25 января 2021Искусство
183

Цветодинамос и пролетаризация духа

Издательство Grundrisse выпустило константинопольский дневник Алексея Грищенко

текст: Евгений Коган
Detailed_pictureАлексей Грищенко. Ок. 1938. Фото Бориса Липницкого© Roger Viollet via Getty Images

Под закат 2020 года в издательстве Grundrisse вышла потрясающей красоты книга Алексея Грищенко «Мои годы в Царьграде» — ранее не публиковавшийся на русском языке дневник, который художник вел в 1919–1921 годах. Совладелец книжного магазина «Бабель» (Тель-Авив) Евгений Коган поговорил с переводчиком книги, искусствоведом Михаилом Рашковецким о битве с ветряными мельницами, национальной самоидентификации и верности искусству.

* * *

Михаил Рашковецкий — искусствовед, член украинских экспертных советов и жюри, в прошлом — председатель правления ассоциации «Новое искусство», директор Центра современного искусства Сороса и Музея истории евреев Одессы, куратор Одесских биеннале современного искусства, ныне — член комитета Национальной премии Украины им. Тараса Шевченко.

— Для начала давайте определимся, чем Алексей Грищенко, чье имя, прямо скажем, не очень известно простым любителям русского авангарда, важен для истории российского и украинского (и позже французского) искусства начала ХХ века.

— Стоит отметить, что до того, как Надежда Гутова, главный редактор издательства Grundrisse, обратилась ко мне с вопросом, кто бы смог перевести дневник Грищенко с украинского на русский, я вообще не знал этого художника. Специалистом по Грищенко является львовянка Вита Сусак, но она по неизвестным мне причинам не откликнулась на призыв Гутовой о сотрудничестве. Началось это у Сусак с диссертации «Алексей Грищенко в художественной жизни Москвы 10-х годов XX века» под руководством легендарного Григория Стернина. Когда я работал в одесском еврейском музее, просматривал ее монографию «Українські мистці Парижа. 1900–1939» / «Ukrainian Artists in Paris. 1900–1939» / «Les Artistes Ukrainiens à Paris. 1900–1939» («Родовід», 2010, 2012 гг.), но был сосредоточен на евреях-одесситах и на Грищенко особого внимания не обратил.

Принято считать, что Грищенко — художник второго ряда и интересен как «культурный фон». Впрочем, «перворазрядники» были мирового уровня. Напарник Грищенко по «цветодинамосу» Александр Шевченко известен в гораздо большей степени, во многом благодаря близости к «Ослиному хвосту», но опять же очень «фонит». Мое резюме — Грищенко очень хороший живописец, но, увы, не первая величина ни в «московский» период, ни в «парижский».

Для обложки использована фотография из фотоархива Библиотеки Конгресса США: Ворота мечети Рустема-паши. Конец XIX — начало XX века. Ателье Sebah & JoaillierДля обложки использована фотография из фотоархива Библиотеки Конгресса США: Ворота мечети Рустема-паши. Конец XIX — начало XX века. Ателье Sebah & Joaillier© Grundrisse

— Можно ли, кстати, отнести Грищенко к русскому авангарду? Или он, несмотря на близость к «Миру искусства», «Бубновому валету» и так далее, все-таки украинский художник?

— Проблема этнокультурной идентификации, по-моему, никогда не имеет однозначного решения. Кандинского, к примеру, считают «своим» и русские, и французы, и немцы. Если же говорить о САМОидентификации (которая далеко не всегда является истиной в последней инстанции), то Грищенко, безусловно, украинец.

— И, к слову, почему он значительно менее известен, чем художники, с которыми он не просто жил в одно время, но и выставлялся и вообще существовал в одном пространстве?

