«Третья идея», икс-фактор и арт-житие академика Сахарова

21 мая 2020 года Андрею Сахарову исполнилось бы 99 лет. К этой дате COLTA.RU решила вспомнить один из самых необычных памятников ученому и правозащитнику — монументальный цикл авторских книг, созданный в 2017–2019 годах графиком, дизайнером, поэтом и историком технических медиа Евгением Стрелковым. Две из них — «р.д.с. бездна» и «X-factor» — были впервые показаны на выставке «Гибриды» (куратор — Анастасия Куклина), которая прошла в галерее Томского государственного университета в марте этого года. Художник согласился рассказать о своем отношении к Сахарову, о том, как и почему он начал работу над серией о «третьей идее», как в ней смогли соединиться икона, рентгеновская пленка и архивные шифры — и, наконец, о будущих перспективах жанра livre d'artiste.

Фазы взрыва. Кадры кинохроники первого испытания советской водородной бомбы в 1953 году

Я физик по образованию; в то время, когда я учился в университете, Сахаров был в ссылке в моем городе, тогда называвшемся городом Горьким. Будучи студентом, я об этой ссылке, конечно, слышал, хотя не сказать, что специально думал. Потом началась перестройка. Как и все, я в телевизоре наблюдал Сахарова на трибуне и в зале Дворца съездов или где там все это происходило...

Гораздо позже, году примерно в 2010-м, мы с коллегами из Питера, Москвы, Самары и Калининграда получили заказ на создание небольшой экспозиции в Политехническом музее в Москве. Экспозиция строилась вокруг полноразмерного макета первой советской атомной бомбы, подаренного в свое время музею Федеральным ядерным центром в Сарове. По сути, это был даже не макет, а что-то вроде дубликата той бомбы, что была взорвана в Семипалатинске в августе 1949-го. Наша команда художников и дизайнеров окружала этот артефакт планшетами, видеороликами, стендами, анимацией и разной дополненной реальностью. Я же взялся за режиссуру пяти роликов об истории советского атомного проекта на основе кинохроники и архивных фото. Погрузился в мемуары участников проекта, в том числе стал читать «Воспоминания» Сахарова, которые тот как раз и начал писать в Горьком в ссылке — когда его лишили возможности работы как физика-ядерщика.

Фотомонтажи для вкладышей к книге художника «Преображение-Икс». На архивных фото — участники советского атомного проекта, в том числе Сахаров, Харитон, Курчатов, известные и безвестные сотрудники многих секретных лабораторий, сканированные грифы секретности, шапки приказов, номера дел
© Е. Стрелков

Выставку «Россия делает сама» (один из вариантов расшифровки РДС — под этим кодом шли все «изделия» саровского КБ) мы вскоре открыли, а я продолжал читать «Воспоминания». Помимо всего хотелось разобраться, что же конкретно сделал «отец водородной бомбы» (РДС-7 — в первом, «сыром», варианте) как физик. Сам Сахаров на этот счет в «Воспоминаниях» был краток (все-таки давал подписку о неразглашении военной тайны), он написал только: «В Сарове нам пришла в голову третья идея».

Почитав статьи историка науки Геннадия Горелика, я понял, в чем именно состояла «третья идея» Сахарова (которую Горелик, сам физик по образованию, считал гениальной).

Тогда стояла проблема «обжать» термоядерное горючее — легкие атомы вроде дейтерия и трития, — чтобы преодолеть их электрическое расталкивание и запустить термоядерный синтез.

«Обжимать» горючее и наши, и американцы пытались взрывами, в том числе атомными, но «обжималось» все неравномерно, неправильно. И Сахаров (похоже, все-таки именно он, хотя в «Воспоминаниях» он пишет «нам») догадался, что надо вначале взорвать не просто атомную бомбу, а такую, вся энергия которой пошла бы в рентгеновское излучение. А излучение распространяется со скоростью света и мгновенно и равномерно «обжимает» термоядерный заряд. Ну это если в двух словах и упрощенно.

Я зацепился мыслью за рентген, стал читать дальше разных авторов — как все там проходило. Оказалось, что в результате модельных подземных взрывов (не ядерных, те проводились на полигоне в Семипалатинске) пошел трещинами и вскоре был разобран Успенский собор Саровского монастыря.

