Марина Давыдова: «Моя родина — пространство современного театра»

— Объявленная на минувшей неделе программа Wiener Festwochen — 2016 обращает на себя внимание прежде всего отсутствием жанровых границ — спектакли, перформансы, выставки, инсталляции, кинопоказы и мероприятия публичной программы даже чисто графически представлены в ней единым концептуальным монолитом. Какое место в нем отведено собственно театру?

— Я помню, в 90-е годы мне, да и многим стало казаться, что театр — это умирающий вид искусства, который совсем скоро будет занесен в Красную книгу в силу своей старомодности, неповоротливости, логистической сложности. Но получилось ровным счетом наоборот: театр, как мне кажется, стал сегодня сюжетообразующим, стержневым видом искусства. Его врожденная способность вбирать в себя все — от видео до цирковых технологий — позволила ему стать центром модной нынче мультидисциплинарности. Приезжая на кинофестивали, вы будете в первую очередь смотреть кино, а не ходить по выставкам. Та же история и с музыкальными фестивалями, и, допустим, с книжными ярмарками. А вот если вы приедете в будущем году на Wiener Feswochen и посетите фестивальный центр Künstlerhaus, то с одной стороны увидите огромную ретроспективу работ Сигалит Ландау, с другой — перформансы израильского хореографа Ясмин Годер, работающей где-то на грани современного танца и перформативных практик. Там же, в Künstlerhaus, вы сможете принять «интеллектуальную ванну» — для авторов игровой инсталляции «Les thermes» театр — это уже не столько play, сколько game — или посмотреть ретроспективу фильмов Сьюзен Зонтаг, в которых она, в частности, рефлексирует о театральности и паратеатральности.

Все эти разнообразные activities так или иначе закручены вокруг театра — и мне было очень важно, чтобы они каким-то образом взаимодействовали с собственно театральной программой. Спектакли тоже очень разные и представляют современный театр в самых разных его формах: есть, например, «Dark Circus» группы Stereotipik, размывающей грань между театром и мультипликацией, а есть «Dakh Daugthers», балансирующие на границе между спектаклем и музыкой. Есть сугубо актерский театр — с блистательными артистами вроде Коринны Харфух в спектакле «Der Auftrag» по Хайнеру Мюллеру.

Есть театр, в котором, напротив, никто никаких ролей не играет, в котором куда важнее личное персональное высказывание, — «театр от первого лица» вроде моноспектакля «MDLSX» Сильвии Кальдерони. Для меня особое значение имело соседство в программе этих разных типов театра — от метафизически-задумчивого театра Димитриса Папаиоанну до остросоциальных спектаклей Оливера Фрлича и Корнеля Мундруцо. Программа Wiener Festwochen — 2016 — в определенном смысле историческая: мне кажется, это последнее издание фестиваля в том виде, в каком он сформировался еще во времена Люка Бонди. С уходом интенданта Маркуса Хинтерхойзера в 2017 году фестиваль ждут мощные структурные перемены — и, по всей видимости, он будет в еще большей степени двигаться в сторону мультидисциплинарности. Вопрос лишь в том, не растворится ли театр в этой мультидисциплинарности. Именно об опасности этого растворения я говорила во время пресс-конференции, на которой была объявлена программа. В моей программе он не растворился, а стал осью, вокруг которой другие виды искусства водят хороводы.

— Каждый крупный европейский форум — будь то Авиньонский фестиваль или Рурская триеннале — отличается характерным «лица необщим выраженьем». В какой степени на вас как на программного директора повлияли традиции и специфика Wiener Festwochen?

— Скажу сразу: если бы я программировала любой другой крупный европейский фестиваль — скажем, в Авиньоне, — его афиша выглядела бы совершенно иначе. Если смотреть из России, то европейское театральное пространство может показаться цельным и неделимым: вот есть мы, есть некая буферная восточноевропейская зона — и есть вся остальная театральная Европа. На самом деле, находясь внутри этого пространства, ты понимаешь, что оно не такое уж и однородное — везде свои традиции и нюансы. Скажем, выходцы из средиземноморского региона — из Италии или Испании — попадают в программу Авиньонского фестиваля куда чаще, чем в афишу того же Wiener Festwochen. А вот восточноевропейский театр интересен Вене куда больше, чем Авиньону, — как бы Бернар Февр д'Арсье в свое время ни старался открыть для него дверь на Запад. Эти обстоятельства определили многие акценты программы Wiener Festwochen — 2016: скажем, Пиппо Дельбоно, побывавший, кажется, на всех крупных европейских фестивалях, никогда не гастролировал в Вене — поэтому мы покажем его «Орхидеи». Или вот вам другой пример: в столице Австрии, как известно, ежегодно проводится бессчетное количество фестивалей современного танца, но ни Димитрис Папаиоанну, ни Ясмин Годер на них по каким-то причинам до сих пор не выступали — и конечно, мне было важно открыть венской публике новые имена, одновременно показывая ей современный театр во всей его многогранности.

