Дагон Джеймс: «Я решил появиться на свет, когда моя мать была на концерте Grateful Dead»

Первые номера журнала «Лид» я покупал в Японии. Увидев там рекламу Beams, я долгое время думал, что это японский журнал. Потом во Франции в магазине Colette я купил очередной свежий номер, зашел на официальный сайт, увидел европейские лица издателей и подумал, что, наверное, они французы. Этакие Dirty French Psychedelics от прессы. Когда я узнал, что мой любимый журнал и сайт закрылись, а его создатель занялся новыми видами издательской деятельности, я решил познакомиться лично, чтобы больше никогда не терять его из виду. Когда я написал первое письмо Дагону, я не знал ничего о нем, даже того, что он американец, — только был уверен, что это один из самых удивительных людей, которых я встречал по жизни. Во время нашего интервью все мои интуитивные предположения подтвердились.

— Такое ощущение, Дагон, что твое имя сошло со страниц Говарда Лавкрафта. Это так?

— «Дагон» — название рассказа Лавкрафта, а также божество и мифологический образ во множестве древних культур. Когда при рождении мне дали это имя, родители долго не думали. Моя мать обнаружила его в книге мифологических имен, которую она читала однажды вечером в парке «Золотые ворота» незадолго до моего рождения, и просто решила: так его и назову!

— Скажи, пожалуйста, сколько тебе лет? Где ты родился и вырос? Где жил и живешь сейчас?

— Родился я в Сан-Франциско, моя мать повезла меня в Лондон, когда мне было три месяца, а примерно в пять лет перевезла нас в Техас. Когда я немного повзрослел, я переехал в Нью-Йорк и там прожил примерно 20 лет, наполненных самыми интересными приключениями в моей жизни. Теперь я снова живу в Сан-Франциско, хотя часто слышу зов Сирены, тянущий меня назад, в Нью-Йорк. Кто знает, что готовит нам будущее...

— Твое увлечение винтажной эпохой 1960—1970-х годов — от родителей? Скажи, твои родители случаем не тусовались на «Фабрике» Уорхола, как мама Бэка, или с Тимоти Лири, как мать Умы Турман? Или, возможно, они привили тебе любовь к контркультуре, будучи «Детьми Бога», как семья Феникс? Откуда эта любовь к героям прошлого?

— Я рассматриваю наше культурное прошлое как археолог, особенно фотографии. Откуда, кстати, ты это все разузнал? Мать Бэка, Биббе Хансен, — моя близкая подруга, а Хоакин Феникс — мой старый товарищ еще с 1990-х. Мы не были частью «Детей Бога», но моя мать действительно успела попробовать все доступные религии и культы, пока я рос. После смерти моего отца она отправилась в путешествие в поисках Великого Смысла и взяла меня с собой за компанию. Возможно, как задел на будущее, в этой истории и моих воспоминаниях того периода таится хороший материал для книги. Что до моего интереса к прошлому, я всегда стоял одной ногой в прошлом, а другой — в грядущем. Нога в прошлом напоминает мне о том, откуда мы пришли, а та, что в будущем, говорит о наших надеждах и возможностях. Настоящее — всего лишь комбинация этих двух вещей. Я не слишком подвержен ностальгии и всегда стараюсь смотреть на дорогу впереди. А если The Beatles и Led Zeppelin предоставляют мне саундтрек для этой дороги, то это потому, что лучше до сих пор ничего не записали (или, по крайней мере, так говорят мне мои уши).

— Все современные СМИ ищут информационные поводы для своих обложек и материалов. Ты создал уникальный журнал, публикующий Рене Магритта или Курта Кобейна, легко и просто объясняя читателю, что для рассказа о гениях не нужен инфоповод. Они сами по себе — вечный повод. Расскажи, пожалуйста, об истории создания Lid Magazine. Когда он появился? Кто придумал название? Кто размещал в нем рекламу? Как он существовал и кто финансово помогал его делать? Почему он всегда был черно-белый?

— Lid впервые появился в 2004 году. Это было до первого бума независимых журналов, которых теперь стало так много, что люди публикуют их сами — меня это очень радует!