А надо сказать, что КБ-11, будущий Федеральный ядерный центр, — совершенно секретное научное ведомство в структуре НКВД—МГБ — располагалось буквально в кельях монастыря, где столетием раньше свой духовный подвиг вершил Серафим Саровский, пожалуй, один из самых популярных в народе русских святых. Монастырь с прилегающими территориями (в том числе скитом Серафима) в 1940-х был окружен несколькими рядами колючей проволоки, на его территории было создано секретное КБ, главный собор в итоге был разрушен, иконостас пропал, но создана и испытана водородная бомба, воплотившая «третью идею» молодого гениального физика, в недалеком будущем — диссидента. Каковым в каком-то смысле в своем, церковном, поле был и Серафим, не признававший многих церковных установок и иерархий...

Все как-то сошлось вместе, и в итоге я сделал работу «Третья идея» — семь лайтбоксов, воспроизводящих деисусный чин иконостаса. Но только фигуры апостолов, архангелов, Иоанна Предтечи и Богоматери словно пронизаны рентгеном, так что видны ключицы, ребра, тазовые кости, суставы, черепа... Центральный лайтбокс сохраняет овалы и ромбы так называемой славы Спасителя, но фигуры Христа нет. А под этим центральным лайтбоксом на экране в замедленном темпе воспроизводится кинохроника испытания первой советской водородной бомбы. Вскоре я сделал одноименную книгу художника, где в черную папку вложены серые конверты со штампами и номерами, а внутри — пленки с напечатанными на них (черной краской и серебром) фигурами, практически неотличимые от рентгеновских снимков.

«Рентген-пленки» из книги художника «Третья идея»

Интерпретаций этой работы может быть несколько (я сам слышал с десяток). В моем сознании это больше о том, что преграда, разделяющая сакральное и профанное, добро и зло (а ведь иконостас в церкви — это преграда, граница), истончилась до полупрозрачности, а водородная бомба как чудовищный рентген-аппарат просветила саму человечность. При этом созданное секретными физиками (при участии, часто подневольном, сотен тысяч других людей) оружие было также и защитой — я тут совершенно согласен с Сахаровым, писавшим в «Воспоминаниях» об общем мнении всех участников проекта, что они создавали именно средство защиты.

Проект не отпускал меня. В течение следующих двух лет появились еще две книги-папки с «рентген-пленками», где в основу легли уже не деисус, а другие иконографические сюжеты: «Преображение» и «Сошествие во ад». Появились и три стихотворения, вошедшие в эти книги. И листы-вкладыши с фотохроникой и воспоминаниями Сахарова и его коллег — от главного конструктора до машинистки. Получившийся триптих «обжимал» термоядерный сюжет с разных сторон, касался разных моментов атомного проекта.

Совсем недавно в продолжение этих трех книг я сделал книгу «X-factor», посвященную Николаю Владимировичу Тимофееву-Ресовскому, одному из первых генетиков, исследовавших биологическое влияние радиоактивности от ядерных и термоядерных взрывов. Человек в это время окончательно стал «геологическим фактором», как предсказывал Вернадский. И одним из рубежей наступившего антропоцена может служить оставшийся навсегда в геологических породах тончайший слой радиоактивного изотопа углерода-14 — результат атомных испытаний США и СССР, а затем Англии, Франции, Китая...

Именно понимание смертельной опасности этого изотопа, невидимо уносящего сотни тысяч жизней за счет генных мутаций (Сахаров был знаком с работами Тимофеева-Ресовского), заставило обласканного властью академика пойти против системы, потребовать запрещения ядерных испытаний, ну и дальше — больше. Личный путь Андрея Дмитриевича Сахарова и вызванные им события достаточно хорошо известны. Мне же показалось важным описать эту историю как визуальную метафору.

В книге «Х-factor» я соединял изображения дрозофил — как из статей самого Тимофеева-Ресовского, так и из зоологических атласов — с таблицами, графиками, экспериментальными схемами. Получилась этакая сюрреалистическая «химера познания», где симметричная диаграмма результатов облучения воспринимается как дополнительная пара ножек или крылышек. Что вполне отвечает опытам: после облучения рентгеном у мух в следующих поколениях появлялись или исчезали пары крыльев и ног, менялась форма тех и других, конфигурация прожилок в крыльях (Тимофеев-Ресовский и его жена Елена скрупулезно фиксировали эти изменения).

