поставил Чехова, — хватит, мол, тебе уже придумывать всякие околоисторические штучки.

Потом я как-то слушал на перемотке аудиокнигу «Тарас Бульба» в исполнении Алексея Петренко. Мощь Петренко с его таким жирным темпераментом слышится даже на перемотке. Это производит невероятное впечатление — особенно когда доходит до сцены погрома. Показалось, что это нужно делать. Мы много возились с разными названиями, но как только я сказал «Тарас Бульба» — Богомолов сразу ответил «да».

У Гоголя в «Бульбе» однозначный взгляд на ситуацию, честно говоря. Учитывая, что казаки в его повести — православные фашисты, как с этим быть, не очень понятно. Захотелось создать им антитезу — и мы с Сашей Денисовой и Ольгой Хенкиной написали фактически новую пьесу, где есть две семьи: семья Бульбы и еще одна, как бы европейская, семья, во всем противоположная Бульбе. Ультратолерантная семья, которая все и всех принимает. Их линия начинается с большого торжества, где они чествуют разных борцов за права мигрантов, меньшинств и всех на свете. В обеих семьях есть дети: в европейской — дочь, в нашей — сын, Андрий. Ну и пошло-поехало. Ромео и Джульетта.

— Мигранты, меньшинства — то есть действие происходит сегодня?

— Да.

— А казаки — это вот те казаки, которые разгоняют митинги?

— Это убежденные православные фанатики, каким, по Гоголю, является Тарас.

— Для современного читателя самый спорный момент гоголевской повести — еврейский погром, описанный автором чуть ли не с симпатией. Вы с Денисовой затрагиваете эту тему?

— Да, конечно. Это не эпицентр происходящего, но одна из кульминационных точек спектакля.

— А что за подзаголовок — «Пир»?

— Европейская семья всю дорогу пирует, отмечает юбилей своего родителя. В общем-то и Бульба пирует нон-стоп. Как только они договариваются идти кого-нибудь мочить или только что кого-то замочили — отмечают. Надо сказать, наши донецкие полководцы тоже проводят время именно так. Есть видео, как они после боя все пляшут под попсу с телефона. Вообще YouTube, конечно, открыл возможность наблюдать за жизнью людей, которую раньше мы хрен бы где увидели.

Творчество Сорокина — «День опричника, например, — вдохновлено именно «Тарасом Бульбой».

— Получается, на сцене мы все время будем видеть застолье?

— Ну что я буду рассказывать? Это достаточно многофигурное действие, в котором участвует около 30 человек, постоянно меняется визуальный сет — и да, есть сцены с застольем.

— Что можешь сказать о Саше Денисовой, написавшей текст к спектаклю?

— Саша — очень, очень талантливый человек. Я это давно знаю, видел ее спектакли еще в Центре драматургии и режиссуры на Беговой. Она много сделала для этой работы. Мы с Ольгой Хенкиной предложили ей идею с двумя параллельными сюжетами, а форму повествования придумала уже она.

— Самый знаменитый «Тарас Бульба» в новейшей истории театра — спектакль Андрия Жолдака, вышедший в 2000 году. Ты его видел?

— Я не знал о нем. Посмотрел на карантине, уже сделав спектакль. Мы ведь должны были еще в апреле выпуститься. Спектакль Жолдака нужно оценивать по меркам театра 2000 года: не могу сказать, что его «Тараса» можно сегодня осилить на видео целиком, — все-таки очень долгий спектакль, но местами и очень занятный. Любопытно, что, читая в первоисточнике эпизод казачьей сечи, я представлял себе буквально то же решение, что и у Жолдака. Потом, правда, в нашем спектакле мы именно от него и отказались.

— Какое самое популярное заблуждение относительно повести Гоголя?

— Я посмотрел на видео несколько школьных уроков, причем постановочных. Учителя рассказывают о бравом доблестном рыцаре Тарасе и его заблудшем сыне Андрии. Потом для иллюзии демократии детям задают вопрос: что Андрий должен был выбрать — любовь или казачий долг? Короче, саблю он должен был послушать или член? Заблуждение в том, что они все такие рыцари офигенные. Бьются за свою землю и не дают басурманам ей овладеть. Такие свободолюбивые, настоящие мужики. Почему-то ни на одном уроке сцена еврейского погрома не обсуждалась. Вообще, мне кажется, творчество Сорокина — «День опричника, например, — вдохновлено именно «Тарасом Бульбой»: Сорокин-то уж точно видит абсурд этой всей казачьей удали.

— Какой стиль руководства у Константина Богомолова?