Начал я собирать материал для журнала вместе со своим старым приятелем, хотя большую часть работы пришлось делать мне самому в собственной квартире. Я долго не мог найти идеальное название — знал, что это должно быть короткое загадочное слово с несколькими значениями. В один прекрасный день за чашкой чая я просто обронил слово «lid» (lid — «крышка, веко», put a lid — «наложить запрет, закрыть». — Прим. пер.) — и это было оно! Изначально я хотел использовать Lid для публикации того, что мне нравится, не пытаясь доставить радость кому-либо, кроме самого себя.

Со временем миссия журнала сместилась на исследование фотоархивов, которые мало кто видел и которые никогда раньше не публиковались. Можно открыть любой выпуск Lid и увидеть что-то, что никогда не видел раньше. Собирать каждый выпуск было приятно, но, как с любым журналом, жизненный срок издания зависит от рекламодателей — одних продаж никогда не бывает достаточно. К счастью, нас поддерживали такие великие рекламодатели, как Марк Джейкобс, Луи Вюиттон, Диана фон Фюрстенберг, Меле Меркантиль и дом Джеда Джонсона, помимо других.

Lid сначала выпускался в черно-белом формате по двум причинам. Во-первых, я обожал черно-белую фотографию, а во-вторых, было гораздо дешевле печатать журнал одним цветом, а не в традиционных четырех. Lid рос, и я начал подумывать о включении цвета в журнал, но всем настолько понравился черно-белый формат, что я так его и оставил.

Изначально я хотел использовать Lid для публикации того, что мне нравится, не пытаясь доставить радость кому-либо, кроме самого себя.

— Почему ты закрыл журнал Lid Magazine, создал The Waverly Press и стал издавать коллекционные, подписанные авторами книги ограниченным тиражом?

— Закрылся Lid по множеству разных причин. Я уже начал готовить восемнадцатый выпуск, но остановился на половине. Возможно, когда-нибудь я его закончу и выпущу. The Waverly Press позволило больше сосредоточиться на искусстве, ограниченных изданиях и офортах. Я хотел отправиться в новом направлении, и это казалось мне естественным. Теперь у меня есть еще один подобный проект — Hyphen Publishing (hyphen — «тире, дефис». — Прим. пер.), где я буду концентрироваться на публикации дорогих «настольных» книг об искусстве. Сейчас я заканчиваю первый тираж таких изданий, он будет выпущен в 2017 году. А The Waverly Press в настоящий момент в замороженном состоянии.

— Твоя интернет-лавка современного искусства лучше, чем у кого бы то ни было. Сторм Торгерсон из Hipgnosis, соратники Энди Уорхола Билли Нейм и Герард Маланга, такие удивительные персонажи из рок-эпохи, как Клаус Вурман и Майкл Купер. Есть в планах открыть не только интернет-магазин, но и собственную галерею? Ведь то, чем ты торгуешь, — к примеру, подписанные листы марок с портретом Уорхола от Билли Нейма — это уже чистое искусство.

— Забавно, что ты об этом спросил, потому что я как раз подумываю об открытии арт-пространства здесь, в Сан-Франциско. Я был куратором нескольких выставок, включая проект Билли Нейма «Серебряный век» в галерее Milk в 2014 году, а в ноябре этого года в Нью-Йорке открылась еще одна выставка под моим руководством — экспозиция фотографа Майкла Загариса. Билли Нейм был одним из ближайших друзей в моей жизни, и мы работали вместе над множеством проектов за годы нашей дружбы. Недавно он умер, и я успел поговорить с ним совсем незадолго до его кончины. Мы обсуждали идею открыть поп-ап-галерею его работ в Сан-Франциско. Поэтому открытие моей собственной галереи здесь кажется мне логичным шагом. Посмотрим.

— Мой традиционный вопрос, который я задаю всем зарубежным собеседникам, — о России. С чем она ассоциируется у тебя? Распутин, Гагарин, иконы, кириллица, футуризм, Дейнека, Родченко, Малевич?