Самое важное в театре — не то, на каком языке разговаривает режиссер, а то, насколько интересен язык его спектакля.

— Все ли задуманное полтора года назад удалось реализовать?

— Со стороны может показаться, что для человека насмотренного и ориентирующегося в контексте исканий современной европейской сцены заниматься фестивальным программированием — плевое дело: моих знаний о современном театре вполне хватало для того, чтобы набросать на коленке программу этого самого Wiener Festwochen за один присест. В реальности, конечно, программа, которая сформировалась у меня в голове, и та афиша, которая была представлена на прошлой неделе в Вене, — это, как говорится, две большие разницы. Wiener Festwochen — структура крайне жесткая, и тебе приходится соотносить свои замыслы с кучей предписаний. И дело тут отнюдь не только в бюджете — к сожалению, и в Вене имеющем свойство резко сокращаться в самый последний момент. Скажем, один из главных параметров, на который приходится ориентироваться программному директору, — общее количество билетов, которое ты должен продать: Wiener Festwochen финансируется из государственного кармана, и власти ежегодно выдвигают определенные требования по тому, какой объем билетов надо предложить городу совокупно на все события фестиваля. Дальше вычисляется коэффициент между расходами и количеством предлагаемых зрителю билетов: даже если ты укладываешься в бюджет, но продаешь билетов меньше, чем город тебе заказал, программу приходится переверстывать.

Характерный пример — ситуация со спектаклем Яна Фабра «Mount Olympus», который для меня с самого начала был одним из ключевых событий фестиваля и который я была готова отстаивать всеми правдами и неправдами. Спектакль дорогой, а продать его можно только один раз — 24-часовое представление невозможно сыграть три или четыре раза. На спектакль Франка Касторфа, скажем, можно продать четыре или пять залов, то есть что-то около пяти тысяч билетов, — а расходы на него примерно такие же, как на «Mount Olympus». Следовательно, с точки зрения фестивальной логистики «Mount Olympus» — плохой спектакль, он портит нам всю отчетность. Не буду утомлять вас рассказами о тех битвах, которые мне пришлось выдержать, чтобы этот спектакль все же был показан в Вене…

Следующий важный аспект — наличие или отсутствие площадок, подходящих для показа того или иного спектакля. Тебе как программному директору приходится выбирать не из спектаклей, которые тебе нравятся, а из спектаклей, которые при этом еще и встают на ту или иную сцену. После триумфальных прошлогодних гастролей «Мертвых душ» Кирилла Серебренникова я хотела продолжить диптих показом последней премьеры «Гоголь-центра» — «Кому на Руси жить хорошо». Но в этом году фестиваль предпочел не заключать контракта с Volkstheater, где прошлой весной показывались «Мертвые души», и у нас была в распоряжении только одна большая площадка — Halle E в MuseumsQuartier. Выбор, увы, пришлось сделать в пользу спектаклей режиссеров, которые еще не выступали на Wiener Festwochen, — именно по этой причине мы не привозим, скажем, выдающегося «Эдипа-тирана» Ромео Кастеллуччи (он тоже был в Вене в прошлом году). Зато «The Encounter», одна из лучших последних работ Саймона МакБерни, спектакли которого уже давно не были в Вене, осталась в программе. Не будет «Needles and Opium» Робера Лепажа, интереснейшего проекта Эрны Омарсдоттир и Мэтью Барни «Sacrifice Tryptych», по логистическим причинам пришлось отказаться и от второй части (сиквела) «Вещи Штифтера» Хайнера Гёббельса — мы потратили огромные усилия, но так и не смогли найти пространство, в котором могла бы разместиться эта грандиозная инсталляция. Или от проекта Антонио Араужо: для него нужно было получить разрешение на использование городского подземного перехода, и мы просто не успели это сделать. Таких нюансов — миллион: на твою работу влияет огромное количество обстоятельств, весьма далеких от собственно эстетических преференций. Никто, конечно, не говорит тебе — голую задницу не привозите, матом не ругайтесь, такие-то темы не затрагивайте: делай, в сущности, что хочешь. Но когда начинаешь раскладывать фестивальный пасьянс, в какой-то момент тебе становится очень и очень непросто.

