Штрихкод березовой рощи и щебет искусственных птиц

В галерее современного искусства Anna Nova завершается выставка восходящей звезды петербургского искусства Александры Гарт «Лес паутины» — посмотреть ее можно до 21 февраля. В 2021 году Гарт стала лауреатом премии «Топ-50. Самые знаменитые люди Петербурга» в номинации «Искусство» как сооснователь проекта STYD; ее инсталляцию «Провал», которую номинировали на Премию в области современного искусства имени Курехина, приобрел петербургский коллекционер и инвестор ресторанов Duoband Сергей Лимонов. Искусствовед Илья Крончев-Иванов специально для COLTA.RU поговорил с художницей о ее методе и новом проекте.

Александра Гарт много лет была известна петербургскому художественному сообществу как сооснователь студии печатной графики New Print Studio и куратор Графического кабинета в Малом манеже (ныне МИСП) в 2013 году. В ее стиле сочетаются традиция ленинградской графической школы и авторский незаурядный почерк, который кто-то может назвать эстетикой техно-клубов, а кто-то — эстетикой темной экологии. В любом случае у Гарт уже есть пул своих любимых сюжетов и мотивов, который формирует этот черно-белый мир: березы, рябь, ряба, сетка-рабица, черный круг, глитч, купчинские пятиэтажки и т.д. Однажды я спросил у Гарт — почему березы?

 — Потому что они черно-белые! Едешь на машине — видишь березовую рощу, а она вся как штрихкод. А еще однажды я попала в парк «Зарядье» в марте, когда он только открывался. Это были такие пустынные холмы, на которых стояли тонкие стволы березок, обмотанные мешками. Был еще дикий щебет искусственных птиц, который транслировали через громкоговорители. И больше ничего. Было здорово. Как будто оказалась на своей инсталляции в Москве.

Как сказала сокуратор пространства STYD Александра Генералова, «самое главное про Гарт — она умеет работать не проектами, а сериями проектов, и чем дальше, тем глубже прорисовывается ее мир». «Лес паутины» в галерее Anna Nova становится одним из проектов общей серии, посвященной осмыслению эпохи антропоцена.

— К этой серии условно можно отнести мой проект из триптиха «Стыда», где мы освещали стыдные кураторские практики. У меня как раз был проект про философию темной экологии, постантропоцентризм, постапокалипсис, в общем, все то, что озвучено в моем ироничном artist's statement.

меня интересуют синтез живого и неживого в пространстве мифа и миф, противостоящий логосу; изображение Иного, проникающего в нашу реальность через прорехи в ткани бытия. в изображении я больше всего ценю недосказанность, неочевидность. возможность разнообразия трактовок в сочетании с визуальной простотой. некий аскетизм в выборе изобразительных средств, минимум видимых приложенных усилий.

 — Получается, что «Лес паутины» — четвертый проект из этой серии. Первый — из «стыдного триптиха», второй проект был показан на выставке Петра Белого «Homo Duplex», третий — «Сопротивление бесполезно» в пространстве STYD, который в какой-то момент шел одновременно с «Лесом паутины». Они все объединяются темами, которые я озвучила выше и которые я не могу не продвигать, живя в Петербурге, в загрязненном городе, где сопротивление этому всему бесполезно. Хотя я пытаюсь бороться с помощью раздельного сбора, когда живешь в этой замусоренной среде и уже постепенно свыкаешься с ней, начинаешь воспринимать ее не как мусор, а как просто свое окружение.

Из проекта в проект Гарт разрабатывает ряд основных тем: помимо природы и постантропоцентризма сейчас ей интересна японская культура. Гарт — поклонница аниме и своим любимым тайтлом называет «Наруто»: саундтреки из этого мультфильма звучали на закрытом превью выставки.

— Все, из чего вырастают проекты, — это то, что я в данный момент отслеживаю, чем увлекаюсь, что мне интересно. Название «Лес паутины» отсылает к фильму Акиры Куросавы «Трон в крови», оригинальное название которого — «Замок паучьего логова».

Эта свобода интерпретации и отсутствие какого-то четкого артикулирования замысла являются характерной особенностью коммуникации Гарт как художника со зрителями. Она оставляет довольно много свободного пространства для интерпретации, где мнение каждого посетителя становится верным.