— Россия — огромная, загадочная, далекая земля. Конечно, я сразу думаю о ее богатой культурной традиции: искусстве, танце, театре и науке... И, разумеется, вспоминаю о ее богатой политической истории. Мало народностей прошло через такое же количество перемен, испытаний и переворотов, как русские в наше время. Особенно я всегда интересовался русской космической программой, прямо с детства! Астрономия и вообще наука были двумя моими главными страстями в то время, а «космическая гонка» между СССР и США — это просто вау! Это был вообще очень интересный и важный момент в мировой истории: величайшие ученые с двух разных полушарий Земли, работающие на противодействующие стороны в холодной войне, но пытающиеся достигнуть одной и той же цели — не ради политиков, а ради науки, ради расширения границ доступного для человечества. Представь, чего можно было бы достичь тогда, если бы эти ученые работали вместе, освобожденные от каких-либо политических идеологий, чего бы они смогли добиться. И все-таки история помнит, что Россия и Юрий Гагарин первыми дотронулись до звезд. Этим Россия навсегда заслужила мое уважение.

Мало народностей прошло через такое же количество перемен, испытаний и переворотов, как русские в наше время.

— Еще ты арт-директор в RAP — издательстве, выпускающем потрясающие арт-буки, посвященные «Космической одиссее 2001 года» и Фиделю Кастро. Ты издал роскошнейшую книгу полароидов Бриджид Берлин, еще одной героини с «Фабрики» Энди Уорхола. Расскажи, пожалуйста, об этой работе и об этом издательстве. Это была твоя находка и инициатива? Ты выступил здесь как продюсер? Ведь Бриджид публиковалась в Lid Magazine у тебя и раньше. Ты продюсировал это издание не в своем издательстве The Waverly Press, а в Reel Art Press. Почему?

— RAP связалось со мной через моего лондонского фоторедактора Дейва Бролана, одного из лучших людей на планете, он и представил меня издателю Тони Нурманду. Я тогда работал над идеями нескольких книг, которые планировал публиковать сам. Тони приехал ко мне в Нью-Йорк, и мы встретились в кафе «Почему бы и нет?» на Кристофер-стрит в Гринвич-Виллидж. За кофе он рассказал мне, какой он большой поклонник журнала Lid и моей деятельности. Он спросил, над чем я собираюсь работать теперь, и я рассказал ему про эти новые книги: фотоальбом Билли Нейма, сборник фотографий из Вудстока, книгу об актере и гонщике Стиве Маккуине... Не медля ни секунды, он прямо там, на месте, предложил их опубликовать.

Мои отношения с RAP уникальны — Тони всегда дает мне полный контроль над редактурой, дизайном и стилем тех книг, что я ему приношу. Это большая редкость в издательском мире. После того первого сотрудничества я издал у него книгу полароидов Бриджид, а потом — книгу Майкла Загариса, которая вышла в октябре этого года. Скорее всего, я буду продолжать сотрудничать с RAP, хоть и выпускаю большинство книг через свое издательство. У меня сейчас столько работы, что иногда нет времени даже на сон.

— Среди коллекционных книг твоего издательства есть и альбом, посвященный работам самого Дагона Джеймса. Ты художник и фотограф? Почему-то у меня первая ассоциация, когда я увидел твое творчество, была с немецким экспрессионизмом. Пока я не был знаком с твоим искусством, мне казалось, что человек с такими вкусами должен рисовать как Обри Бердслей. Скажи, пожалуйста, что для тебя важнее — собственное творчество или пропаганда искусства тех, кого ты любишь? Это очень важно лично для меня, потому что я сам часто задаюсь таким вопросом... На что ты тратишь свое время и энергию больше?

— У меня гуманитарное образование — я изучал искусство в Лиге студентов искусства в Нью-Йорке. На самом деле я вообще переехал в Нью-Йорк, чтобы стать художником. Несколько лет я действительно выставлялся в галереях и продал сотни своих работ и рисунков. И только когда создал Lid в 2004 году, смог приложить свой талант к графическому дизайну издания.