Главный мой statement заключался в том, что я не считаю, что ко мне нужно относиться как к программному директору из России или из Восточной Европы.

Понятно, что моя dream program была бы совсем другой. В ней нет теперь ни Ангелики Лиделл, ни норвежского неистового авангардиста Вегарда Винге. Начиная составлять программу фестиваля, ты в любом случае должен вступить в переговоры с огромным количеством компаний, проекты которых, как ты надеешься, попадут в окончательную афишу. Потом по ряду причин от многих задумок приходится отказываться — это, конечно, стоит нервов. Один из принципиальных проектов, с которого я, собственно, и начала свою работу два года назад, — это возвращение в Вену Анатолия Васильева. Когда-то он показывал на Wiener Festwochen легендарных уже «Шесть персонажей в поисках автора» — и моя мысль заключалась в том, чтобы Васильев вернулся на фестиваль с новым спектаклем по Пиранделло. Анатолий Александрович собирался ставить его в Италии с итальянскими артистами, у него уже даже были какие-то наброски к будущей постановке — но мы, к сожалению, не нашли вовремя нужного итальянского продюсера, и от проекта тоже пришлось отказаться.

— От программного директора из России естественно было ожидать более мощного присутствия отечественного театра в фестивальной программе…

— Как вы можете видеть, моя программа — совсем не про русский и не про восточноевропейский театр, я не стремилась расставить в афише какие-то национальные акценты. При этом меня в Вене отчасти даже подталкивали к подобному развитию событий — все ждали, что я буду делать программу с русской подоплекой. Но я попросту разучилась проводить национальные границы: главный мой statement заключался как раз в том, что я не считаю, что ко мне нужно относиться как к программному директору из России, потому что в таких «национальных» категориях мыслить о современном театре попросту невозможно: это пространство, не знающее границ. Идеи национальных театральных культур были актуальны какое-то время тому назад, но сегодня, попадая в пространство фестивального театра высшей лиги, национальные особенности не играют сколь-нибудь значимой роли. Так уж ли важно, что Ян Фабр — бельгиец, а Саймон Макберни — британец? Не говоря уже о том, что в ряде проектов провести национальную аттестацию будет решительно невозможно. Взять хотя бы «Солярис» — проект, который специально для Wiener Festwochen живущий в Берлине украинский режиссер Андрий Жолдак делает вместе с латышским сценографом Моникой Пормале в македонском театре. Плюс ко всему Жолдак как ученик Анатолия Васильева так или иначе связан с русской театральной традицией…

Или вот, скажем, Франк Касторф, сделавший в Штутгарте спектакль по платоновскому «Чевенгуру»: русская тема так или иначе будет присутствовать в фестивальной афише — не то чтобы я ее как-то специально пыталась выявить, просто русская культура до сих пор довольно мощно присутствует в западном контексте. Что же до русского театра, то в самых высоких своих проявлениях это просто часть европейского театра — так же как венгерский, польский, бельгийский… Самое важное в театре — не то, на каком языке разговаривает режиссер, а то, насколько интересен язык его спектакля. Нет развития и поиска театрального языка — никакой социальный месседж или национальная специфика не будет иметь для меня никакого значения. На пресс-конференции Wiener Festwochen — 2016 я, представляя программу, сразу же сказала, что моя родина — это не Россия, а пространство современного театра, разнообразное, но при этом единое. Если вы спросите меня, о чем программа, я отвечу коротко — она о театре, о том удивительном виде искусства, в котором люди творят здесь и сейчас трехмерные альтернативные миры. Причем творят множеством самых разных способов. Эти абсолютно живые и объемные миры дают нам возможность что-то противопоставить окружающей нас реальности. Они для меня порой интереснее самой реальности. Они заставляют верить, что все вокруг может быть устроено совсем по-другому.

Понравился материал? Помоги сайту!