«Отверженные» Татьяны Назаренко

Как и в нью-йоркском МoМА, в весьма скромной коллекции моего платяного шкафа хранится покрытая патиной времени швейцарская сумка Freitag. Ее тело сделано из брезента б/у, снятого с грузовиков, лямка — из ремней безопасности. Мусор становится брендовой сумкой, а сумка возводится в ранг искусства. Очень дорогое удовольствие, между прочим, этот Freitag, хоть и выглядит как с помойки.

Глядя на сумку, я всегда вспоминаю о Курте Швиттерсе, одном из первых инсталляторов, — высоченном добродушном Дон Кихоте от искусства, бежавшем в тридцать седьмом из Германии. Именно его творчество вдохновило Гитлера на то, чтобы сделать знаменитую выставку «дегенеративного искусства», на которой вывесили работы авангардных художников, изъятые из немецких музеев. Чтобы потом их уничтожить, как особо опасных преступников. Швиттерс утверждал, что любое ограничение материала в творчестве односторонне и мелочно, и очень свободно подбирал фактуру и в коллажах, и в легендарной инсталляции под названием «Колонна Швиттерса», над которой он работал два десятка лет. Не брезговал ни окурками, ни разорванными подошвами, ни оборванными шнурками, ни прокомпостированными билетами, ни волосами, ни обрезками галстука. Многие «найденные предметы» подбирал на улице, а какие-то из них были связаны с событиями или воспоминаниями из его жизни. Главное — чтобы они были брошенными, никому не нужными, отверженными. Этих вещей оказалась уйма, и колонна так быстро росла, что пришлось прорубать дырку в потолке. Кажется, Швиттерс — единственный художник в истории искусства, материалом которого был исключительно мусор.

* * *

Сосредоточенность на вещах, отслуживших свое, и сочувствие к ним, пусть и с очень разной мотивацией, объединяют цюрихских дизайнеров братьев Фрайтаг, ганноверского дадаиста Курта Швиттерса и московскую художницу Татьяну Назаренко. Если Таня в Швейцарии, где она живет часть года, то в субботу утром вы обязательно встретите ее в Цюрихе на Бюрклиплац, на блошином рынке. Он так пришелся ей по душе, что стал героем одной из ее последних картин — «Антикварного рынка в Швейцарии», где вы, приглядевшись, найдете и Таню, выбирающую на развале кольца, и ее мужа, художника Игоря Новикова. Но только в субботу утром — в другие дни на Бюрклиплац продают свежие фермерские продукты.

К вещам, заряженным памятью или историей (в том числе и к холстам), Назаренко относится трепетно. Как-то по молодости она купила в антикварном магазине на Арбате картину, изображающую старушку в чепце. Старушка оказалась вся в клопах, и бабушка Анна Семеновна, когда Таня вышла из дома, старательно выводила их в горячей воде. Кстати, некоторые художники в перестройку купали свои старые работы в ванной с горячей водой и снимали красочный слой — чтобы было на чем писать. «Для меня это — как утопить ребенка в кипятке», — говорит Таня. Свои полотна она, в отличие от коллег, никогда не резала, а осыпавшуюся клоповую старушку, рыдая, вытащила из ванны, отреставрировала и годы спустя подарила одному музею.

Многие вещи с историей попадают на полотна. Когда известную правозащитницу Дину Каминскую, защищавшую многих диссидентов, в том числе Анатолия Марченко и Павла Литвинова, выдворяли из страны, она продавала свою антикварную мебель. Назаренко купила секретер. Позже, работая над картиной о декабристах — «Восстанием Черниговского полка», она нашла в его потайных ящиках допросы Марченко. И поняла это как знак. Секретер как связку прошлого и настоящего она изобразила на картине.

Декабристы. Холст, масло (1978). Ящики секретера Дины Каминской. Татьяна Назаренко в мастерской (1980-е). Фрагмент картины из цикла «Заклинание» (1990) с изображением иконы, найденной в деревне
© Т. Назаренко

Связка прошлого и настоящего, стремление сохранить то, что дорого, — постоянный мотив живописи Назаренко. Письма дедушки, расстрелянного в тридцатые, мамина сестра Ната принесла в конфетной коробке: вместе с пожелтевшими семейными фотографиями они перенеслись на холст из цикла «Фамильный альбом». Икона из избушки в деревне Дворяниново Тульской области (Таня нашла ее, купив там дачу) стала главным героем одной из восьми картин «Заклинания». Облупившаяся, с подтеками, нимб угадывается по размытому контуру, в общем, почти доска, но художница преклоняется перед этим образом-руиной как перед частицей вечности. Творчество для нее и есть заклинание — заклинание с требованием «останься».

* * *

Швиттерс испытал на себе две войны. Он видел, как взорвался и разлетелся на куски мир, и отправился собирать его обломки. Чтобы их клеить, паять и сколачивать воедино: именно из-за переживания разорванности бытия во время Первой мировой появилась и вошла в моду техника коллажа.