— Искусство, которое я делаю, артикулировано для меня самой, там есть замысел и концепция. Но я не считаю нужным доносить свое мнение до зрителя. Зачем? Все-таки мне интереснее не быть иллюстратором каких-то теоретических идей, а влиять на чувственное восприятие: пробуждать у зрителя мысли и вопросы, а не давать ответы.

Важная специфика последних проектов Гарт в том, что это выставки в жанре тотальной инсталляции или иммерсивного шоу. Художница создает целостное художественное пространство, куда попадает зритель. Но одно дело — работать с небольшой комнатой в STYD, пространство которой легко полностью контролировать и перестраивать, а другое — с галереей с двумя этажами, лестницей, окнами и другими обременениями планировки. Я попросил Александру рассказать более подробно о выставке «Лес паутины».

— Что первым встречает зрителей в галерее?

— В самом первом зале посетителей встречают текст, скомпонованный в форме круга, и непонятная металлическая красивая конструкция. Она такая живая, покореженная, состаренная, ржавая.

— Расскажи историю ее создания.

— Я ее встретила на улице города и сразу же страшно ее полюбила. Она выглядит как металлический памятник оградительным лентам. Я их рисую с 2018 года, и, когда они стали довольно популярным мотивом у многих художников, где-то в 2020 году, я очень злилась. Но конкретно эту конструкцию сделали для галереи. Мы хотели принести в экспозицию найденную, так сказать, реди-мейд, но потом поняли, что лучше сделать новую. Но вы можете увидеть прототип на набережной Обводного канала. Где точно — не скажу. Просто идите вдоль всей набережной. В целом я очень рекомендую для понимания экспозиции прогулку по Обводному каналу. Думаю, что это многое даст зрителю. По обеим сторонам. От начала до конца, туда-сюда. И, возможно, внимательный зритель обнаружит предка этой конструкции. Сделает какие-то выводы. Или не сделает.

— Эта конструкция несет какую-то смысловую функцию?

— Искусство вообще антифункционально. Конструкция антифункциональна, и это прекрасно. Она как бы что-то огораживает, но непонятно что. И каждый может решить сам для себя, что именно. А может просто сказать, что все это обман. Такой вариант тоже возможен.

— А как ты себе представляешь своего идеального зрителя? Как он должен взаимодействовать, например, с этим странным объектом?

— Как угодно. Идеальный зритель — это человек, который не задает вопроса «о чем это искусство». Он задает этот вопрос, но сам себе, дает какие-то странные ответы. Наверное, человек, который увидит эту конструкцию, будет в недоумении. Это замечательно. Я не хочу давать какие-то ответы и объяснять зрителю, что это такое. Это искусство. Это загадка. Это определенная магия.

— Во втором зале первого этажа зрителей встречают два свитка белоснежной рисовой бумаги, на которых ты рисуешь графитом некие постапокалиптические пейзажи. Расскажи про процесс создания этих работ.

— Процесс — это бесконечная борьба. Рисовая бумага не хочет, чтобы на ней рисовали графитом, она всячески этому сопротивляется, пытается порваться и вообще протестует всеми силами. Так что это всегда вызов и процесс сложного взаимодействия с материалами. Также это работа с большим масштабом, которая предполагает вовлечение всего тебя, всего твоего тела. То есть ты не просто сидишь за столом и рисуешь что-то такое маленькое, а двигаешься. Это не только работа головы и кисти руки, но и всего тела. Скрытый перформанс, который вообще никто не видит.

— Какое у тебя было состояние во время этого скрытого перформанса?

— Это всегда какое-то полумедитативное состояние, полное отключение головы. Если говорить конкретно о рисовой бумаге и таких форматах, то все твои чувства просто сконцентрированы на ощущениях руки. Ты рисуешь и понимаешь, что если ты сейчас сделаешь что-то не то, то бумага может порваться или штрих не пойдет, так как слишком слабое давление. В этом нет продуманности, и иногда это довольно забавно.

— А в этих работах есть история или сюжет?