Вообще, Дима, ты задал интересный вопрос. В последнее время я мучаюсь тем, что вкладываю столько сил в чужое творчество, и зачастую — в ущерб своему. Поэтому постепенно я возвращаюсь к созданию собственных работ. Я снова подобрал кисточки и начал новую серию холстов, а также работаю над книжкой для детей. Я всегда чувствую драйв: создавать вещи, питать свой созидательный дух. Ведь мир дает нам всем так много, и нет ничего более приятного, чем возможность что-то сотворить, что-то отдать миру назад, малое или большое, — все имеет значение. Жизнь коротка — создай что-нибудь!

Когда у моей беременной матери начались схватки, она была на концерте Grateful Dead в «Филмор Уэст».

— Переехав из Нью-Йорка в Сан-Франциско, ты почувствовал больше желания погрузиться в мир рока 1960-х? Психоделическая культура хиппи не стала увлекать тебя больше, чем уорхоловские поп-арт-эксперименты, которыми пропитан Нью-Йорк? Посетил русское посольство, в котором жили Бобби Босолей и Кеннет Энгер и где снимались их оккультные фильмы?

— Я всегда обожал культуру хиппи. Когда у моей беременной матери начались схватки, она была на концерте Grateful Dead в «Филмор Уэст». Видимо, их музыка меня и родила! Hello, World! Нью-Йорк и Сан-Франциско в 1960-х годах были как зеркальные противоположности. Нью-Йорк был мрачным, наркотики там были тяжелыми, да и музыка была тяжелой (The Velvet Underground), все носили только черное и очки от солнца, искусство Нью-Йорка было сильным, интеллектуальным, интенсивным: Уорхол, Лихтенштейн, Рэй Джонсон, Джонс, Раушенберг. И напротив — Сан-Франциско, где музыка была более открытой и жизнерадостной, все носили разноцветные одежды, наркотики принимали легкие, и именно оттуда пришли такие мастера рок-н-ролльных плакатов, как Уэс Вилсон, Виктор Москосо, Ли Конклин и Рик Гриффин. Они делали эти безумные яркие разноцветные постеры, которые сразу хотелось повесить на стену. По-своему я до сих пор новичок в Сан-Франциско и только начал раскапывать поверхность того, что здесь зарыто. Это действительно один из самых красивых городов мира, который дает так много возможностей для исследований. Поэтому по твоему совету я обязательно посещу русское посольство.

— Твоя жена — помощник во всех твоих делах или она занимается другими вещами? Расскажи подробнее о своем близком круге.

— Анастасию, мою жену, я встретил именно благодаря работе. Она помогала мне закончить большую книгу про Билли Нейма и Уорхола, потом помогла редактировать книгу полароидов Бриджид Берлин и была куратором вместе со мной на выставке фотографий Билли. Теперь я плачу ей той же монетой и помогаю с ее предстоящими выставками и изданиями каталогов. Она всегда была музейным куратором, поэтому наша работа часто пересекается, но у нее свой путь, а у меня — свой. Когда бы наши дороги ни пересеклись, результат получается прекрасный.

— Какой из художественных фильмов об Энди Уорхоле тебе нравится больше всего? И кто сыграл Уорхола лучше всех? «Я застрелила Энди Уорхола» был первым большим фильмом об Энди в 1990-е. В «Баския» его по-своему воспел Дэвид Боуи, имевший на это полное право, а в «Factory Girl» в роли мэтра поп-арта выступил Гай Пирс. Если не ошибаюсь, Маланга сфотографировался с ним в одной из твоих книг. Интересно, он его консультировал для этой роли? Так кто же лучший Энди? Я могу сказать, кто худший — Энди в недавнем сериале «Винил». Хотя вроде бы продюсер Мик Джаггер должен был проследить за аутентичностью автора своих лучших портретов. Но Уорхол по версии «Винила» оказался даже хуже, чем у Оливера Стоуна в фильме «Дорз», где его вульгарно сыграл Криспин Гловер. А каково твое мнение? Я сейчас рассмеялся, задавая этот вопрос, подумав, что ответить на него так же сложно, как сказать, кто лучший исполнитель роли Дракулы!

