Александра Селиванова: «Ностальгия по сталинской эпохе меня откровенно пугает»

Александра Селиванова — кандидат архитектуры, руководитель Центра авангарда, в начале года была назначена куратором галереи «На Шаболовке». Мария Нестеренко поговорила с ней о дальнейших планах центра.

— Недавно Центр авангарда переехал из библиотеки «Просвещение трудящихся» в галерею «На Шаболовке» — по соседству. Грядут ли какие-то перемены в работе центра?

— Основное направление работы по-прежнему будет связано с Шаболовкой. Центр авангарда остается на том же месте, только теперь мы переехали в галерею. Раньше центр подчинялся библиотечной системе, а теперь — системе объединения «Выставочные залы Москвы». Я приглашена в качестве куратора галереи «На Шаболовке» и буду продолжать то, что мы начали три года назад вместе с Ларисой Гринберг. За это время мы совместно сделали семь выставок. Для меня это естественное развитие сюжета, поскольку таким образом в галерею переходит вся образовательная программа к выставкам. Например, сейчас здесь идет выставка «Конструктивизм — детям», к которой была приурочена программа лекций и мастер-классов, проходящая здесь же.

Нам пришлось оставить примерно половину книг, потому что они были оформлены как библиотечные, а не как собственность Центра авангарда. В галерее же никогда не было библиотеки, поэтому придется подумать над тем, как организовать ее в выставочном пространстве. Зато здесь есть прекрасные новые возможности, которых у нас не было раньше. Это, с одной стороны, музей, с другой — меняющееся экспозиционное пространство. Все это время к нам приходили посетители, которые хотели что-то узнать об архитектуре авангарда и локальных памятниках — Башне, Доме-коммуне Николаева, крематории, и нам приходилось все это показывать на экране компьютера. Были две выставки, когда можно было посмотреть что-то в зале.

— Вы сказали — музей. Здесь будет постоянная экспозиция, посвященная Шаболовке?

— Да, мы планируем рассказать о нескольких ключевых объектах: Шуховская башня, первый дом-коммуна — общежитие Николаева, Даниловский универмаг, Хавско-Шаболовский жилмассив, школа-гигант, крематорий. С одной стороны, это будет и первый в Москве музей, посвященный архитектуре авангарда, с другой — в хорошем смысле краеведческий музей. Мы ориентируемся, к примеру, на музей района Вайсенхоф в Штутгарте. В экспозиции будут чертежи, документы, архивные фото, а также истории людей, археологические находки. Как ни странно, последних у нас немало. Большая их часть принадлежит нашему коллеге Илье Малкову, который живет здесь с рождения. Я очень рассчитываю на участие коллекционеров и собрания других музеев, пока не буду говорить, каких именно. Мы планируем брать у них экспонаты на долгосрочное экспонирование. Будет и мультимедийная часть — собрано большое количество интервью с жителями района. В свое время здесь был выставочный проект «Топография счастья», для которого было записано много интервью, и еще один блок мы собирали, когда готовили книгу о Даниловском универмаге. В нашей команде есть социолог Дарья Зуева, это все была ее работа, и мы надеемся и дальше продолжать. Этот музей, конечно же, задумывается как нечто, совместное с локальным сообществом. Они — и посетители, и создатели.

— Помимо постоянной экспозиции какие выставки планируются?

— Есть и архитектурные сюжеты, и художественные. В любом случае хотелось бы, чтобы это были выставки-исследования, поскольку нам неинтересно привозить что-то готовое. В идеале каждая выставка должна быть полноценным новым высказыванием. Одна из архитектурных выставок, о которой я могу рассказать, — проект, посвященный оптическим инструментам, придуманным Николаем Ладовским для студентов ВХУТЕИНа. Для своей знаменитой психотехнической лаборатории Ладовский разработал механизмы, которые должны были помочь в оценке способности студентов правильно определять углы, расстояния и т.д., — угломеры и прочие устройства, они и интересно выглядят внешне. Естественно, они не сохранились и, насколько мне известно, никогда не были воссозданы. Мы хотим реконструировать эти инструменты и рассказать о его методике преподавания. Центр авангарда очень рассчитывает на сотрудничество с Музеем МАРХИ, фондами ВХУТЕИНа и ВХУТЕМАСа в РГАЛИ. Плюс для нас эта выставка важна, потому что галерея находится в единственной осуществленной по проекту рационалистов застройке.