Судьба Тимофеева-Ресовского — воплощенная суть чудовищности тоталитарного режима в стремлении раздавить личность и в то же время способности личности к сопротивлению. Блестящий ученый, балагур и заводила в научных спорах, ученик великих Кольцова и Четверикова, отправленный ими из голодной России при еще сравнительно вегетарианском правлении в спокойную, сразу признавшую его научные заслуги Германию, Тимофеев-Ресовский испил все чаши. Оторванность от родины после прихода к власти Гитлера. Гибель в гестаповских застенках сына-антифашиста. Разлука с женой, потеря лаборатории и учеников. Собственный арест и почти гибель (он смертельно ослаб и почти ослеп в советском лагере после интернирования из побежденной Германии). Он выжил лишь благодаря тому, что создателям атомных бомб надо было знать биологические последствия их применения — а Тимофеев-Ресовский знал. Из лагеря он попал в «шарашку» на Урале, после амнистии переехал в Обнинск — и продолжал самоотверженно (иначе не скажешь) заниматься наукой, учить научную молодежь. Научная карьера и слава (его выдвигали на Нобелевскую премию) прошли мимо, но жизнелюбие и вера в ценность познания не покинули его.

Его статья 1935 года «О природе генных мутаций и структуре гена» (в соавторах — будущий нобелиат Макс Дельбрюк) повлияла на Эрвина Шрёдингера и его книгу «Что такое жизнь с точки зрения физики?», которая, в свою очередь, повлияла на всю последующую биологию. У Тимофеева-Ресовского тоже рентген — но не как идея, а как фактор: «Х-лучи <…> при облучении <…> могут приводить к возникновению аномалий в эмбриогенезе следующих поколений».

Итоговые статьи Тимофеева-Ресовского «Биосфера и человечество», «Учение о биосфере и космической биологии» формировали новое отношение к поведению и самоощущению человека в живой природе. Сейчас, на фоне участившихся кризисов и эпидемий, нам особенно важны такие размышления и такое обновление. Обновление — при переинтерпретации всего наследия.

Книга художника «р.д.с. бездна». Печать серебром по черному, высокий лак

В книге «р.д.с. бездна» речь идет как раз о наследии, точнее, об иконографическом сюжете «Сошествие во ад» (откуда Христос, по легенде, забрал души Адама, Евы и праведников). На гармошке-вкладыше в эту книгу я соединяю генетические графики-диаграммы из статей Тимофеева-Ресовского и иконные прориси XVII–XVIII веков, особенно часто — архитектурные мотивы из этих прорисей. Которые (наряду с выразительными изображениями преисподней и Сатаны) хорошо рифмуются, на мой взгляд, с аргументами Сахарова об опасности радиационного заражения для жителей городов при ядерных испытаниях.

Еще одним общим для всех трех книг моментом являются круглые структуры наподобие мандал, где собраны как экспериментально-физические, так и метафизические изображения — от схем ядерных реакций или треков элементарных частиц в камере Вильсона до символов веры. Важными графическими (и смысловыми тоже) элементами являются также встроенные в верстку тексты, в том числе текстовые «реди-мейды»: штампы о секретности, шапки постановлений и циркуляров — ну и мои собственные тексты, в том числе поэтические.

Таким образом, каждая авторская книга — многослойная графическая конструкция, которая может быть прочитана с разной степенью детальности. К этому комплексу добавляются обработанная кинохроника и рисованная анимация (в книгах — на дисках, а на выставке — на экранах), что еще более расширяет диапазон, в том числе и жанровый. Если в моих книгах художника о советском атомном проекте повествование идет в регистре гимна/плача, то, скажем, в анимационном фильме «Ивановы Вары» мы говорим на ту же тему в духе политического памфлета.

Там, в этом фильме, родоначальником атомного проекта выступает Иван Грозный, получивший от бабки библиотеку Либерию с тайными расчетами чернокнижников. Тут еще мерцает «Шпионская история», которую мы подробно расписали в отношении реальной атомной бомбы в одноименном фильме по сценарию историка науки Генриха Эрлиха.

По сюжету «Ивановых Вар» Иван Грозный наладил опыты с тяжелой водой на месте будущего атомного центра в Дубне, свел на топливо для перегонных кубов все окрестные леса и накопил-таки немереные запасы тяжелой воды, применявшейся тогда как химическое оружие. Это довольно смешная история (в духе Свифта, Салтыкова-Щедрина или, скажем, «Новейшего Плутарха» Даниила Андреева со товарищи), но сквозь смех проглядывает ужас. По жестокости Грозный-царь вполне отвечал своему наследнику и поклоннику Сталину, а Малюту Скуратова в каких-то моментах легко сопоставить с Лаврентием Берией, официальным руководителем советского атомного проекта с самого начала вплоть до совершенно неожиданного для физиков-атомщиков (об этом тоже есть у Сахарова) персонального фиаско.