Вид экспозиции «Будущее в прошлом». Работы из циклов «Фонтан славы» и «Время»
© Т. Назаренко

В одном из залов московской усадьбы Нарышкиных, выдающегося образца русского классицизма, где проходили встречи декабристов (оттуда и был отправлен на каторгу Михаил Михайлович Нарышкин, который готовил выступление офицеров на Сенатской площади), устроили свалку. Видимо, собрав весь хлам от весенней чистки, свалили в одну большую кучу всякое старье, причем прямо по центру зала: стул с продавленной спинкой, пластинки, кассеты, журналы, плакаты, холсты, перевязанные бечевкой книги, чемодан, гитару и даже железную буржуйку. Так выглядят «Обломки» — инсталляция Назаренко, которую сейчас — хотя бы на виртуальной экскурсии — можно посмотреть в ММоМА на Гоголевском, 10.

Помоечная инсталляция создана по мотивам одноименной картины 1990 года. «Это же очень интересно — давать новую жизнь своим вещам», — говорит Таня. «Вещь» она понимает и как хлам на художественной свалке, и как старую работу, выполненную в другой технике и другом жанре. Если сопоставить название и датировку картины, сразу становится ясно, что именно оказалось сломано. Вместе с СССР, кстати, скончался и Союз художников, который в течение нескольких десятилетий занимал это здание на Гоголевском. Назаренко помнит, как пространство, вместившее в этом году шестьсот ее работ, объединенных названием «Будущее в прошлом» и, конечно, в первую очередь, общей идеей, в застойные годы было разделено на клетушки. В них сидели секретари и секретарши союза и прочие сотрудники, а в залах, украшенных каминами, — начальники, к которым она хаживала на прием; сейчас там расположился ее цикл «Фамильный альбом», живописная история семьи, и очаг придает помещению ощущение дома. На первом этаже был ресторан, где «королева Союза художников», как называли Таню, обмывала свой триумф — первую большую выставку в ЦДХ в 1989-м. После нее Назаренко получила мастерскую на Масловке, но вскоре изменились времена, люди изменились вместе с ними, и многое, что было дорого, превратилось в отбросы. Все перестало выставляться, покупаться и продаваться. Искусство стало никому не нужным. Во всяком случае, таким было ощущение художницы в те годы.

* * *

Всю грандиозную экспозицию в ММоМА на Гоголевском, пятнадцать залов на втором этаже, Таня подготовила за два месяца, написав несколько новых работ и сделав инсталляции, и я поражаюсь ее энергетике и работоспособности. Символично, что после окончания выставки из всех «Обломков» на Гоголевском в живых останутся только холсты на подрамниках. Они вернутся в мастерскую, в которой Таня, отдавая полотна на выставки, любила танцевать под виниловые пластинки. Сейчас помещение так забито картинами, что там и работать трудно. А остальной культурный мусор, хлам с Масловки, сброшенный сейчас в музее, отправится на свалку — уже не художественную, а вполне натуральную.

Больше повезло вещам из другой инсталляции. «Комната детства» начинается в зале, следующем за «Фамильным альбомом». Шкаф, стол, зеркало, бабушкина старинная скатерть, швейная машинка «Зингер» из коммуналки в Земледельческом переулке из детства Тани хранят тепло рук, которым они много лет служили. Чтобы они не превратились в обломки, Таня иногда подлечивает их.

В зале со свалкой висят и два парных парадных дворянских портрета из триптиха «Время». Они вырастают из груд мусора и грязи, проволоки и труб, написанных крупными мазками, вырастают из небытия, открывают нам культурные слои, запрещенные в Советском Союзе и вновь обретенные после его коллапса. Портреты попали в пространство, специально созданное художницей для отживших свое вещей, составлявших когда-то радость бытия, для обломков прошлой жизни. В приют «Обломки».

Приют журналов, где печатали ее картины. Обсыпавшихся холстов, чьи сюжеты устарели. Книг, которые никогда больше не пригодятся (хотя Таня много читает). Ржавой печки, согревавшей и дававшей уют. Пластинок и кассет, когда-то любимых, но потерявших свои смыслы, потому что нет носителя. Невозможно представить себе Таню без музыки. Учась в художественной школе в Лаврушинском переулке, она экстерном сдавала экзамены в Гнесинке и мечтала стать певицей. Хотите услышать чудесный голос Назаренко — идите в зал «Фонтан славы», а мы вернемся к «Обломкам». Гитара на свалке. Общение с ней — семидесятые. Таня слушала живые выступления Высоцкого, прекрасно знала Кима, немного — Галича, бывала в одной компании с Булатом, соседом Беллы Ахмадулиной, с которой она дружила. Но была у нее и своя бардовская компания — взгляните на знаменитый «Московский вечер». Володя Лавинский, снимавший с Высоцкого посмертную маску, играл на гитаре «Живописцы, окуните ваши кисти» и, конечно, другой, неокуджавский, репертуар. Володи давно нет, а остальные друзья с гитарами больше не играют. Время ушло.