— Сложно сказать, о чем думают кастинговые директора. Истинная суть Энди эфемерна, и никто по-настоящему ее не смог передать. Джаред Харрис был очень близок к этому в «Я застрелила Энди Уорхола», и Гай Пирс тоже приблизился в «Factory Girl». А вот Боуи был действительно интересным выбором на эту роль. Я очень уважаю Боуи как артиста, но никто не смог сыграть Энди идеально. Возможно, в один прекрасный день кто-то и сможет поймать и передать эту магию.

— С кем из героев твоих книг у тебя установились дружеские, близкие отношения? С кем было самое интересное киношное знакомство и общение?

— Я счастлив считать практически всех, с кем мне довелось поработать, близкими друзьями. Но Билли Нейм был самым близким, с ним у меня была самая прекрасная дружба. С Герардом Малангой — то же самое: мы постоянно разговариваем по телефону и вместе работаем над несколькими книгами. Майкл Загарис живет на другой стороне холма от меня в Сан-Франциско — он мне как брат. И также — Клаус Ворманн. Он часто приезжает по делам и спит на моем диване, а мне приходится спать у него, когда я отправляюсь в Германию, — он самый спокойный, клевый чувак из всех, кого я знаю. Я стараюсь работать, творить и тратить свое время и энергию только на тех людей, которые тоже творят. Это такие язык и энергия, которые мы все понимаем. Моя любимая поговорка: «Хорошая работа получается с хорошими людьми». А иначе в чем смысл работать?

Мне нравятся делюксовые ограниченные издания книг, потому что это дополнительная возможность поэкспериментировать.

— В чем ты видишь магию автограф-сессий? В чем важность тиражного номера и подписи автора?

— Сами по себе автографы ничего значительного собой не представляют. Мне нравятся делюксовые ограниченные издания книг, потому что это дополнительная возможность поэкспериментировать. Разве не интересно — создать специальную коробку для книги, приложить редкий принт, создать специальную страничку? А подпись автора — это такой финальный мазок, одобрение того, как издательство бережно справилось с его работами. Это как создание чего-то драгоценного, значимого артефакта. Я сам собираю редкие издания книг и знаю много других коллекционеров. Когда я создаю специальную книгу, часто думаю о том, что бы я хотел увидеть на своей полке как коллекционер.

— Какие имена из тех авторов, которых ты издал, оказались самыми несправедливо забытыми? Поделись своей радостью от возрождения интереса к ним. К примеру, ясно, что Kiss или The Velvet Underground всегда были на виду. Но те же коллеги Уорхола, думаю, надолго уходили в тень. Не говоря уже о Майкле Купере, о котором вообще мало упоминают, несмотря на то что он — автор оформления двух самых гениальных пластинок 1960-х, «Сержанта Пеппера» и «Сатанинских величеств». Твой издательский труд, на самом деле, в чем-то сродни кинотворчеству Квентина Тарантино, своими фильмами заново открывшего миру массовой культуры имена забытых звезд кино и музыки. Чего стоит одна только лента «Джеки Браун», которая моментально запустила новый виток моды на blaxploitation и вернула на большой экран звезд 1970-х — Пэм Гриер и Роберта Форстера. Мало кто помнит, что до премьеры «Криминального чтива» о Траволте уже многие стали забывать. Расскажи о твоих успехах в жанре арт-археологии, о своих индивидуальных заслугах по возрождению забытых героев и шедевров.

— Полностью разделяю твои чувства. Великие забытые герои, провалившиеся сквозь трещины во времени... Я обожаю открывать их работы и освещать их. Майкл Купер — идеальный тому пример. Все видели обложку «Сержанта Пеппера», но мало кто знает имя ее создателя. Никто не помнит, что он был лучшим другом Кита Ричардса и снял тысячи дружеских фотографий The Rolling Stones, редкие и неформальные моменты. Никто не знает, что он был одним из великих фотографов моды, что он снимал величайших художников своего времени. Его творческая жизнь продлилась не больше 10 лет, и он покинул мир таким молодым... Его сын Адам замечательно сохраняет все работы отца, и для меня было честью осветить творчество гениального Майкла Купера. Он был истинным Мастером! И правда, открывать потерянные или неисследованные фотоархивы — форма археологии. Открытие приносит эти сокровища миру. В истории много прорех, которые наполняются светом и пониманием, как только ты открываешь такие работы.