— К тому, о чем мы уже говорили, стоит добавить, что Грищенко — и это немаловажно — надолго выпал из контекста художественного процесса. Его теория (в частности, манифест «Цветодинамос и тектонический примитивизм», написанный с Александром Шевченко) противоречива и в чем-то анахронична. Мне, скажем, абсолютно непонятно, как можно отрицать линию и плоскостность вместе с трехмерностью и в то же время воспевать глубину, «родник которой есть природа, жизнь», и примитив. Каким образом поклонник иконы не замечает роли линии и линейных ритмов и в иконописи, и в мозаике, и во фресках? Матисс, впервые увидевший иконы в России, комплиментарно выразился в адрес русских художников — мол, не мне вас учить, когда в вашей истории было такое искусство. От Матисса и Сезанна и до экспрессионистов значение линии (конечно, в ряду других выразительных средств, в первую очередь цвета) было неоспоримым. А то, что в живописи Грищенко линия «смазана», отмечает и Сусак. Было бы любопытно сравнить судьбу и творчество Грищенко и его современника Штеренберга, основателя ОСТа. Но это тема отдельного исследования, которым я, конечно, заниматься не буду.

— А где, кстати, смотреть его работы?

— В интервью «Радио Свобода» Вита Сусак говорит о факте передачи коллекции работ постмосковского периода (московские, до 1919 года, почти все погибли) и архива Грищенко Украине тогда, когда это станет возможным. До этого момента все материалы сохраняются в фонде Грищенко Украинского института США. Грищенко пополнял этот фонд до смерти в 1977 году и на тех же условиях написал завещание. В 2006-м весь этот фонд был передан в Украину и сейчас находится в Национальном художественном музее Украины. Любопытно, что с 2007 года работы Грищенко начинают появляться на украинском аукционе «Корнерс».

Сверху: Крепостные стены рядом с замком Семи башен (Едикуле). Конец XIX века.<br>Снизу: Алексей Грищенко. Едикуле. Октябрь 1920 года. Бумага, карандашСверху: Крепостные стены рядом с замком Семи башен (Едикуле). Конец XIX века.
Снизу: Алексей Грищенко. Едикуле. Октябрь 1920 года. Бумага, карандаш
© Grundrisse

— Хорошо, давайте вернемся к «сюжету» книги. Как вы думаете, почему Грищенко, неплохо устроившись в чудовищно сложные первые послереволюционные годы (он входил в совет Профессионального союза художников-живописцев Москвы и во Всероссийскую коллегию по делам музеев и охраны памятников старины), вдруг рванул из Москвы и в 1919 году предпринял столь опасное и длинное путешествие?

— Ну, «неплохо» — это понятие относительное, согласитесь. Вот ответ самого художника: «Не обращая внимания на все личные успехи, я с каждым днем все больше начинал ощущать вокруг себя какую-то духовную пустоту, в которой еще большим диссонансом звучали то глумливые, то поучительные выкрики автора “Облака в штанах”. Искусство с каждым днем все больше предлагало свои услуги пропаганде, шумно, по-базарному. Все больше давала о себе знать пролетаризация духа… В разгар этих сомнений какой-то внутренний голос говорил мне: бросай все, пока не поздно! Решение было принято быстро, однажды утром я твердо решил покинуть Москву… Закрыл мастерскую на замок, на дверях мелом написал: “Оружия нет. Прошу сохранить!”. Натянул плащ, взял в руку легкий чемодан и подался на Брянский вокзал» — так Алексей Грищенко писал о решении навсегда покинуть Россию, принятом в действительно удачливые для него времена, сразу после выставки «Цветодинамос и тектонический примитивизм» в 1919 году (в книге, которую я переводил, этого нет, я цитирую по упомянутому интервью с Сусак).

— Константинополь же всегда был привлекателен для русских художников, да?

— Не всегда и не для всех. Даже «мирискусники» еще не абсолютизировали достоинств «византийщины». «История византийской живописи со всеми ее колебаниями и временными подъемами есть история упадка, одичания и омертвения. Образы византийцев все более удаляются от жизни, их техника становится все более рабски-традиционной и ремесленной. Однако если мы сопоставим то, что приблизительно в X веке творилось в Западной Европе, с тем, что происходило в то же время в Византии, то последнее покажется верхом художественной утонченности и технического великолепия» — это Бенуа писал.

Сверху: Верблюды в Скутари. 1918<br>Снизу: Алексей Грищенко. Лежащие верблюды. 1919. Бумага, карандашСверху: Верблюды в Скутари. 1918
Снизу: Алексей Грищенко. Лежащие верблюды. 1919. Бумага, карандаш
© Grundrisse

— Так чем же был так интересен Царьград, почему в какой-то момент там сосредоточились важные художественные силы — от Зданевича до того же Грищенко?