«Ивановы Вары»

Я восхищаюсь спокойным упорством «зрелого» Сахарова в отстаивании своих принципов, которые оформились в целостную картину не сразу, конечно. В «Воспоминаниях» Сахаров пишет, как в Семипалатинске после гибели солдата вследствие неучтенных последствий слишком «удачного» испытания он осознал опасную неуправляемость саровских «изделий», особенно когда те — в руках военных и политиков. А потом, познакомившись с результатами измерений радиобиологов, он вступил в борьбу за запрет испытаний. Казалось бы, Сахаров был обречен в одиночном противостоянии левиафану власти, но ведь он победил. Принятый в итоге 5 августа 1963 года (почти в мой день рождения) международный запрет на ядерные испытания в трех средах словно писался под диктовку Сахарова. На метеоданных виден резкий спад содержания в воздухе изотопа углерода-14 после 1963 года. Мы не можем точно сказать, сколько это спасенных жизней: статистика — вещь вероятностная...

Иногда Сахаров напоминает мне героя сказок — наивного пастушка, отправленного на безнадежную битву с драконом и одолевшего этого дракона. Иногда Сахаров заставляет вспомнить принца Гаутаму, как известно, спрятанного во дворце от человеческих страданий и лишь по недосмотру слуг обретшего на прогулке «четыре зрелища» — нищего, больного, умершего и отшельника. А еще Сахаров напоминает мне призывника, что получил от медкомиссии на руки свой рентгеновский снимок и вдруг увидел на нем не собственные ребра и позвонки, ключицы и суставы, а хрупкий каркас мира.

Лекция о книге «Третья идея» и вернисаж в галерее «В Главном» Томского государственного университета
© Лукия Мурина

Современное искусство для меня — это, прежде всего, искусство новых медиа. При этом медиа — это и печатные техники (которые тут очень важны), а не только видео и звук.

Мне бы хотелось видеть авторскую книгу составной частью мультимедийного проекта. И не хотелось бы, чтобы авторская книга пылилась в резервациях коммерческого салона или домашнего рукоделия.

Для меня идеальный вариант, когда авторская книга — капсула, которая (на выставке или в руках коллекционера) раскрывается (словно орбитальная станция своими антеннами) в другие среды помимо тактильной и графической. Когда добавляются электронный звук, анимационное движение, видео- и фотофиксация, скажем, перформанса или архива (не обязательно собственного — какого угодно). У меня и моих коллег есть такие книги-контейнеры. Собственно, понятно, чему и кому мы тут наследуем: это футуризм, дада, Флюксус, конкретное искусство...

Крышки футляра книги художника «Преображение-Икс»

Очень интересно погружать уже готовую авторскую книгу в необычный контекст. Им может быть собрание других книг — например, книжных раритетов XVIII века, как мы с коллегой Андреем Суздалевым делали в Ульяновске на выставке «Картины мира».

Вообще важная потенциальная функция авторской книги — быть транслятором с языка на язык (и из эпохи в эпоху), неким проводом для подключения к современности ушедших событий, явлений, мышлений, парадигм...

Или интерфейсом между разными сферами — например, естествознанием и историей. Я сам, похоже, именно этим и занимаюсь в таких проектах, как «Третья идея», «X-factor» или, скажем, «Таблица Гмелина». Хочется, чтобы книга художника была активным экспозиционным агентом, а не просто музейным сокровищем. Иногда она необходимо страдает от этого (порвут, помнут, потеряют при пересылке) — не беда: как правило, экземпляров несколько, ведь этого требует сама логика печати. Один пропадет — два других останутся.

Однако при этом авторская книга может стать событием (для зрителя, для коллеги-художника, для исследователя-нехудожника), а не только остаться объектом.

То, что авторская книга — гибрид уже изначально (текст / изображение, отдельный лист / последовательность, уникальность / тиражность), дает этому жанру удивительные возможности, которыми стоит пользоваться. Современными изводами авторской книги стали фотокниги и зины, но в моем понимании книга художника — что-то более «мощное» (в физическом понимании), многомерное (уже в понимании математическом).

Хотя такой «мощности» нельзя требовать от каждой конкретной авторской книги: среди них могут быть и очень скромные по медиадиапазону, но точные и симпатичные экземпляры.

Понравился материал? Помоги сайту!