Смерть Акима Волынского

В издательстве РГГУ вышла «Книга ожиданий» — финальная часть триптиха Вадима Гаевского, начатого ранее «Книгой расставаний» (2008) и «Книгой встреч» (2012). Право публикации фрагмента «Книги ожиданий» — посвященного выдающемуся балетному критику начала ХХ века Акиму Волынскому — автор любезно предоставил COLTA.RU. Текст печатается в авторской редакции.

Шестидесятипятилетний Аким Львович Волынский умер в начале августа 1926 года, год спустя после триумфального дебюта шестнадцатилетней Марины Семеновой в балете «Ручей» на сцене Мариинского театра. По-видимому, он долго и тяжело болел; возможно, были и другие причины, но как раз в 1925 году перестали появляться его статьи в журнале «Жизнь искусства», замечательные, мемориально-ностальгические статьи-портреты, посвященные знаменитым балетным мастерам предыдущей, ушедшей эпохи. Он был и остался критиком 10-х годов и даже человеком 10-х годов, эпохи символизма, и не стал ни критиком, ни даже человеком 20-х годов: и стиль его литературных сочинений, и стиль его мысли, и стиль его бытового поведения остался в прошлом и многим казался смешным, неуместным и архаичным. И новые люди, молодые люди 20-х годов, относились к нему без уважения и без интереса. Только лишь начинавший, но уже самый обещающий из этих молодых людей даже позволил себе написать и напечатать о нем злорадную статейку. А самое честолюбивое начинание Волынского — организованная им Школа русского балета, рассчитанная на шесть лет обучения, но просуществовавшая на год меньше положенного срока, не оправдала надежд и не выпустила ни одной одаренной ученицы. В первом издании «Книги ликований», главной книги Волынского, изданной в 1925 году, в развернутом приложении, посвященном Школе, приводится рассказ о первом экзамене 1924 года. Там есть такие характерные строки: «Танцы Таль оказались на этот раз слабее, чем на репетиции… она танцевала мгновениями не выворотно и не законченно… Она не сделала почти ни одного croiséе, то есть ни разу не включила танец в свернутый рисунок, в плотную массу, из которой может разрядиться вольное красивое движение на effacé. Семенова обогнала Таль и превзошла ее — правда, только в этом пункте. Мне больно констатировать такой пробел в танцах даровитой ученицы. Никто лучше Таль не сдавал мне лекции по теории croiséе, с тою выразительностью, которая заставляла думать, что теория эта воспринята сочувственной душой» (А.Л. Волынский. Книга ликований. Л., 1925. С. 279).

Замечательное признание, полное горечи, ума и простодушия. Катастрофа теоретика в практической жизни. Не известная нам Евгения Таль тоже, по-видимому, была готова к теоретической деятельности, умела рассуждать о croiséе и об апперцепции, главном философском и балетоведческом тезисе Волынского, но показала себя плохо выученной и мало артистичной. А Семенова, по-видимому, однофамилица Марины (если не сама Марина), не блиставшая на теоретических занятиях, «обогнала Таль», и потому что была одарена, и потому что ее хорошо учили. Конечно же, это стало ударом для абстрактного мыслителя и кабинетного ученого, писавшего философские трактаты и боевые критические статьи, а в пожилом возрасте, почти на старости лет, страстно влюбившегося в классический танец и классических балерин, воспеванию чего — и танца, и балерин — посвящена «Книга ликований».

Волынский оказался одновременно похожим и на Боттичелли, и на Савонаролу.

Но здесь он получил удар, еще более жестокий. Ольга Спесивцева, гениальная танцовщица Серебряного века, пережившая — и надолго — Серебряный век, олицетворявшая всю красоту, всю утонченность и все вероломные черты Серебряного века, лучшая Жизель всего ХХ века, эта сказочная, волшебная, по-петербургски умная и болезненно влюбчивая артистка, которую он полюбил — и не как восторженный зритель, но как страстный мужчина, нашедший свой женский идеал, — изменила ему, в некотором понятном им обоим высоком смысле, и не потому что завязала очередной бурный и вполне искренний роман с молодым, полным мужских сил и властных полномочий высокопоставленным чиновником зиновьевской администрации (исчезнувшим в годы Большого террора), но потому что, как он посчитал, изменила себе, своему образу «плачущего духа», который он видел в ней, воспел и отчасти навязал ей, и внесла в свой танец скрытую эротическую тему. Вот этого теория Волынского не допускала. Он был жестоким оппонентом всей дягилевско-фокинской антрепризы, поскольку находил там эротическое искажение классического танца. Даже Петипа он обвинял в том, что он — великий француз, одел русскую балерину во французский корсет. Автор знаменитой книги о Леонардо да Винчи (избранный в благодарность почетным гражданином города Милана), по своему художественному сознанию в сфере балета Волынский оказался одновременно похожим и на Боттичелли, и на Савонаролу. Само представление его о женщине и о женском танце исключало эротику и какое бы то ни было присутствие чувственного начала. Это кажется странным, но это было так. Он постоянно и фанатично твердил о «растительной» сущности женского балетного танца, то есть о чуждости его всему животному, всему природному, всему земному. Не надо быть убежденным фрейдистом, чтобы его интерес к Школе и школьным ученицам объяснять как сублимацию его потаенных влечений, которым сопутствует еще более потаенный страх женщины — взрослой и активной. И кстати сказать, его единственный публичный и громкий роман оказался романом фиктивным — такие истории происходили на авансцене Серебряного века; героиней романа была Зинаида Гиппиус, носившая мужской костюм и подписывавшаяся мужским псевдонимом Антон Крайний. И когда в Спесивцевой, вознесенной поблизости к звездам Оле, он распознал эту самую женщину, взрослую и активную, иными словами женщину-дьяволицу, он в буквальном смысле проклял ее, в прощальной статье, ей посвященной. А потом она уехала, к Дягилеву, сластолюбцу, и к Баксту, женолюбу, но и это не оказалось концом, а лишь еще одним непереносимым ударом. А еще потом на Мариинской сцене появилась танцовщица — по годам совсем ученица, а по своей женской власти — совсем не девочка, совсем не милый ребенок, — вот это стало концом, концом великой утопии, она же великая иллюзия, в которой пребывал великий балетный критик и которую он предлагал жизни. Тогда он умер.

Понравился материал? Помоги сайту!