Улыбающиеся юноши и девушки, которых она писала, сделались стариками или ушли навсегда («как-то все немножечко умерли», как безнадежно сказала Таня), и именно чувство ностальгии по утраченному времени и утраченным надеждам вдохновило Назаренко на ее новые инсталляции — «Обломки» и «Комнату детства». Они, конечно, не о вещах. Сами по себе вещи, по-моему, просто пустота, ничто. Смыслами или бессмыслицей их наделяют человек и его память. А творчество Назаренко «человекоцентрично».

Между двумя историческими портретами из триптиха «Время», мужским и женским, находится полотно, сделанное совсем в другой стилистике. На нем в иконописной позе изображена фигура сидящей на земле нищенки, беженки с ребенком на руках. На братской могиле вещей среди книг, пластинок, кассет, стульев валяется человек: Таня с Игорем собирали его, вставляя палки, надевая поношенные туфли. Он — из тех, кого она встречала у мусорных баков и контейнеров.

* * *

Татьяну Назаренко, несмотря на ее роман с историей, тянет на все новое и необыкновенное, и в профессиональном смысле она любопытна, как ребенок. Ей кажется, что она еще что-то не сделала, и, мотаясь по миру, она старается не пропускать даже самые провокативные экспозиции современных художников. Она убеждена, что художник должен меняться: Пикассо в двадцать и в сорок лет был совершенно разным, а в семьдесят сделался еще более абстрактным. В поисках она много экспериментирует, пробует себя и в видео, и в инсталляциях. Первая и знаковая из них — «Переход», который оказался для нее транзитом от живописца к современному художнику.

Фанерные фигуры-обманки с изображениями бомжей, инвалидов, панков, алкашей, слепых и прочих «отбросов общества» из переходов метро она делала в середине девяностых для выставки в ЦДХ. И сразу стала народным художником — в значении «любимым народом». Куда только не заносило эти фанеры! В Государственной думе они возвращали депутатов с небес на землю. В переходах метро в Бонне их воспринимали как живых, перед ними позировали, с ними фотографировались. В музее в Вашингтоне из сострадания подавали милостыню — бросали монетки в жестянки, которые художница для достоверности поставила перед фигурами.

Я как-то спросила Таню, что испытывала она к своим героям. «Я им всегда подавала и всегда сочувствовала. Рядом с “Лубянкой”, где находилось Общество слепых, незрячие музыканты играли на балалайках и пели душераздирающее “Разлука ты, разлука…” Это страшно! И пусть говорили, что нищие работают на мафию, но я же вижу, что у инвалида, которого везут на каталке, на самом деле нет ног, а безумной старухе действительно некуда податься».

«Я верю, что ничто не проходит мимо», — говорит художница. «Обманки» и их прототипы в переходах — уже история, но ведь, не зная прошлого, мы не можем представить себе будущее. Это основной посыл новой выставки Назаренко, и поэтому она актуализировала свой паноптикум в еще одной инсталляции на Гоголевском — в «Фонтане славы». Расставила фигуры с сарказмом, иронией и печалью, которыми проникнуты многие залы этой выставки.

На круглом постаменте над отверженными (один из них — с гармонью, другой — с бутылкой и многие — с пронзительными воплями о помощи на дощечках) возвышаются две фигуры. Они — парафраз мухинского монумента, пародия на власть, на союз серпа и молота и в исполнении Татьяны Григорьевны называются «Рабочая и колхозник». У работяги с лопатой из оттопыренного накладного кармана куртки торчит бутылка, его фанерная спутница, судя по сетчатым чулкам и каблукам, вышла на панель, а из колонки льются музыка в духе пионерлагеря и дрожащий голос художницы: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва». Точнее некуда — и дорогая, и золотая. Именно в контексте происходит искажение смыслов, заложенных в песне, которая в том году, когда Назаренко делала свою первую инсталляцию для гигантских залов ЦДХ, стала гимном Москвы. Согбенные нищие держат дощечки с надписями «Помогите собрать деньги на лечение жены», «Люди! Помогите на лечение дочери» и т.д. А ведь настоящее и не догадывалось, что через пару недель после открытия выставки «Будущее в прошлом» объявят пандемию.

* * *

Завершая историю Назаренко, я, конечно, не брошу Швиттерса. В тридцать седьмом году он бежал в Норвегию с двумя мышками в правом кармане (одна из них страдала эпилепсией и регулярно билась в припадках) и с миниатюрной «Колонной Швиттерса» в левом. Через три года, когда Германия аннексировала Норвегию и Швиттерс опять ушел в бега, Ахматова написала: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…» А еще через три года союзники обстреливали Ганновер, и бомба разнесла на части дом Швиттерса и дело его жизни — колонну с гротами, полными мусора. Нашелся ли кто-нибудь, кто пошел собирать эти обломки?

Ну а со швейцарской сумкой все предельно просто — она попала в тренд энвайронментализма и вторичного использования мусора. Она одновременно модная и, как и искусство, вечная: сшита из такого пуленепробиваемого брезента, что никогда не сносится. Если ее еще нет в вашем гардеробе, то над этим стоит задуматься.

Понравился материал? Помоги сайту!