Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20245059Я помню, у нас раньше в подъезде работали таджики. Они жили в маленьком помещении, которое находится рядом с лифтом. Муж с сыном убирали во дворе, а жена на лестнице. Как-то я встретила ее у парадного. У нее было удивительно красивое лицо, уставшее, но очень спокойное, смиренное. Тогда я задумала снять серию портретов трудовых мигранток. Без спецодежды, без инструмента, без расписания, без этого всего — просто как женщин. Мне хотелось показать мигрантов не такими, какими мы видим их в непрекращающемся потоке большого города. Мне хотелось показать «лицо». Но я так и не успела ее сфотографировать, в скором времени эта семья съехала, а в подъезде стало по-обычному грязно.
Спустя два года я уехала на Памир, в Таджикистан, снимать долину Бартанга и ее жителей. Я поняла, что надо заходить оттуда — с начала. Потому что человек — это земля и кровь — его дом и его родители. Я прожила в долине месяц, переезжая из одного кишлака в другой, живя то в одном доме, то в другом. Я думала, что мне придется подолгу искать семьи, которых коснулась миграция. Оказалось, что почти в каждом доме кто-то из близких родственников находится на заработках в России. Масштаб миграции превосходит любой осязаемый предел.
В России принято считать, что миграция душит наши города, наши школы, наши вагоны метро. Миграция — это потоп, она заливает за край, и мы все тонем. Но, по правде говоря, потоп не там, куда мигрируют, а там — откуда. Мы живем в среде, которая по умолчанию видит миграцию только с одной стороны. Миграция и ее масштабы становятся ощутимыми и понятными, только когда ты оказываешься там, у истока.
Здесь, на высоте трех тысяч, в пустоте и молчании разрушенных дорог, ты заходишь в магазин, ты видишь крышки для консервных банок, просроченную сметану, замерзшее масло и игрушечные синие машинки. Здесь нет связи. С момента распада Союза ни один завод не работает из-за недостатка электричества. Здесь нет рабочих мест. Что будем делать? Ничего. Зимние каникулы длятся три-четыре месяца, потому что школу не протопить. Ночью ложишься спать и в свето-дымовое отверстие выдыхаешь день, а вдыхаешь холод и сон. Что будем делать? В пятницу все соберутся в одном доме на тихую молитву. Послезавтра у соседей будет праздник. Сафар шесть лет работал в Москве, а теперь его депортировали, и он возвращается. Родители зарежут барана, и два дня весь кишлак будут кормить пловом. В свете одной лампочки и шорохе телевизора все женщины в доме мотают цветные нитки и вяжут крючком теплые носки — памирские джурабы. Они знают весь узор на память — три зеленые, пять оранжевых, семь красных, две белые, три зеленые. Если выпадут лишние пять сантиметров снега, дорогу закроют и можно застрять до весны.
Каждую весну из Таджикистана в Россию мигрируют сотни тысяч человек. Они оставляют свои дома, своих родителей, своих детей и уезжают в чужую страну, потому что дома им негде заработать на жизнь. В холоде.
Утром встаешь рано и идешь за водой, потом за дровами, топишь печку, ставишь на нее алюминиевый кувшин, умываешься, снова за дровами. На завтрак здесь едят «ширчой» — в теплом чае с молоком, маслом и солью размачивают куски лепешки. Потом снова за водой — мыть посуду, потом снова на речку — нужно стирать. Так проходит день — просто чтобы жить, есть, спать и не замерзнуть. Когда я вернулась из Таджикистана, я искала детей из тех семей, с которыми работала на Памире, и встречалась с ними. Я сняла истории около тридцати семей. Нескольких героев депортировали до того, как я успела с ним встретиться, некоторые из тех, кого я видела там, уже успели оказаться здесь. Я поняла, что их жизнь в России ничем не отличается от того деревенского выживания. Каждый день наступает только с одной целью — помогать своей семье, которая осталась там. Работают, спят, работают, покупают немного еды, платят за квартиру, спят. Все чтобы отправить 200—300 долларов домой. В холоде.
Каждый день у метро, в маршрутке, в магазине, во дворе нас окружают люди, о которых мы ничего не знаем, люди с одним лицом. Здесь, в России, у них появляются новые имена — Дима, Андрей, Миша. И даже между собой они начинают называть себя так.
За этим человеком, который плохо говорит по-русски, верит в Аллаха и совершает намаз, там, в горах, стоят пожилые люди, его родители, они топят буржуйку и варят нут. Белье во дворе сохнет уже третий день, вода с него стекает и замерзает. В углу играет девочка шести лет с прозрачным желтым шариком, она никогда не видела своего отца, потому что родилась тут, на Памире. Он никогда не видел свою дочь, потому что работает в Москве. Может быть, скоро получится накопить денег на билет и поехать. И увидеть ее. Если судьба придет, я встану и поеду. И доеду. Боль дана судьбой.
В хрущевке, в двухкомнатной квартире, по пять-восемь человек в комнате. Здесь очень чисто и мало вещей. В воскресенье все сидят на полу вокруг разложенной на ковре скатерти, пьют чай и едят из одной общей тарелки. Как дома. Где-нибудь в углу стоит стопка матрасов, накрытая покрывалом, ночью их расстилают на полу и спят вот так, все вместе, точно так же, как на Памире, — чтобы не замерзнуть. Только мерзнут здесь и там по-разному. В холоде.
У каждого мигранта есть родители, дети и дом. Он стоит на земле, которая дышит небом и Богом. Древнейшая традиция. Не важно, что мы говорим на разных языках. Не важно, что мы происходим из разных культур. В их культуре каждый человек имеет ценность. Люди должны уважать друг друга и сострадать себе подобным.
Ксения Диодорова собирает деньги на издание книги о трудовых мигрантах «В холоде».
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20245059Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20246611Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202413175Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202419650Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202420313Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202422967Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202423718Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202428895Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202429018Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202429670