— У самурая нет цели, есть только путь. Вначале ты думаешь: у меня есть свиток рисовой бумаги длиной четыре метра. Что же на нем изобразить? Рисуешь примерный эскиз. Но потом, когда рисуешь, обнаруживаешь странные вещи, которые происходят сами собой. Надо еще понимать, что я рисую в узкой мастерской и не могу увидеть лист полностью — я увидела эти листы целиком только тогда, когда их повесили в галерее. Мой подход в том, чтобы наслаждаться процессом, будто тебя используют, как инструмент. Это интересное ощущение. Чувствовать себя просто инструментом в руках духов, ёкаев, которые живут в свитке.

— Ты создаешь работу за раз или за несколько подходов? И в какой момент ты понимаешь, что работа завершена?

— Чисто физически такой формат на рисовой бумаге невозможно выполнить за один сеанс. Если считать в часах, то это где-то 80 часов работы. Поэтому если делать это без перерывов, то можно, наверное, умереть от истощения. Я не пробовала, не знаю.

— Я знаю, что ты не любишь объяснять свои работы, но можешь дать пару подсказок, ключей к пониманию, например, этих свитков?

— Для их понимания можно изучить японское искусство, японскую графику, современных японских художников. Очень рекомендую смотреть аниме. Можно пойти с другой стороны и просто погулять по стройкам. На одной из работ будто присутствуют изображения ворот Тории. На самом деле я просто гуляла по стройке, нашла там странную конструкцию, которая торчала из земли, и поняла, что надо ее обязательно нарисовать. И я ее нарисовала. А потом я заметила очень похожую конструкцию у Куросавы в «Трех негодяях в скрытой крепости». Все переплетено.

— Можешь рассказать, откуда у тебя такой интерес к японской культуре? Что тебя там привлекает?

— Мне многое нравится и многое не нравится в японских историях. Мне близки философия синтоизма, идея существования духов, ёкаев. Я считаю, что в любом, даже урбанизированном, самом обычном месте можно встретить что-то странное, потустороннее и жуткое. Но можно и не думать о Японии, это не обязательно. А можно и думать. Зачем это все объяснять?

— Отдельного внимания заслуживают твои лайтбоксы, которые уже известны зрителям и по проектам в STYD, и по твоим появлениям на групповых выставках или ярмарках. Расскажи историю их появления в твоей практике.

— У меня в мастерской очень много всякого хлама, который остался от предыдущего художника. Среди него была загадочная коробка. В какой-то момент я ее открыла, и оказалось, что там внутри была деревянная рама и в ней — светящаяся картина с изображением водопада. Водопад на пленке, это все наклеено на стекло, оно включается в розетку, светится и чирикает. И я была в шоке, подумала, что художник сам это зачем-то сделал. Я не понимала, что это такое. Но в какой-то момент, наверное, мне было нечем заняться, я решила все это раскрутить и посмотреть, как это сделано. Поняла, что этот лайтбокс можно улучшить. Поэтому я убрала пленку с изображением водопада, заклеила все калькой, покрасила в черный цвет раму. И в общем все стало нормально работать. Лайтбокс стал эстетически приемлемым. Я поняла, что можно сделать много таких лайтбоксов. Можно вообще купить все лайтбоксы, которые есть, и улучшить их. И я стала их покупать и улучшать.

— Кульминацией путешествия становится зал на втором этаже. Опиши это место: как ты понимаешь, где мы находимся?

— Мы находимся в лесу паутины, как можно догадаться по названию выставки. Может, и нет, конечно, это уже зрителю решать. Но мне кажется, что все-таки это лес. Тут есть стволы, пейзажи, светила.

— О чем ты думала, когда придумывала такое пространство?

— Мне всегда хотелось сделать лес. Идею этой инсталляции я придумала около года назад. Я поняла, что настоящие стволы — например, моих любимых черно-белых берез — как-то неправильно работают, они вызывают слишком однозначные ассоциации. Я не играю на этих струнах, я не работаю с темой русскости напрямую. Это не тот лес, который мне хотелось бы сделать. Поэтому я решила, что можно попробовать использовать металлические стволы. И все как-то сразу заработало. Это лес, но как бы не совсем. Все не так однозначно. Кто-то, возможно, решит, что это стройка. Это такое странное место, где органическое переходит в неорганическое. Или, может, какие-то руины, заброшенный подвал. Например, у меня была ассоциация с затопленной Цистерной-базиликой. Это такое подземное водохранилище в Стамбуле, поддерживаемое колоннами. Там есть мосты над водой и куча колонн, довольно хаотично стоящих в этом подземелье. Самое известное относительно Цистерны-базилики — то, что она строилась во времена христианского Константинополя и в качестве постаментов для колонн были использованы обломки языческих храмов, статуй горгоны Медузы и кого-то еще. Огромные головы лежат в воде, и из них торчат колонны, как будто в каком-то лесу. Эта ассоциация у меня возникла, когда я думала о металлических трубах.