Графика — более интимное пространство, где художник мог позволить себе быть свободным.

Есть немного домов в Иванове, но так, чтобы это был целый квартал, организованный по принципам, которые исповедовали рационалисты под руководством Ладовского, — уникальный случай. Поэтому вполне логично, что именно здесь мы наконец-то разберемся, что же это был за инструментарий. Также планируем проекты, посвященные художникам 1920—1930-х годов, но той части их наследия, которую мы не можем увидеть в музеях, той, что находится в частных галереях или у наследников. Я бы хотела показывать графику, которую не так часто можно увидеть, поскольку она считается вторичной. На самом деле именно для этой эпохи графика — это нечто передовое и центральное.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что графика была передовым видом искусства?

— Графика находилась на острие эксперимента. Живопись предполагала ответственность: от расходования дорогих материалов до того, что эти вещи сразу же попадали под обстрел критики. Графика — более интимное пространство, где художник мог позволить себе быть свободным. В этом поле и создавались новые высказывания. Мы не планируем делать монографические выставки, хочется, чтобы это был показ художественного явления именно в контексте эпохи, в связке с другими явлениями культуры, науки.

— Центр авангарда нацелен, прежде всего, на изучение наследия 1920—1930-х годов. 1930-е принято считать периодом укрепления соцреалистического метода, при этом авангардистские методы не отмерли в одночасье.

— Трудно сказать об этом в двух словах. Никогда ничего нельзя обрубить за один раз. Все процессы 1920-х в той или иной степени продолжались в 1930-е. Как исследователю, мне очень интересно посмотреть, что выживало и каким образом. Для меня основным объектом авангарда является не форма, а метод. Методы как раз просуществовали дольше, до середины 1930-х — это точно. Несмотря на позицию историка архитектуры Дмитрия Хмельницкого, считающего, что в одночасье конструктивисты от страха позабыли обо всем, во что верили и что утверждали все прежние годы, могу сказать, что в 1932 году никто не смог за один раз заставить их рисовать портики. То, что они рисовали, — глубокие, ироничные и интеллектуальные вещи, основанные на формальном аналитическом методе проектирования. Хотите колонны? Мы сделаем колонны, но это не значит, что мы откажемся от той методологии, которую использовали раньше. Для них колонна ничем не хуже любой другой простой формы — цилиндра или куба, если не использовать ее как часть некоей классической системы, а изобрести заново. Потом метод соцреализма был насажден уже везде, от литературы до музыки, прибив все новаторство, но важно, что в архитектуре это случилось после 1936—1937 годов. Плюс начались репрессии, которые для тех, кто не понял с первого раза, прояснили все очень наглядно.

Для меня основным объектом авангарда является не форма, а метод.

— Архитектура стала мощным средством пропаганды.

— Как и литературой, архитектурой очень плотно занимались. До музыки добрались чуть позже. Интересна последовательность, как разбирались с формальным методом: литература, изобразительное искусство, затем архитектура и уж потом музыка. Это показывает внимание власти к этим областям искусства как средствам воздействия на сознание масс. Архитектура — и это было понятно и Сталину, и Гитлеру, и Муссолини — очень эффективный способ разговора с человеком. Это пространство, которое тебя ведет и транслирует смыслы. Это было понятно и Ленину, придумавшему план монументальной пропаганды в 1918-м. Всем хотелось, чтобы город говорил. Но так как архитектура — это вещь прикладная и требующая специальных навыков, прийти и сказать «давайте быстро все поменяем» было непросто. Потребовалось много усилий и несколько лет, чтобы вырастить «пролетарских архитекторов». Что касается литературы, то здесь, наверное, было проще прикрутить одних и включить других. Музыка для властей — настолько далекая и трудноформулируемая материя, что бомба в этой области взорвалась только в конце 1940-х.