— Мне кажется, они просто выбирались как могли. Константинополь был одним из главных «перевалочных пунктов», ну, как Вена для еврейских эмигрантов из СССР. Зданевич стремился во Францию и ждал в Царьграде визы. Или, например, Сандро Фазини (художник из группы одесских «независимых», брат Ильфа) эмигрировал в 1922-м во Францию тоже через Константинополь. А в нашем случае искусство и архитектура Царьграда во многом совпадали с прежними интересами и изысканиями Грищенко. Наверное, поэтому его путешествие получилось столь насыщенным и оставило после себя богатые дневниковые записи.

— Как вы считаете, почему Грищенко, принявший революцию, в 1921 году решил остаться в Париже?

— Скорее, он оказался «в ней» в силу обстоятельств непреодолимой силы, да и то смог в 1919-м преодолеть их и выскользнуть из революционных объятий. Для него была неприемлема «пролетаризация духа». До Второй мировой он контактировал с украинскими художественными организациями во Львове, то есть все-таки в Европе, хоть и Восточной.

Алексей Грищенко (сидит, второй слева) со своими учениками. Государственные свободные художественные мастерские. Москва. 1918Алексей Грищенко (сидит, второй слева) со своими учениками. Государственные свободные художественные мастерские. Москва. 1918© Grundrisse

— От дневника «Мои годы в Царьграде» ждешь, конечно, описаний русского эмигрантского общества, которое сформировалось в Константинополе в 1919–1920 годах, однако Грищенко лишь касается этого. В основном же его дневник — это подробное, почти любовное описание Константинополя и Стамбула тех лет. Как вы думаете, почему при этом не возникает эффекта обманутых ожиданий, почему книга не разочаровывает?

— Мне, наоборот, кажется, что как раз в этом отстранении (остранении) от земляческих дрязг кроется очарование книги. Грищенко рвется в Европу, во Францию, где уже побывал «до несчастья», а не назад, в Россию.

— Мне очень симпатичен подход Грищенко — в любой, даже самой тяжелой, ситуации оставаться собой, то есть не бросать рисования и вообще ставить так любимое им искусство на первое место, а вопросы быта оставлять как бы за скобками. Вы как-то мне сказали, что он оставался не просто художником, но «художником особого склада». Можете расшифровать?

— Да, по-моему, это самое сильное в книге. Безотносительно уровня таланта Грищенко остается верным себе, а значит — и искусству, в самых сложных ситуациях. Когда я говорю «художник особого склада», я имею в виду два качества: подвижничество и миссионерство. Грищенко не просто рисует, не просто бесконечно перечисляет цвета и их оттенки. Он как будто дышит тем прекрасным, которое улавливает в природе, архитектуре и пр. Но он еще и сражается за свое представление о подлинном искусстве, сражается с популярной (не только в Турции) академической системой, включая академическую Сецессию. Вот только в свете художественного «большого рассказа» это похоже на сражение с ветряными мельницами. Что не умаляет достоинств рыцаря, странствующего в начале ХХ века.

Я бы еще обратил внимание на настойчивость, своеобразную последовательность Грищенко в творчестве. Вроде бы я уже говорил о противоречивости его художественных установок. Так вот, он удивительно настойчив в утверждении этих противоречий. И в этой настойчивости он вполне оригинален, в отличие от, например, хорошего художника Александра Шевченко, который преимущественно вторичен. Вот у Шевченко Брак или Пикассо, а вот Ларионов, а вот Ренуар и так далее. О Грищенко этого не скажешь, он преимущественно оригинален, даже в своих заблуждениях.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разумные дебаты в эпоху соцсетей и cancel cultureОбщество
Разумные дебаты в эпоху соцсетей и cancel culture 

Как правильно читать Хабермаса? Может ли публичная сфера быть совершенной? И в чем ошибки «культуры отмены»? Разговор Ксении Лученко с Тимуром Атнашевым, одним из составителей сборника «Несовершенная публичная сфера»

25 января 20224097