Также можно вспомнить, что почти у всех древних народов обряд инициации проходил в лесу. Это такое промежуточное место, место между царством живых и царством мертвых, где происходят странные события, которые влияют на развитие главного героя, на его жизнь и дальнейшую судьбу, делают героя героем. Поэтому зритель, оказавшись здесь, возможно, испытает какие-то изменения. Вот такой лес. Мы все-таки в центре Петербурга находимся. Наполовину культурный, наполовину урбанистический, но все же лес, в котором можно заблудиться.

— Почему в лесу несколько светил?

— Вообще, на любой вопрос «почему» на этой выставке есть ответ — «чтобы возникли вопросы». Может быть, время остановилось и мы просто видим разные фазы движения одного светила, а может, сразу пять каких-то солнц. Тут у меня уже нет ответов. Их и не должно быть. Ответов на эти вопросы может вообще не быть, они не обязательны. Главное — это вопросы. Я просто проводник, который что-то воплощает, а главный герой здесь зритель, который что-то испытает.

— Здесь на стене 12-метровый свиток пергамина. У тебя какая-то особенная любовь к этому материалу?

— Я в целом люблю профанные материалы. Мне не очень нравятся специальные штуки из магазинов для художников. Они меня угнетают. Пергамин продается в строительных магазинах и пахнет нефтью. Нефть — это запах богатства (смеется).

— А для чего обычно используется пергамин?

— Используется для гидроизоляции кровли или чего-то такого. Мне нравится, что пергамин сам по себе такой нехудожественный. Ты покупаешь огромный рулон — 15 или 25 метров, начинаешь на нем рисовать. Это сложно, потому что на нем можно рисовать только графитом, карандашом: белая краска становится на нем какой-то бурой или оранжевой. Нефть проступает, материал начинает бешено сопротивляться тому, что ты с ним делаешь, потому что это материал не для рисования, а для строительства. Потом ты как будто находишь с ним общий язык, начинаешь рисовать графитом. Сначала ничего не видно, все серебристое, призрачное. Рисуешь практически вслепую. Это сложно сфотографировать, сложно документировать. Это тоже приятно. Как задокументировать такое искусство? Пергамин — черный материал из нефти, на котором ничего не видно. Мне нравится нефть.

— Деревья тоже истекают нефтью?

— Вообще, это жидкая резина. Но, возможно, и нефть. Я не знаю, из чего делают жидкую резину, так что вполне возможно. Когда я вечером осталась в галерее и никого уже не было, я красила стволы жидкой резиной, пришел охранник и спросил, что я делаю, что здесь происходит. А я в целом не склонна к общению с людьми и объяснению своей позиции, так что я ответила: «А вы как думаете, что здесь происходит?» Он ответил, что происходит лес. Да, это лес. Я считаю, что каждый человек, который проведет определенное время в экспозиции, придумает куда более интересные трактовки, чем то, что закладывал художник. По крайней мере, такая вероятность есть, и я бы не хотела ее разрушать своими комментариями.

— Хочется в целом проследить историю твоего изменения как художника, который из графика стал инсталлятором. Изначально ты работала как график. Скажи, почему ты стала заниматься графикой, что тебя привлекло в ней?