— Весьма показательно, что после того, как городские власти убрали ларьки, многие, особенно приезжие, отмечают, что московский сталинский ампир подавляет. Культура-2 вновь отчетливо проступила. Это совпадение?

— Все это не случайные вещи. Хотя градус осознанности разный. Показательно, что сейчас скопировано праздничное оформление Москвы к 800-летию, то есть образца 1947 года.

Они поставили такие же светящиеся арки по всему городу, и вместе с соответствующей ностальгической музыкой получилась реальная дыра во времени. Что касается так называемого сегодняшнего «очищения» города, то да, период условного НЭПа сменился другой эпохой, и я к этому отношусь очень негативно. Несмотря на то что в профессиональном сообществе мнения разделились и многие коллеги считают, что наконец-то архитектуру стало хорошо видно. Мне кажется, это совершенно чудовищная, бездушная среда, агрессивная по отношению к человеку. Произошла странная трансформация: от реальных попыток конца 2000-х — начала 2010-х действительно сделать среду обитания дружелюбной (то, что было сделано с парком Горького, «Музеоном») до гранитных гробов на Тверской, причем и тогда, и сейчас риторика совершенно одна и та же. Конечно, это мимикрия, когда тоталитарный город притворяется дружелюбным и открытым. Мы видим, что наши велосипедные дорожки прерываются посередине автомобильного потока, а огромные гранитные тумбы мешают потоку людей.

— При этом отчетливо заметна ностальгия по советской эстетике, в том числе сталинского времени.

— Здесь возникает вопрос: по какому именно явлению мы ностальгируем? Если это оттепель, то там действительно есть ощущение, что это что-то, о чем стоит вспомнить. Ностальгия по сталинской эпохе меня откровенно пугает. И, к сожалению, я вижу не только любование и реконструкции, ностальгические выставки (это было и 10 лет назад), когда нас привлекает вещная составляющая, но мы не осознаем, что с этим связан некий политический контекст. Меня пугает воспроизведение риторики.

Пространство для высказывания сжимается, как шагреневая кожа.

Я как человек, чье детство прошло в период перестройки, отчетливо вижу, как изменился язык СМИ. Это страшно: воскресли фразы и целые обороты, не говоря об интонации. Удивительно, что люди спустя годы смогли все это так живо воспроизвести. Стоит особо отметить, что с каждым днем площадок, где была бы возможна живая дискуссия, становится все меньше. Пространство для высказывания сжимается, как шагреневая кожа. При том что этот год очень важный. Это ведь не только столетие 1917 года, но и круглая дата 1937-го. Будет очень интересно посмотреть, кто и что сможет сделать на эту тему. На Донском кладбище находятся две крупнейшие братские могилы жертв репрессий. Я знаю, что первые мемориальские списки составлялись на основе книг Донского кладбища. Родственники сами приносили фотографии и дописывали в эти списки подробности: профессии, годы жизни, даты ареста. На основе самодельных книг делались большие списки «Мемориала». Центр авангарда планирует эти списки выставить.

— Интересно, какую позицию изберут власти?

— Вспоминается открытка, выпущенная, кажется, ко второму изданию «Культуры-2» Паперного: «Наступит ли когда-нибудь культура-3?»

— В литературоведении есть такой термин. Он используется в отношении наивного искусства.

— Да, в искусствоведении тоже, но это никак не связано с Паперным; это нечто между городской и народной, деревенской культурой. Культура предместья, окраины. Хотя, возможно, именно здесь и есть выход. И это как раз Шаболовка.

Понравился материал? Помоги сайту!