— В МХТ у нас были не самые простые отношения. Но могу с полной ответственностью заявить: как худрук он ведет себя примерно так, как старался бы вести себя я. У меня к нему вообще нет никаких вопросов и претензий. Он в общем-то опирается на школу руководства Олега Павловича [Табакова], насколько позволяет ему масштаб его личности. Это я сейчас без всякой иронии говорю — масштаб личности Олега Павловича недосягаем. Театр, безусловно, оживает. Его любят артисты, им интересно, они изголодались по переменам — те, с кем я работаю.

Играя спектакль, очень часто ощущаешь: приходит такой поезд мчащийся — московский зал — и впервые 10–15 минут останавливается.

— Ты не скрываешь оппозиционных взглядов. А Константин Богомолов, худрук Театра на Малой Бронной, скорее, лоялист и любит покритиковать оппозицию. Как ты к этому относишься?

— Это далеко не единственный компромисс, на который я иду. Это, может быть, сейчас заметно, с Богомоловым. Мне приятно, что ты думаешь обо мне как об оппозиционере. Но, увы, это не так. Что, я до этого не снимал фильмы на деньги «Фонда кино», который на тот момент полностью контролировался [министром культуры Владимиром] Мединским? Не сотрудничал с Федором Сергеевичем Бондарчуком? Не ставил спектакли в федеральных театрах, живущих на бюджетные деньги? Чтобы иметь дело только с людьми, с которыми у тебя совпадают политические взгляды, в России нужно, наверное, работать в «Театре.doc». Я не смогу сделать хороший спектакль в «Театре.doc», как мне кажется, потому что у меня нет этого дара — вгрызаться в современный материал. Я могу делать что-то достаточно масштабное, в том числе — с известными артистами. И с совсем начинающими. У меня это не вызывает трудностей, страхов, мне это интересно. У меня так работает мозг. Не готов я пока что оставлять его без работы, чтобы сохранить политическую стерильность.

Повторюсь, это никак не влияет на мои взгляды — но я ведь все-таки никакой не оппозиционер и никогда им не был. Я никогда не организовывал митинги. Был случай с одиночным пикетом в поддержку [задержанного актера] Павла Устинова, который мы организовали, — но это имеет отношение, скорее, к внутрицеховой этике. Есть люди условно моего поколения, которые гораздо талантливее как политики, — Илья Азар, Илья Яшин, например. Возможно, у меня получится что-то сказать своими спектаклями и фильмами.

— Я сейчас во всех интервью задаю один и тот же вопрос. Что тебя больше всего поразило из того, что случилось за последние полгода?

— Первое, что приходит в голову, — обнулилась значимость событий. События не живут дольше дня или двух.

— Попытки театра выбираться в онлайн — как ты к ним относишься?

— Мне кажется, эта волна фактически уже схлынула. У меня вообще изменилось ощущение от этой пандемии, извини, что ухожу от вопроса. Изначально я думал, что это событие, соразмерное для искусства с Первой мировой войной, которая все поделила на «до» и «после». Сейчас, наоборот, кажется, что это просто как простуда или грипп. Конечно, страшный, конечно, с кучей жертв, но тем не менее я думаю, что это наложит на нас минимальный отпечаток. Все эти выходы в онлайн — это не тенденция, у них не будет активного развития. Это просто временная мера, принятая по необходимости.

— А что насчет попыток театра выбираться в онлайн? Ты видел онлайн-проекты, которые тебя впечатлили?

— Нет, нет, вообще нет. Одно дело — когда проект сделан специально под онлайн-просмотр. Не знаю, можно ли назвать это театром, но подобные инициативы имеют право на жизнь. А вот перенос живого спектакля на видео… Это интересно только в том случае, если спектакль уже сошел со сцены. Я сам люблю смотреть записи, но это, скорее, профдеформация — нормальному зрителю это не должно нравиться.

Нельзя заменить, прости за пафос, сам ритуал похода в театр — когда зритель выделяет вечер, приходит, отключает телефон, замедляется. Играя спектакль, очень часто ощущаешь: приходит такой поезд мчащийся — московский зал — и в первые 10–15 минут останавливается. Ему приходится стоять в Бологом иль Поповке. А интернет — суть его в том, что ты кликаешь туда-сюда, переключаешься… И никакого замедления.

Поиск новых форм как в сериале, так и в театре — это прекрасно. Другое дело, что вот мы сняли онлайн-сериал (весной Александр Молочников поставил комедийный сериал «Беезумие» для платформы «КиноПоиск HD» о попытках репетировать спектакль по видеочату. — А.Х.) и многие другие сняли. Но никто пока что не нашел формы, способной жить дольше, чем длится карантин. У всех одно и то же — говорящие головы.

Понравился материал? Помоги сайту!