— Я начала заниматься печатной графикой, потому что я достаточно невротична и ненавижу принимать решения. А когда рисуешь или пишешь живопись — ты как будто несешь ответственность, слишком много ответственности. Ты как будто отвечаешь за каждый штрих и мазок, который ты делаешь. Когда занимаешься печатной графикой, то ответственности как будто меньше. Всегда можно, если что-то не получилось, напечатать еще раз. Ответственность за изображенное лежит не только на тебе, но и на каких-то таинственных силах. На станке, на том, как себя ведет печатная краска, еще на чем-то. И ты немножко делегируешь эту ответственность, мол, тут не я сделал, это произошло само собой. Это довольно комфортный момент. Но потом в моей жизни произошел ряд событий, в частности, сломался станок, и мне ничего не оставалось, кроме как начать рисовать руками. Это был довольно стрессовый момент. Приходится брать на себя всю ответственность за все штрихи и закорючки, которые рисуешь, но рисование позволяет выйти в бóльшие масштабы и использовать больший формат, чем когда ты печатаешь на станке.

— И что происходит сейчас, когда ты больше уже занимаешься именно инсталляциями и пространством?

— Так или иначе, все мои изображения можно рассматривать как эскизы инсталляций или пространств, приемлемых для меня. Что-то темное, минималистичное. И то, что я в итоге сделала на этой выставке, было бы, наверное, невозможно без этих нескольких лет печати, работы с черно-белыми изображениями. Это все процесс, который происходит постепенно, без внезапных изменений: все постепенно цепляется одно за другое, и все работы так или иначе слипаются, срастаются друг с другом, перерастают в серии, от которых отпочковываются новые серии. И это все происходит в некоем общем пространстве, в моем черно-белом мире, и как-то друг с другом сосуществует.

— В своих проектах ты также затрагиваешь очень актуальную на сегодняшний день в искусстве тему постантропоцентризма. Расскажи, как ты пришла к этой проблеме.

— Один из вариантов ответа, почему мне так хочется уйти от человеческих историй в истории более нечеловеческие, природные или урбанистические, причем урбанистические, существующие уже после человека или вне человека и человечности, — наверное, потому что мне не очень нравятся люди. Не очень интересны люди, и не очень интересно делать что-то, связанное с людьми. Мне интереснее какие-то общие вещи. В целом, без разницы — люди, растения, колючки, лошадки, насекомые, змеи…

— То есть на выставке нет обращения к живым формам природы?

— На выставке вообще довольно мало изображений каких-то живых или движущихся объектов. В частности, потому что я представляю себя на месте зрителя: когда в экспозиции присутствует изображение человека или животного, то зритель сразу смещает фокус внимания на это объект и говорит, что вот на этой картинке изображен еще человечек. Ура, мне понятно.

Я создаю декорации, в которых находится зритель. Это пространство абстракции, пространство пейзажа. Зритель там один. Там нет никого и ничего. Никаких якорьков, чтобы он увидел эту границу между собой и изображенным. То есть зритель в идеале погружается в то, что изображено, и находится в этом пространстве.

— Какими словами можно описать это пространство мира Гарт?

— Это, наверное, настолько просто артикулируется, что нет смысла это артикулировать. Повторюсь, я не заинтересована в том, чтобы давать готовый список ответов на список вопросов. То, что лежит на поверхности, — очевидно. Это что-то черно-белое, достаточно пустынное, в меру абстрактное, так, чтобы зритель мог увидеть там какие-то свои смыслы и свои истории.

— И там определенно есть свет и электричество.

— Да, там есть свет и электричество, потому что электричество — странная штука. Это магия. Ты вот понимаешь, как работает электричество?

— Я придерживаюсь теории Дэвида Линча, что электричество — это передвижение духов.

— Да, именно! Это абсолютно так! Электричество, радиоволны, помехи на экранах мониторов… Что это? Это магия, духи. Одна из моих работ называется «если бы люди знали, сколько над ними вьется духов, демонов, они бы умерли от страха». Я изображаю пространство, в котором обитают эти духи и демоны, но пока еще никто не умер от страха, насколько мне известно.

То же самое с огнем. Я тоже не понимаю, что это такое. Я его иногда изображаю, но это тоже какая-то магия. Это все странно, над этим интересно думать, хотя все равно ничего не поймешь. Но подумать можно. Например, дом горящий нарисован. Он горит черным пламенем. Что там происходит? Непонятно. Но что-то не очень хорошее. Хотя у меня в работах, в мире Гарт нет таких критериев, как хорошо или плохо. Это измерение вычеркнуто, вынесено за пределы морали.

— То есть горение дома — это просто физический процесс?

— Да. Огонь горит. А что он еще может делать?

Понравился материал? Помоги сайту!