— На iTunes вышла пока только одна твоя книга — замечательное цифровое издание фотосессии Уорхола, сделанной Купером. Планируешь перевести в цифровой формат свои другие книги и, возможно, журналы?

— Я много думал над этой темой; к сожалению, сейчас очень небольшое количество людей покупает цифровые версии книг по искусству или фотографии. Самые крупные издательства потратили массу времени и энергии, чтобы развить и продвинуть свои цифровые издания, но люди просто не хотят обладать их книгами в такой форме. Есть что-то уникальное в тактильном ощущении бумаги в твоих руках, в аромате чернил, в том, что ты берешь книгу с полки и перелистываешь ее страницы! Цифровая музыка стала настолько популярной, потому что она ощутима только человеческим слухом. Музыка — это повседневная вещь, она всегда звучит фоном твоим действиям или ты ставишь ее и подпеваешь. Это своеобразный усилитель момента, и он не запрашивает от слушателя больших действий. Но книги требуют от человека нераздельного внимания и чувств, это сосуды знаний, истории и вдохновения, поэтому я думаю, что они никогда не исчезнут. При этом книжный рынок эволюционирует, люди хотят от своих книг большего. Более качественной бумаги и материалов, больше содержимого, более продуманного дизайна. Книги сами по себе становятся арт-объектами, которые можно коллекционировать.

Последние 60 коробок пленки с истекшим сроком годности в холодильнике — натурально, у меня там больше пленки, чем еды!

— Продолжая тему противостояния цифры и аналога... Скажи, ты сам лично больше любишь холст и масло, полароиды, винил? Аналоговые и материальные вещи или цифровое искусство и фотографии на айфон для тебя имеют равную ценность и все дело только в авторе? А сам ты больше слушаешь музыку во flac и mp3 или на кассетах и дисках?

— Каждый способ создавать произведения искусства имеет свои плюсы и ценность, но лично я предпочитаю работать с холстом и масляными красками. Когда дело доходит до фотографий, я снимаю на пленку 35 мм или средний формат, хотя я всегда предпочитал им полароиды. Когда снимаешь полароид, то получаешь только один отпечаток, без негативов. Сам полароид — больше чем просто фотография. Это объект, артефакт отдельно взятого, выхваченного из временного потока момента. Наверное, можно назвать его фотографией с более высокими ставками, если учитывать малое количество и редкость пленки для полароидов — это заставляет более продуманно делать снимки. Я снимаю только на полароидовскую пленку 3.75 на 4.75, такую, которую надо отклеивать. Как печально, что никто больше не производит пленку для полароидов! У меня есть мой старый фотоаппарат 195, фотоаппарат Big Shot и последние 60 коробок пленки с истекшим сроком годности в холодильнике — натурально, у меня там больше пленки, чем еды! Когда я использую последние остатки той пленки, эта дверь будет навсегда закрыта. Я в свое время снял тысячи полароидов, и когда-нибудь я их все рассортирую и издам в виде книги.

— Расскажи, пожалуйста, о новых релизах и проектах, которые ты готовишь или о которых, быть может, только мечтаешь.

— Сейчас у меня занятой период. Я закончил дизайн для музейной выставки ретроспективы Стэнли Кубрика, недавно открывшейся в Сан-Франциско. Закончил книгу Загариса, которая вышла в октябре, одновременно с его выставкой в Нью-Йорке в галерее «Милк». Продолжаю работать над двумя книгами с Герардом Малангой, начинаю серию арт-журналов с еще одним художником из Сан-Франциско... Но проект, которым я сейчас более всего одержим, не имеет к этому всему никакого отношения — это альбом песен, созданных и записанных мною. Сейчас я заканчиваю эти треки и планирую выпустить альбом на iTunes в марте или апреле, и я сделаю так, чтобы они были доступны везде и все могли их послушать. У меня собралось много старой музыки, которой никогда не было в сети, есть и новые треки. Ранее я работал с несколькими музыкантами, например, Сэмом Фогарино из Interpol и Майклом Стайпом из R.E.M., но их не будет на новых песнях.

Кстати, мой отец занимался тем, что писал песни. Он умер за семь месяцев до моего рождения, но успел подписать контракт со звукозаписывающей компанией и записать альбом из 12 демо-песен прямо перед своей гибелью. Его менеджер, чтобы сделать подарок моей матери, записал их на виниловую пластинку, и у меня до сих пор есть этот единственный экземпляр, последняя ощутимая связь с моим отцом. Я перевел ее в цифровой формат и планирую выпустить несколько его песен. Он умер в 1970 году, и наконец-то его музыка будет доступна после всех этих лет. И это самая большая радость, какую я когда-либо получал от работы.

— А ты можешь рассказать о своих родителях подробнее? Они из артистической среды? И можно ли так сказать, что Билли Нейм в каком-то смысле заменил тебе отца (может, крестного отца) в твоем профессиональном становлении?

— Моего отца звали Крикет (cricket — «сверчок». — Прим. пер.), и он играл в кафе в Гринвич-Виллидж в 1960-х. Устраивал выступления со своим другом Ричи Хэйвенсом: они по очереди играли на гитаре, один играл, а другой передавал шляпу по комнате, собирая деньги. Его записи, созданные в 1970-м, как я уже упомянул, наконец-то выйдут на iTunes. Он был интересным малым, мой отец. И жизнь у него была довольно трудная. Он ушел из дома в 14 лет, присоединился к Службе береговой охраны США, а когда закончил служить, уехал в Нью-Йорк, шатался из Гарлема в Гринвич-Виллидж и назад, играл там, где мог: иногда в кафе, иногда на улицах. Потом он решил автостопом добраться до Калифорнии без гроша в кармане — только с гитарой. В каждом городе, в котором он останавливался, он играл в кафе, чтобы заработать на еду. И вот, когда он был проездом в Техасе, моя мать увидела, как он играет в кафе, и в ту же минуту они влюбились. Ей было только 17, но она за несколько дней решила бросить школу и дом и отправилась в Калифорнию с моим отцом. Когда они прибыли в Лос-Анджелес, он достаточно быстро подписал контракт со звукозаписывающей студией и записал демо. Он говорил, что всегда знал, что умрет молодым, и в один день его и мою маму ограбили на улице. Грабители пырнули его ножом, чтобы забрать гитару, и это был конец.

Моя мама уехала в Сан-Франциско, чтобы жить с членами коллектива перформанс-художников под названием «Коккетки» (игра слов cock и coquette, «член» и «кокетка». — Прим. пер.). Через семь месяцев после смерти моего отца родился я. Как я уже говорил тебе, я решил появиться на свет, когда моя мать была на концерте Grateful Dead. Мои родители были свободными ребятами, свободными от материализма, религии и старых идей. Родился я в 1971-м. Мой дед (по отцовской линии) был музыкантом по имени Бак Трейл, пионером рокабилли. Он написал хитовую песню в 1960-х под названием «Girl Watcher».

По поводу Билли Нейма... Мне трудно суммировать мои чувства к нему. Он был одним из моих ближайших друзей, ближе, может, уже и не будет никогда. Добрая и сложная душа, чудесный художник. Без Билли не было бы уорхоловского серебра, а у The Velvet Underground не было бы таких обложек. Нью-йоркский арт-мир 1960-х и его история были бы совсем иными. Билли был спокойным, тихим, задумчивым, щедрым и верил в лучшую сторону в каждом человеке, к миру относился только с добротой. Он говорил с любым, кто к нему подходил, и отвечал на любые вопросы незнакомцев. Мы столько сотворили вместе, у нас было столько приключений! Его присутствие в моей жизни уже ничем не заменить. Скоро у нас роды малыша. У моего сына будет среднее имя в честь него — Уильям.

Это интервью посвящено памяти Билли Нейма (22.02.1940—18.07.2016).

Спасибо Саше Амато за перевод. Д.М.

Понравился материал? Помоги сайту!